Тёмные пути

– Я подумаю, – с достоинством ответила Изольда. – Почему нет? Уж я про жизнь в Ночи точно знаю больше, чем девицы, пишущие книги под названием «Моя любимая ведьма». Ладно, не злись. Так вот, последыши. Видишь ли, они опровергают тот постулат, что мертвое не может умереть. Они мертвы дважды.

– То есть?

– То самое и есть, – ведьма хмыкнула. – Сначала эти двое умерли. Просто умерли, как остальные люди: физические процессы прекратились, тело остыло, душа отправилась туда, куда положено. Детская, ясное дело, наверх, девчушка при жизни наверняка нагрешить не успела. Ну а матери ее, скорее всего, в другую сторону, все же она родное дитя придушила, с таким грузом ей посмертного прощения не получить.

– Так они же не в один день преставились, – уточнил я. – Между этими событиями время прошло.

– А это ничего не меняет, – пояснила Изольда, – совершенно. Хотя одно, как мне кажется, спровоцировало другое. Кто-то из Митрохиных не смог смириться со смертью ребенка, может, он, может, она, да это и неважно. Главное – один из них додумался попросить помощи не у того, кого следует, а после нашел очень сильного и смелого колдуна, который и провел ритуал бездушного воскрешения.

– Смелого? – переспросил я. – Настолько опасный ритуал?

– Сам ритуал – нет. Но он даже по самым темным меркам противоестественен. Есть некие нормы… Нравственные, скажем так. Даже самые безбашенные колдуны и чернокнижники эту черту стараются не переступать, потому что за такое спросить могут. Не уточняй у меня, кто именно, не надо. Просто я сама не в курсе. Знаю, что это так, и только. Вот и выходит, что колдун, который ритуал провел, стоит за общей чертой. То есть он или совсем молодой, по неопытности и глупости не понимающий, чем эдакие забавы заканчиваются, или очень матерый, которому на все и всех начхать. Но у молодого вряд ли силенок и опыта хватит, так что эта версия отпадает. Я вот все гоняю в голове, кто из московских аксакалов рискнул бы залезть в этот огород, но ответа не нахожу. Разве что кащеев наследник, он время от времени столицу навещал, как правило, в летний период. Этот мог, ему никакие законы не писаны.

– Чей наследник? – Чуть не открыл рот я. – Кащеев? Это того Кащея, который Бессмертный? Да ты паришь!

– Ну, не такой Кащей был и бессмертный, – фыркнула Изольда. – Его давным-давно убили. А в начале этого лета его прямого потомка прикончили, так он всех достал. Правда, этот шустряк еще до смерти наверняка успел сына какой-то дуре заделать, и тот со временем семейным бизнесом наверняка займется, но нам с тобой от этого не жарко и не холодно. А что до ритуала – он мертвеца оживляет, причем по-настоящему. Покойник помнит все, что было до смерти, говорит, ходит, смеется. Все с человеком как раньше, но только души в нем нет, и в этом все дело. Понимаешь, Валера, душа – она как сито, хорошее и плохое отделяет друг от друга, людское от нелюдского. А если ее нет? Но и это не самое паршивое, есть люди вроде как с душой, а на деле хуже бездушных тварей. Другое скверно – ритуал этот черный, причем до края. И тот, кто его провел, не мог не знать, что сотворил.

– Снова не понимаю, – признался я.

– Это как посев, – пояснила ведьма. – Колдун бросил мертвое семя в мертвую почву. В природе оно не прорастет, а вот тут – запросто. Через какое-то время все самое скверное, что в человечьей сути есть, наружу вылезет, и тут уже неважно – ребенок, взрослый, мраку все равно. Раньше на его пути душа стояла, но теперь-то ее нет. Дальше – больше, и в результате получится то, что мы с тобой видели. Разумная плотоядная тварь, для которой смысл существования отныне заключается в чужой боли и страхе. Двойная смерть, Валера, двойная смерть. Сначала ушла душа, а потом и тело переродилось. Теперь понимаешь, почему их последышами зовут? Они вобрали в себя все самое скверное, что только можно, всю грязь со дна людской натуры зачерпнули и наружу вытащили. А теперь представь мучения того же Митрохина, который дважды потерял своих родных.

– Как-то мне его не жалко, – признался я, – ибо он дурак. Играть со смертью, да еще таким образом – верх идиотизма.

– Похоже на то, – согласилась со мной ведьма. – А еще знаешь что? Колдун его не предупредил о последствиях, я в этом уверена. И догадываюсь почему.

– Если не секрет? – Мне на самом деле было интересно.

– Думаю, он и мать, и дочь во время ритуала себе подчинил, – неторопливо произнесла Изольда, – заложил в них эту функцию, если можно так сказать. Не знаю, зачем именно, но тем не менее. Может, планировал со временем их руками отца семейства убрать и до его казны добраться, может, еще зачем. Вариантов масса.

– А мне другое непонятно. Если Митрохин видел, что стало с дочерью, зачем то же самое с женой сделал? За такое колдуна-наемника надо убивать, а не по новой звать.

– В ребенке дерьма меньше, чем во взрослом человеке. – Передернула плечами ведьма. – Процесс перерождения идет медленнее. Может, все нормально было, ходила дочка, говорила, все как раньше, только неживая. А мать все же не смогла ее такой принять, не справилась, рвало ей это сердце, она на себя руки и наложила. Тем более что вроде она еще и умом тронулась, за чокнутыми же не уследишь. Митрохин снова вызвал колдуна, тот выполнил просьбу заказчика. А дальше события пошли куда быстрее. Сам посуди, сколько всего в этой бабе сплелось: детоубийца, самоубийца, да еще и на голову больная. Ей много времени не понадобилось, чтобы стать тем, что мы видели. Ну а дочка следом за мамой подтянулась, и началась большая охота.

– Согласен. – Я потер лоб. – А убить их можно вообще?

– Убить можно любого, – отозвалась ведьма. – Бессмертия нет. Но этих – сложно. Тут огонь нужен, причем не простой, от спички или зажигалки зажженный. Наверняка и другие способы есть, но мне они не известны.

– Любопытно. А вот еще интересно – как их после в тот бункер загоняли? Ну, когда светало?

– Да они сами туда прятались, – пояснила Изольда. – Не переносят последыши солнечный свет органически, их время – ночь. Ритуал-то на старой магии завязан, языческой, а там свет и тьма были четко разграничены. Я именно потому на кащеевича и грешу. Хотя тоже странно – Морана ему сроду помогать не станет, а такие штуки по ее ведомству проходили, это точно. Мне Марфа много про старую магию рассказывала, она в подобном разбирается.

Морана? Знакомое имя. Это же ей служит таинственный некто, которого мне надо отыскать для Полоза.

– Изольда, а вот Морана… – начал было я плести фразу, но, увы, мы подошли к зеленой воронке, за которой была моя квартира.

Ведьма пропустила меня вперед, да еще и в спину подтолкнула как следует, потому я из зеркала не вышел, а вылетел.

– Жив, – констатировала Марфа, сидящая за столом и попивающая чаек из моей любимой кружки. – Уже хорошо.

– Чудом, – сообщил ей я, вставая, и получил очередной толчок в спину от Изольды.

– Да что такое?! – возмутилась та. – Опять ты на проходе застрял!

– Еще пара таких прогулок – и навострюсь, – пообещал ей я.

– И кто там был? – осведомилась у моей спутницы Марфа.

– Последыши, – устало отозвалась Изольда. – Матерые. Двое.

– Мама и дочь, – усмехнулась глава ковена. – Ну, что-то такое я и предполагала. Предмет добыли или не сложилось?

– Вы получите тот клад, что вам нужен, – сообщил я Марфе, – при условии, что его в принципе возможно добыть, разумеется. Разумеется, в комплекте с обещанным идет и моя глубокая благодарность. Это на самом деле так, не для галочки говорю.

– Славно. – Верховная ведьма поставила кружку на блюдце. – Как моя девочка? Надеюсь, она тебя не разочаровала?

– Она очень большой молодец, – совершенно не кривя душой, заявил я. – Сожрали бы меня там без нее и косточек не оставили.

– Так, может, я не про дом Митрохина речь веду, – с ощутимой ехидцей заметила Марфа. – Может, кое-что другое в виду имею. Что ты так на меня глядишь? Давно живу, много чего подмечать научилась, а уж такие вещи вовсе с закрытыми глазами вижу. И правильно. От Воронецкой только шум да дискомфорт один, а Изольда знает, как оно все в жизни устроено.

– Девчонки звонили? – влезла в беседу чуть покрасневшая ведьма. Это, кстати, меня удивило, откуда вдруг румянец взялся? Я был уверен, что кого-кого, а ее-то такими намеками не прошибешь. – Сильно мы нашумели?

– Охрана всполошилась, – подтвердила Марфа. – В дом, правда, не сунулась, то ли знают чего, то ли, что вероятнее, не смеют нарушить приказ хозяина. Но вокруг него бегали долго. Случись тебе, Валера, выбираться через парк, пришлось бы оружие в ход пускать, по-другому никак. Марюта, ты что уши развесила? Проход закрывай, чего он у тебя фугует до сих пор?


– А? – Хлопнула глазами болотница. – Ну да, ну да!

Она что-то прошептала и ладошкой одну за другой погасила свечи. Когда исчезло пламя последней из них, сгинула и зелень из зеркала, оно стало таким же, как раньше.

– Вот и ладушки. – Верховная ведьма поднялась со стула. – Все довольны, все живы, ночь прошла не впустую. Изольда, точно вы там не наследили? Кровь, волос какой, еще что? Последышей абы кто не сотворит, выходит, непростые знакомства хозяин дома водит.

– Точно нет, – заверила ее девушка. – Балаклавы и перчатки не снимали, после их утопили. Эти двое нас даже не коснулись, зеркало с той стороны я расколотила, как было велено.

– Кулон припрячь как следует, – велела мне Марфа, – так, чтобы никто посторонний его не видел. Если он не всплывет, то, может, все и обойдется. За моих не волнуйся, они промолчат, ручаюсь. Вот только Карлуша… Он точно сообразит, что к чему, не сомневайся.

– Ну да, – вздохнул я. – Это и меня беспокоит.

– Особо голову не забивай, – посоветовала мне Марфа. – Шлюндт – редкая сволочь, про то все знают, но пока ты ему нужен, он слова никому не скажет. Ему это невыгодно. Правда, непременно попытается поддеть тебя на дополнительный крючок, тут уж будь уверен. Как только пронюхает, что в дом Митрохина залезли, сразу же прискачет сюда как горный козел и начнет стращать всяко, а после заверит, что он будет нем как рыба, ну а если что, то непременно поможет, но при этом такую рожу скорчит, что держись. Дескать, ты теперь ему должен, живи и помни, кому своим покоем и счастьем обязан. В этом он весь.

– Даже не сомневаюсь, что так и будет, – рассмеялся я. – Карл Августович – великий мастер по части престидижитации.

– По части чего? – переспросила Марюта, собиравшая свечи и прочую ведьмовскую атрибутику в наплечную холщовую сумку, расшитую бисером. Она вообще мне чем-то напоминала хиппи, которых в Амстердаме и Париже я повидал немало. И одеждой, и повадками, и прической. И, похоже, взглядами на жизнь. – Я просто такого слова не знаю.

– Жулик он, – пояснила Марфа. – Ясно?

– А, понятно. – Заулыбалась Марюта, от чего ее лицо стало совсем девчачьим. – Еще вопрос можно? Карл Августович – это тот старичок, который вчера вечером… Молчу, молчу!

Марфа погрозила ей пальцем, а после уставилась на меня, и я понял, что она имеет в виду.

– Суббота забронирована Шлюндтом, – сообщил я ей, – а далее везде. Но в будни если только вечером, днем работаю.

– Зачем тебе это нужно, не понимаю, – подала голос Изольда. – Мазохизм какой-то.

Да что такое! Одно и то же, одно и то же…

– Правильно парень все делает, – осекла ее Марфа, немало меня удивив. – От земли не отрывается, себя блюдет. Золотой змей из остальных самый опасный, он голову закружит вмиг, а после жизнь навсегда сломает, особенно если в ней, кроме удовольствий да развлечений, ничего не будет.

– Из остальных? – уточнил я. – Это вы о чем?

– Спать ложись, – велела мне верховная ведьма. – Хоть и август на дворе, а ночи все одно пока короткие, не успел обернуться – уже час волка пробил, серость туманная в окошко лезет. А тебе сегодня работать, сам же сказал. Что до нашего дельца… Я тебе в пятницу позвоню, там и договоримся. Главное – отнекиваться не начни, этого не пойму.

– Я свое слово всегда держу и назад не забираю. Так воспитан.

– На отца ты похож, – выходя из комнаты, сказала вдруг Марфа. – На Анатолия Дмитриевича. Внешне – нет, тут, видно, в мать пошел, а вот характер его, его. И ухватки тоже.

А вот это было сильно, я даже не нашелся что ответить. При этом сразу поверил в то, что Марфа с батей знакома, уж не знаю почему. Почуял, что не врет она.

Интересно, это в какой же точке их интересы пересекались?

– Остаться? – прошелестел в правом ухе ставший почти родным шепот Изольды. – Вдвоем ночь коротать веселее, чем в одиночку.

– Оставь парня в покое, – велела ей Марфа, – хоть на сегодня. Хватит с него. Да и подробности вашей прогулки мне интересны. Валерий, не провожай нас, мы знаем, где выход.

Дверь хлопнула, гости ушли, в квартире наступила тишина.

Надо же, Марфа и мой отец, прагматик и агностик до мозга костей. Как-то это в голове не укладывается.

Хотя… Может, на каком приеме сталкивались или еще где? Отец не любит подобные мероприятия, называет их «мишурой», но исправно посещает, чаще всего с мамой. Там порой можно походя решить ряд щекотливых вопросов без всякого мозгового штурма или завести очень полезные знакомства. Бизнес – штука непростая, особенно если брать в расчет то, что мы говорим о России. У нас другие порядки, другие традиции, иногда выпитая вместе бутылка водки значит больше, чем стопка рекомендаций от ведущих мировых компаний.

Я вымыл посуду, виновато глянул в сторону вентиляционного отверстия, понимая, что доставил бедному Анисию Фомичу ряд неудобств, а после пошел в комнату, где достал из кармана куртки пакет с кулоном и вытряхнул его на стол.

«Плохая вещь, – подал голос браслет. – Не трогал бы ты ее».

– Хоть бы раз чего доброе сказала, – попенял я незнакомке. – Или имя свое назвала. А то и эти плохие, и те, и кулон. Все у тебя не такие, кроме тебя самой.

«Я предупредила, а ты сам думай», – обиженно заявила девушка.

– Думаю, думаю, – рассматривая кулон со всех сторон, но не прикасаясь к нему, произнес я. – Да и Америку ты для меня не открыла, без тебя в курсе, что это за вещь. Только выбора у меня нет.

«А что такое Америка? – полюбопытствовала обитательница браслета. – И что такое курс?»

– Потом расскажу. – Я набрал в грудь воздуха, взял кулон со стола и сжал его в кулаке.

В глаза мне ударила темнота, которая, впрочем, быстро рассеялась, и я оказался в небольшой комнате без окон. Да, собственно, в ней ничего не было, кроме огромной, со скомканным постельным бельем кровати, стоявшей в центре помещения, нескольких подушек, валявшихся на полу, и пары шандалов со свечами, стоявших по углам. Здесь даже двери, кстати, не имелось. Происходи это все там, в моем мире, я бы занервничал. Нет, клаустрофобией я не страдаю, но помещения без дверей не жалую.

А еще тут присутствовала она. Невысокая женщина, которая уже покинула сладкоголосое время юности, но стоящая далеко от того момента, когда морщинки в уголках глаз и на руках расскажут ей о том, что старость подбирается все ближе, раскинулась на той самой кровати, причем в довольно бесстыдной позе.

И да, она была красива. Причем если бы меня кто-то попросил описать, в чем эта красота заключается, я бы не смог это сделать. Есть женщины, от фигуры которых моментально пересыхает во рту. Есть женщины, черты лиц которых прекрасны настолько, что после их созерцания и умереть не жалко. Есть женщины, взгляд которых заставляет мужчину забыть об инстинкте самосохранения и совершать невозможные безумства. А есть такие представительницы слабого пола, которые не являются идеалом в чем-то одном, но зато совмещают в себе все понемногу, и этого достаточно для того, чтобы возвести их на престол королевы Любви и Красоты. Именно такую женщину я встретил здесь, в каменной коробке, находящейся невесть где и когда.

– Ты долго шел, Хранитель, – капризно заявила она, приподнявшись на локтях, отчего тонкая ткань, и без того еле-еле скрывавшая ее прелести, сползла с плеча, предоставив мне возможность созерцать картину, достойную кисти, например, Джампьетрино. Или Гюстава Моро. – Ты заставил меня ждать, а я все же королева.