Тишина моих слов

Я не нахожу ответов на эти вопросы и не знаю, что с ними делать. Они есть, и мне их не забыть. Как же с ними поступить?





Глава 24

Ханна




ЧТО-ТО МЕНЯЕТСЯ.

Я ЭТО ЧУВСТВУЮ



О нет! Я заснула. Протерев глаза, пугаюсь, потому что прямо перед моим носом всплывает голова Мо. Сбрасывая с себя одеяло, я собираюсь… Одеяло? Резко и слишком быстро сажусь, начинает кружиться голова. Еще рано, в воздухе висит туманная дымка, без тонкого шерстяного одеяла мне наверняка было бы довольно холодно.

– А, ты проснулась.

Появляется Леви с двумя чашками кофе.

– Я надеялся, что ты еще здесь.

Подтягиваю ноги и снимаю шину. За ночь она прилично отдавила ногу. Леви, усевшись рядом, сует мне в руку чашку. В нос бьет аромат горячего кофе, пахнет божественно.

– Вот. Сахар и молоко. Я не знал, что из этого ты любишь. – Он принес пять порционных пакетиков сахара и молока, но не из-за этого я озадаченно смотрю на него с чашкой в руке, а потому что он знал, что я здесь и…

– Не смотри на меня так! В конце концов, ты единственная, кто свил гнездо в моем любимом месте. Я всего лишь хотел поиграть. – Он просто поддразнивает меня, но на душе у меня нехорошо. Я отнимаю у него место, нужное ему для уединения. Уж мне-то известно, как это важно. Как необходимо.

– Я играю каждое утро и каждый вечер. Обычно очень рано и очень поздно. А сейчас пей кофе. Я принес его, потому что с горячим напитком в руках не больно-то убежишь, – он, задиристо скалясь, делает большой глоток из своей чашки.

Крепкий и горький кофе я не люблю.

– Три порции сахара, одна молока. Запомню. Пии я вчера вечером сообщил. Надеюсь, я правильно сделал, что не разбудил тебя, а просто принес одеяло.

Да, правильно.

Мы пьем кофе, и я понемногу просыпаюсь.

– Мой любимый цвет – синий, – внезапно говорит он, и я ошарашенно сдвигаю брови.

– Рыба, по-моему, омерзительна, и у меня аллергия на киви. А еще кофе я пью только по утрам и черный.

Слушаю его, и вдруг рот у меня открывается сам по себе. Я хочу что-то сказать, но ничего не получается. Потому что я слишком быстро осознаю, что происходит. Рука, поднявшись, ложится на губы, и кофе чуть не выплескивается из чашки.

– Может, ты когда-нибудь раскроешь мне тайну, какой твой любимый цвет и любишь ли ты рыбу. Какой кофе ты пьешь, я уже знаю. – Он коротко усмехается, а затем опять становится серьезным.

– У моей матери и брата… были большие проблемы. И однажды я стал одной из них.



Леви мне чужой, и я ему чужая, и все-таки он рассказывает мне все это. И пустяки, и важные вещи. Зачем? Я не могу отплатить ему тем же. Беру и беру, и… Со вздохом опускаю голову на колени, ожидая, пока все займут место в кругу. Сегодня наша встреча проходит позже, после ужина, потому что до этого было слишком душно и все хотели купаться в озере или просто дремать на лужайке. Я писала Иззи и размышляла о Леви.

Возможно, он рассказывает мне все это, потому что я не могу рассказать никому другому.

– Надеюсь, ужин был вкусным, – вырывает нас из размышлений Пиа. – Я бы сказала, пусть начнет Лина. Вы ведь уже знаете, как все проходит.

Внезапно к нам присоединяется Мо, гордо вышагивая ко мне мимо всех остальных. Я глажу его и усаживаю к себе на колени, а затем смотрю на сидящую справа от меня Лину. Руки у нее дрожат, губа слегка кровит, так сильно она ее закусила. Такой я ее не знаю. Она бывала бойкой на язык, дерзкой, грубой и невыносимой, но никогда тревожной.

– Лина, ты хочешь, чтобы начал кто-то другой? – осторожно спрашивает Яна, но она не успевает ответить, а я – сообразить, что делаю, когда хватаю Мо и сажаю его на колени к Лине. Иногда нам требуется что-то, за что можно ухватиться.

Глаза Лины расширяются от удивления, но когда Мо, один раз громко мяукнув, растягивается во всю длину, когда все остальные вздыхают с облегчением, она дотрагивается до него, обнимает обеими руками и делает глубокий вдох. Взгляд ее перескакивает на меня, затем опять на Мо.

– Я никогда не была хорошей, – шепчет она. – Она сказала, что я никогда не была хорошей. А ведь я… Она хотела, чтобы я для нее воровала и попрошайничала. Я никогда не была хорошей, – голос у нее прерывается, а взгляд меняется. В нем отражаются ярость, отвращение и упрямство. В нем отражается разочарование. Вот почему она приходила в мою палатку.

И я начинаю понимать то, чего прежде не понимала. Элементы пазла постепенно складываются.

Я думала, что мне здесь не место, но ошибалась.




Я больше не удивляюсь тому, что обстоятельства могут быстро меняться, что они делают это каждую секунду. Я удивляюсь тому, как часто эти изменения происходят и что их едва ли можно распознать прежде, чем они случатся. Что мне приходит в голову завтра снова пойти к дереву и еще раз послушать Леви.

Сара уже целый час беспокойно крутится с боку на бок, не спит даже Мо. Она становится все беспокойнее, и это беспокойство наконец превращается в панику. Я буквально чувствую ее. Сара начинает кричать, так громко, что сначала я затыкаю уши. Мо удирает в угол, а я, сев, выкарабкиваюсь из спальника. Она кричит, хотя маленький светильник при ней. Ей снятся кошмары. Я на четвереньках ползу, хочу разбудить ее, но мне даже не удается как следует ее ухватить. Она все кричит и кричит, молотит руками воздух. Когда мне все-таки удается поймать ее руку, становится еще хуже, мне приходится уклоняться от ударов, а уйти я не могу. Кто-то должен ее разбудить!

Наша палатка открывается, и внутрь проникает свет факелов. На меня смотрят Пиа и Леви. Я отвлекаюсь. Сара бьет мне прямо в лицо. Ее крики становятся громче, и когда она попадает мне коленом в живот, доступ воздуха прекращается, и я, задыхаясь, оседаю на землю. Хочу вдохнуть, но легкие судорожно сжаты, и мышцы живота свело. Я корчусь, пока сам организм, испытывая потребность в воздухе, мощно не втягивает его. Кашель не заставляет себя долго ждать.

Сара сильнее, чем кажется.

Леви, бережно оттащив меня в сторону, помогает сесть прямо, а затем берет за руку.

– Пойдем, Пиа справится.

Удар и пинок полностью выбили меня из колеи, и я позволяю ему вывести себя наружу.

Мы идем к его палатке, из которой он выволакивает одеяло и раскладывает на земле, чтобы я могла сесть.

– Я бы пригласил тебя войти, но воздух здесь как-то посвежее, и вообще у меня там бардак. Погоди, сейчас вернусь, – взяв связку ключей, он уходит.

Я вынуждена зажать голову коленями и закрыть глаза, потому что все вокруг плывет. Сам удар был не таким болезненным, просто он угодил прямо в желудок, а я этого совершенно не ожидала.

Через несколько минут Леви возвращается, я слышу его шаги и покашливание, он усаживается напротив. Медленно поднимая голову, моргаю раз, другой.

– Дай-ка щеку, – говорит он, уже протягивая ко мне руку с охлаждающим пакетом. Про удар в лицо я совершенно забыла и, честно говоря, вовсе ничего там не чувствую… Ой! От пакета по всему телу идет дрожь, и прикосновение к левой щеке показало, что, кажется, все-таки лучше ее охладить.

Глядя на меня, Леви лукаво улыбается.

– Жар, растяжение, побои. Что нас ждет на следующей неделе?

Мои губы трогает улыбка.

Может, разговор, думаю я, но этот миг тут же проходит. Я смотрю в землю. Этого не случится.

– Мое любимое число – восемь, – Леви внимательно смотрит на меня.

Я понимаю, что он делает. Понимаю, что пытается сделать. Но того, что он хочет, я ему дать не могу. Не могу вдруг взять и заговорить. Я не знаю, как это делается.

Но что, если… Нервно сглотнув и сдвинув брови, беру другую руку Леви. Пальцы у меня дрожат, когда я поворачиваю ее ладонью вверх. Кожа в некоторых местах шершавая, вероятно, от игры на гитаре, и теплая. Проходит целая вечность, пока мой палец приходит в движение. Он лишь слегка дотрагивается до ладони Леви, это похоже на шепот, краткий миг. Сердце у меня колотится в груди как бешеное, я дышу ртом так, словно пробежала марафон. Что я сделала? Заглядываю Леви в глаза. Вижу его лицо, на котором нет ни обычной усмешки, ни довольно частой улыбки, ни временами возникающей печали. Их нет.

– Четыре. У тебя это четверка.

Выпустив его руку, пытаюсь взять себя в руки – себя и свои мысли. Но не успеваю.

– Ханна, я… – начинает Леви, но его прерывает Пиа.

– У тебя все хорошо? – ласково спрашивает она. Мне нравится Пиа. В другой жизни она была бы моей подругой.

– Сильно ей досталось?

Леви отводит пакет со льдом в сторону, и они осматривают мою щеку.

– Возможно, слегка опухнет, возможно, под конец расцветет разными цветами. Но ничего страшного. Думаю, в остальном все хорошо?

Это вопрос ко мне, ответить на который сейчас я еще менее готова, чем обычно. Избегаю их взглядов и с удивлением слышу, что в следующую секунду Пиа просит Леви:

– Ты не оставишь нас? Я бы хотела недолго поговорить с Ханной.

Немного подождав, она садится рядом со мной и начинает рассказывать.

– Сара очень любит тебя, она ни за что так не сделала бы, если бы не спала. Понимай она, что ты это ты, – Пиа вздыхает. – Посмотри на меня, Ханна. Я расскажу тебе сейчас это, потому что думаю, что и тебе Сара небезразлична. И потому что тебе необходимо объяснение для этой ночи.

Я делаю, как она говорит, смотрю на нее. И боюсь.

– Сару сюда не родители привели, как тебя. У родителей ее забрали, потому что… с Сарой никогда хорошо не обращались. Ее били, била собственная мать. А ночью… – Пиа пытается подавить ком в горле. – Ночью являлся ее дядя.

Я боюсь темноты, эхом отдается у меня в голове.



Внезапно появилось нечто большее, чем обычно. Больше, чем страх, вина и скорбь – и от этого мне плохо. Нельзя позволить этому укорениться. Я должна сопротивляться ему. Этому чувству, тому, что оно делает со мной, слову со всеми его семью буквами.

Надежда.