Тишина моих слов

– Ненавижу Хеллоуин, – в отчаянии говорю я. – Люблю там только шоколад!

– Ну, я бы еще кое-что назвала, что можно любить.

– Я тоже. Жженый сахар и торты, и…

– Это единственный день в году, когда я задаюсь вопросом, как ты можешь быть моей сестрой, – Иззи, смеясь, подмигивает мне. – Сейчас будет готово, помолчи.

Вскоре она, смеясь, хлопает в ладоши и поворачивает меня к зеркалу. Я гляжу на свое отражение расширенными от удивления глазами и с открытым ртом.

– Идеально, скажи! – радуется Иззи. – Ты чудо как прелестна, птичка!

Она радостно смеется, но я ничего не могу ответить. Сначала мне нужно вобрать в себя все впечатления. В этом году она превзошла саму себя. Лицо мое – черно-белый женский череп – вокруг глаз украшено шедевром в прекрасном синем цвете. Нарисованными цветами.

– Вау, – выдыхаю я.

– Этот макияж называется «сахарный череп».

Мои длинные светлые волосы она завила и высоко заколола шпильками, они смотрятся неистово и лихо – и в них полно маргариток.



Я помню этот Хеллоуин позапрошлого года. Мы вместе пели караоке и делали это по-настоящему круто. Мы танцевали, смеялись, мы были счастливы. На этой вечеринке Иззи получила свой первый поцелуй.

Я сосредоточенно приставляю ручку к бумаге и начинаю писать, вижу, как расстилаются линии и чернила, как они становятся свидетелями моих движений, словами. Когда пишу Иззи, я вынуждена изо всех сил сдерживать себя, чтобы оставаться здесь и сейчас и в то же время не забывать ничего, что было. Хождение по краю пропасти, которое мне никогда не удастся.

Лагерь снова оживляется, время еды прошло, и я вижу Сару, подходящую ко мне с увязавшимся за ней Мо. В одной руке у нее тарелка, а в другой бутылка воды. Сегодня она в темно-синем свитере с высоким воротником и слишком длинными рукавами. Щеки у нее пунцовые от жары, но не похоже, чтобы ей это сильно мешало.

– Привет, Ханна!

Отложив в сторону блокнот и ручку, поднимаю глаза.

– Сегодня был салат, я принесла тебе немножко. Подумала, что, может, ты еще проголодаешься.

Беру у нее тарелку и воду и пожимаю ей руку. В знак благодарности. Большего я не могу. Не могу дать больше, но надеюсь, что этого достаточно. По крайней мере, пока.

На какую-то секунду показалось, что Сара раздумывает, не присесть ли рядом со мной. Не садится. Потому что я, трусиха, избегаю встретиться с ней взглядом и ничего не могу сказать. Она уходит, оставив со мной Мо, который отчаянно пытается поймать вьющегося вокруг комара. Если честно, особых усилий он не прилагает.



Солнце садится, и я, набравшись смелости, иду к Пиа и встаю перед ней с плотно сжатыми губами. Она ничего не говорит, не задает вопросов, просто ждет. Проходят минуты. Пока я нахожу в себе силы поднять руку. Она дрожит. Я показываю в направлении озера. На него, а затем на себя. В ушах шумит, в то время как Пиа пристально смотрит на меня.

– Хорошо, – только и произносит она. Я разворачиваюсь, пока не успела выкинуть какую-нибудь глупость, и иду к озеру с письмами к Иззи и спичками в кармане.

Красться больше нет необходимости. Все знают о Мо и любят его, чем он наслаждается, и я тоже. О чем они не знают, так это о том, что я не просто потеряла Иззи и не могу отпустить ее. Что, вопреки запрету, привезла в лагерь спички и по вечерам поджигаю бумагу.

Меня обволакивают запах озера и свежеющий воздух. Я достаю бумагу, прощаюсь и зажигаю огонь. Он, как всегда, уносит мои слова к Иззи.

А потом меня тянет к другому месту, к дереву и первому уголку в лагере, где я почувствовала себя свободной.

Хромаю вдоль по тропинке, переступая через корни деревьев и поросшие травой бугорки, и замедляю ход, когда слышу музыку. Струны гитары. Я подбираюсь ощупью, шаг за шагом, стараясь идти и дышать как можно тише. Увидев Леви, застываю. Он сидит по-турецки на стволе дерева, на том же месте, где и сегодня днем. Сидя спиной ко мне, он играет на гитаре – знакомые звуки, что становятся незнакомыми песнями. Но это неважно, потому что они все равно трогают меня.

Песня заканчивается, начинается новая, и я захлопываю ладонью рот, чтобы не зарыдать в голос. Я знаю ее. Когда Иззи страдала от любви, это была одна из песен, которые я играла для нее на рояле. Я не всегда попадала в ноты, вероятно, из-за того, что еще и держала Иззи за руку.

Мелодия начинается легко и плавно, ноты заставляют тебя чувствовать свое одиночество, пока не пускаются в пляс и мелодия не меняется. Становится мощнее. Леви же снова и снова играет начало, а затем я слышу его голос. Он звучит неописуемо. Низкий и чистый, хриплый и в то же время нежный. Он дает мелодии текст, напоминая мне о том, что я – мелодия. Я потеряла свой текст.

Каждое слово попадает прямо в сердце, переносится чудесными звуками гитары и поселяется внутри. Пока Леви не останавливается, а на секунду вместе с ним и мой маленький мир.

– В этот раз ты опять сбежишь?

Я всегда сбегаю.

Вытирая слезы со щек, хромаю к нему. Сперва стою в нерешительности, не в состоянии взглянуть ему в глаза, и немного расслабляюсь, лишь когда он чуть отодвигается. Я присаживаюсь рядом. Он сидит лицом к озеру, я – спиной.

– Ты украла у меня кое-что личное, – хрипло говорит он и откашливается. – Теперь ты моя должница.

Голова моя сама собой поворачивается влево, а взгляд поднимается. Я вижу проскользнувшую в лице Леви усмешку. Мо, внезапно прыгнув между нами, вскарабкивается на плечо Леви, которому все это доставляет гораздо меньше удовольствия, чем коту. Важно, как король, он восседает на плече у Леви и, похоже, спрыгнуть обратно захочет нескоро.

– Что за ерунда? – спрашивает его Леви, но Мо не удостаивает его взглядом. Пока Леви не отваживается на попытку спихнуть его вниз. Мо, подняв лапу, влепляет ему затрещину, но не больно. Леви, чертыхнувшись, бормочет что-то, чего мне не разобрать, а потом, вздохнув, сдается.

– Ну и тяжелый же ты, – говорит он, а затем снова смотрит в сторону озера.

Мы просто сидим в тишине, и я в тысячный раз намереваюсь встать и уйти, но так и не шелохнусь.

– На гитаре играть я сам научился. Лет в восемь начал.


Я с удивлением рассматриваю его со стороны.

Мы с Иззи пели, сколько себя помнили. Иззи пела… она пела. А я с десяти лет играю на фортепиано. Нет, играла. Давно, вечность тому назад.

Он снова внимательно изучает меня своими зелеными глазами, которые, боюсь, видят больше, чем чьи-либо еще.

– Я – Леви, я люблю музыку, это мой последний год в «Святой Анне», и я ненавидел котов. Теперь они меня просто раздражают.

Я знаю, что сейчас будет, делаю глубокий вдох и жду, когда он это произнесет.

– Ты – Ханна, ты любишь кошек, и это твой первый год в «Святой Анне». Ты потеряла свою сестру-близнеца. Ее звали Иззи.

Я киваю, и по щекам у меня текут слезы.



Ты как-то сказала мне, что после дождя всегда светит солнце. Но что делать, если дождь не прекращается? О, я знаю, что бы ты сказала: «Тогда немедленно встань под него! Танцевать можно везде».





Глава 23

Ханна




МАЛЕНЬКИМИ ШАГАМИ

ТОЖЕ ДВИЖЕШЬСЯ ВПЕРЕД



Леви откладывает гитару в сторону и снимает бейсболку. Мо наблюдает за каждым его движением. Он не торопится, но я думаю, на самом деле он не торопит меня.

– Это бейсболка моего брата. Его зовут Том. Я много лет его не видел и не знаю, где он. Бейсболка досталась мне.

Вытирая слезы, вспоминаю, где мы и что это за лагерь. Я назвала его местом для сломанных и теперь задаюсь вопросом, сломан ли Леви и что именно его сломало.

– Я очень любил его, но был слишком маленьким… Многого не понимал. Да и сейчас не понимаю.

Я вижу, как он крутит в руках бейсболку, как шевелятся от игры мышц татуировки на его руках и как он погружен в свои мысли. Как ходят желваки на скулах и как он теребит пирсинг.

– Ты тоже очень любила Иззи, да?

Больше всего на свете, отзывается эхом у меня в голове, хотя не думаю, что он на самом деле ждет ответа. Не ждал бы, даже если я могла бы говорить.

– Я очень сочувствую тебе, тому, что ты ее потеряла.

Вот теперь я встаю и иду. Кружится голова, мне плохо. С трудом удается не упасть или не сломаться. Знал бы он, почему я ее потеряла! Знал бы – как! Сочувствовал бы он и тогда? Никто и никогда мне этого не говорил. Все сочувствовали, но никто – именно мне.



Весь следующий день я остаюсь в палатке, выхожу только к столу, принять душ и почистить зубы. Мне нездоровится, хочется только лежать и спать, вспоминать – и в то же время забыть. Но если бы жизнь была концертом по заявкам, мне не нужно было бы делать ни того, ни другого. Я была бы дома, в нашем настоящем доме, с Иззи, и мы бы музицировали, валялись бы на диване, глядя сериал «Девочки Гилмор», или поглощали бы экстра-большую пиццу с двойным сыром в нашей любимой пиццерии.

Лишь вечером я осмеливаюсь выйти с Мо на руках. Я должна послать Иззи письма. Пиа внимательно разглядывает меня и, коротко кивнув, уходит к Яне, которая сидит у лагерного костра. Вряд ли Пиа знает о том, что я делаю, но она знает, что я иду не просто погулять. Она очень наблюдательна. Даже слишком. Поэтому мне нужно быть осторожной.

Осознав, куда ведут меня шаги, недоверчиво качаю головой. Тихо шелестят на ветру листья, красно-оранжевые тона заходящего солнца медленно исчезают, уступая ночи. Лишь добравшись до поваленного дерева, я замечаю, что затаила дыхание.

Леви здесь нет. С шиной на ноге пробираюсь к дереву и, опустившись на ствол, сажаю Мо рядом с собой. Сара рассказала мне, что Пауль теперь каждый день готовит что-нибудь специально для него или привозит кошачий корм. Мо раскрывается здесь совершенно с новой стороны. Иззи, должно быть, назвала бы его Сердцеедом.

Мне так хочется, чтобы мои слова долетели до Иззи! Чтобы она, где бы ни была, прочла мои письма. Чтобы простила меня, пусть даже самой мне себя не простить.

Больше всего мне хочется, чтобы ей было хорошо.

Я ненадолго закрываю глаза, пытаясь успокоиться. Затем оглядываю окрестный пейзаж: горизонт, отдельные деревья и листву, озеро.

В какой-то момент все тело наливается тяжестью. Я ложусь на бок, продолжая смотреть на озеро, а затем ощущаю, как привалился к животу Мо и как закрываются глаза.



Каждый день, каждый час и каждую минуту я спрашиваю себя, зачем понадобилось, чтобы ты ушла. Почему не я. Или почему нельзя было остаться нам обеим.