Терри Пратчетт. Дух фэнтези

В «Темной стороне солнца» немало симпатичных отрывков, но все же этот роман слишком близок к жанру фэнтези, чтобы стать великим научно-фантастическим произведением. Зато – и это важно – этот роман стал своеобразным упражнением в жанре, к которому не принадлежат романы о Плоском мире. Пратчетту неуютно в рамках научно-фантастического романа, и он понял это именно при написании этой книги. В ней есть некоторые элементы, напоминающие о Плоском мире, например, впервые появляется Страшдество, фэнтези рвется из этого романа наружу, но Пратчетту понадобилось написать еще одну книгу, чтобы понять, что научная фантастика – не его жанр. Это произошло еще через пять лет, когда вышла «Страта» (1981).

«Страта» – очень интересная книга для любого, кто анализирует жизнь и творчество Пратчетта. Во-первых, Плоский мир виден в ней куда четче, чем в «Людях ковра», а во-вторых, в ней можно найти немного информации о том, чем занимался Пратчетт в это время.

В 1980 году Пратчетт бросил журналистику и перешел на работу в Центральный совет по выработке электроэнергии. Он стал пресс-атташе трех (или четырех, если верить словам его друга Сэма Фарра) атомных электростанций. Он открыто говорил, что написал бы об этом книгу, если бы мог рассчитывать, что ему кто-то поверит. Например, ходили слухи о человеке, которого он называл Фредом. Якобы этот Фред однажды спустил ядерные отходы в унитаз, и это вызвало множество проблем. Потом нашелся достаточно храбрый – или достаточно опытный – человек, который рискнул очистить канализационный резервуар на АЭС. Если это правда (что подтвердило бы страхи Пратчетта – в такое мало кто может поверить), то эта история наделала бы много шума и вызвала бы к жизни обсуждение безопасности атомных электростанций. Пратчетт работал там восемь лет (до 1987-го), а потом вдруг осознал, что романы о Плоском мире приносят ему больше денег, чем работа пресс-атташе.

В одном интервью («Книжный мир» в «Вашингтон пост») Пратчетт описывает свою работу в Центральном совете по выработке электроэнергии: «Не забывайте, что я не ядерный физик. Я был пресс-атташе множества электростанций, но людей волнуют только три атомные. Я многого боюсь куда больше, чем атомной энергии, по крайней мере, пока она в руках европейских демократов. Однажды меня обвинял во всех грехах человек, который жил примерно в тридцати милях от электростанции и страшно ее боялся. Но при этом совсем рядом стоял завод, где производились шины. Интересно, смог бы он мирно спать в своей постели, зная, какие химикаты они используют? Дальше обычно начинаются разговоры о глобальном потеплении, но это же очень просто. Либо мы в самом деле Homo sapiens, то есть люди разумные, и тогда мы можем думать, обсуждать и искать решение проблемы, либо мы просто Pan narrans, говорящие шимпанзе. Пора нам уже использовать свои огромные мозги».

Не забывая обо всем этом, давайте посмотрим на второй – и последний – научно-фантастический роман Пратчетта. «Страта» была напечатана в июне 1981 года тиражом 3001 экземпляр. 2000 экземпляров выпустило в США издательство «Сент Мартинс Пресс», а 1001 – издательство Колина Смайта в Великобритании. 850 экземпляров были проданы Союзу читателей, так что многого от книги не ждали.

«Страта» начинается с того, что компания ловит мужчину и женщину, которые поместили в неправильный слой плезиозавра с плакатиком «Народы мира против ядерного оружия». Очевидно, новая работа все же давала Пратчетту материал. Но «Страта» – это довольно важный роман. Это книга-открытие – для Пратчетта. Мы как будто можем подглядеть, когда был изобретен Плоский мир.

Прежде всего, на «Страту» заметно повлияла научная фантастика в бумажных обложках, которая издавалась «Нью Инглиш Лайбрари» в семидесятых и начале восьмидесятых. Поначалу в тексте видны следы Хайнлайна, Ван Вогта и Кларка (и не только), но потом он резко меняется. Плоский мир, окруженный мировым водопадом, который спадает вниз с краев диска, бар под названием «Пробитый барабан», магическая сумка, заставляющая вспомнить о Сундуке (он появится уже в следующем романе), – совпадений очень много, но потом все вдруг встает на свои места. Появляется герой по имени Сфандор, который разговаривает большими буквами, прямо как Смерть в романах о Плоском мире. И вместе с ним – неожиданно – появляются шутки, ирония, попытки заставить героев рисковать жизнью.

«Страту» почти не заметили, и это очень стыдно. Если The Man Who Sold the World и Born to Run задали вектор развития Боуи и Спрингстина, то «Страта» изменила будущее Терри Пратчетта и всего жанра фэнтези. Это научно-фантастический роман, который в середине неожиданно меняет жанр – довольно интересная концепция.

Я всегда считал, что ругательства в книгах Терри Пратчетта неуместны, потому что они плохо выглядят рядом с его мягким юмором. Но в «Страте» они встречаются, вместе с выражением почтения великому комику и иконоборцу Спайку Миллигану. Когда один из персонажей говорит: «Мы будем вести себя крайне осторожно!», Кин Арад (главная героиня) отвечает: «Мне нравится это твое „мы“». Это отсылка к первой же странице военной биографии Спайка («Адольф Гитлер: моя роль в его свержении»). Премьер-министр выступает по радио и говорит: «С одиннадцати утра мы находимся в состоянии войны с Германией», и Спайк отвечает: «Мне нравится это „мы“».

Можно даже сказать, что Пратчетт раздвигает границы жанра фэнтези так же, как Миллиган раздвигает границы жанра комедийного, используя при этом только воображение. Они (Миллиган и Пратчетт) никого не слушают, а просто работают и находят свою аудиторию.

«Мы заиграли „Парня из шотландских гор“, и все зрители немедленно завопили и заскакали. Так начинаются битвы».

Спайк Миллиган, «Адольф Гитлер: моя роль в его свержении»





Своей изобретательностью Пратчетт походит на Миллигана. Вспомним, например, Нак Мак Фиглей («Маленький свободный народец») из романов о Тиффани Болит. Кстати, сам Пратчетт считает эти книги лучшими из серии о Плоском мире.

Великие художники не всегда добиваются своего, но если уж добиваются, то в этом есть какая-то магия. Если вернуться к сравнению с роком, то же самое можно сказать и о Дэвиде Боуи. Когда он в форме, рождаются такие шедевры, как Ashes to Ashes и Heroes, но если что-то идет не так, на свет появляются глупости вроде The Laughing Gnome и Beat of the Drum. Но нужно уметь сносить превратности судьбы. То же можно сказать об Алексе «Урагане» Хиггинсе, гении снукера: он мог нанести невозможный удар и полностью облажаться в следующую секунду.

Были ли у Терри Пратчетта плохие книги? Необязательно. Но, как и большинство писателей, иногда он недотягивал до своего привычного уровня по какой-либо причине. Лично мне не очень нравится «Темная сторона солнца», но она была важна для Пратчетта и помогла ему расстаться с научной фантастикой. Я не фанат и «Людей ковра», особенно новой версии (подробнее об этом позже), а Ночные стражники вообще не относятся к числу моих любимых героев (хотя их многие любят), но если учесть, сколько всего книг написал Пратчетт, понятно, что разным людям будет нравиться разное. Фанаты редко появляются у автора в самом начале его карьеры, и чаще всего любимой становится та книга, с которой начинаешь знакомиться с чьим-то творчеством. Фанаты Пратчетта могут любить самые разные книги: «Джонни и бомбу», «Маленького свободного народца», «Удивительного Мориса и его ученых грызунов» – и совершенно не ценить «Цвет волшебства», «Мора» или «Эрика» (об этом тоже позже).

Мне кажется, что после «Страты» Пратчетт уже понял, что действие его следующего романа будет происходить в Плоском мире, хоть он и не знал, что это будет за роман. Доказательством этому может послужить хронология. Первый свой роман он выпустил в 1971 году, следующий – в 1976 году, третий – в 1981-м, а четвертый – уже в 1983-м. Перерыв между третьей и четвертой книгами очень мал. К тому же в «Страте» уже появляется некий плоский мир, пусть и не тот, что знаем мы, но путь развития уже ясен. Задним умом все крепки. Если прочитать «Страту» после романов о Плоском мире, можно сделать много интересных открытий.

И последнее о «Страте» и ее плоском мире. Этот мир – машина, и, как все мощные машины, она опасна. «Тут все выглядит как последствия взрыва на мощной силовой станции», – замечает один из героев, глядя на диск. Потом возникает вопрос, можно ли починить диск, но надежда оказывается напрасной, поскольку строители диска давно умерли. А потом появляется одна из самых важных строк: «Мемы? Ну, это может быть что угодно. Идеи, концепты, технологии, типичные подходы к проблемам разного сорта и все такое. Короче, это „ментальные гены“. Проблема в том, что все мемы, которые развиваются или могут развиться на диске, действуют на своих носителей деструктивно». Мы видим огромную машину, контролирующую целый мир. Лично я не могу не вспомнить, что в это время Пратчетт работал на атомных электростанциях. Чернобыль и землетрясение в Японии были еще впереди, но Пратчетт явно видел и слышал на работе много такого, что ему не нравилось. Тем не менее он задержался на ней еще на несколько лет.

Написание книг внезапно стало для него своеобразной терапией. После «Страты» – или даже во время ее написания – был создан Плоский мир. Следующей книгой стал «Цвет волшебства».

«Впервые Смотрящий на Луну увидел Новый Камень в слабом свете нарождающегося дня, когда повел свою стаю на утренний водопой… Это была прямоугольная глыба раза в три выше Смотрящего… ее не так-то просто было и увидеть, если бы восходящее солнце не отражалось в ее гранях»[27].

Артур Кларк, «Космическая одиссея 2001 года»





Часть вторая

Мир фэнтези





«Жил-был ребенок. Он много гулял и размышлял о самых разных вещах».

Чарльз Диккенс, «Детская мечта о звезде»





Глава четвертая

Цвет волшебства





«Иногда ему казалось, что уж лучше быть забитым до смерти надушенными шнурками от башмаков, чем состоять у Аймора правой рукой»[28].

«Цвет волшебства»





Стивен Хокинг начал свою «Краткую историю времени» с анекдота о математике и философе Бертране Расселе, который рассказывал на лекции, как Земля обращается вокруг Солнца, а Солнце, в свою очередь, обращается вокруг центра огромного скопления звезд, которое называют нашей Галактикой. Когда лекция подошла к концу, маленькая пожилая леди заявила, что он говорил чепуху, что наш мир – это плоская тарелка, которая стоит на спине гигантской черепахи, а черепаха стоит на другой черепахе, та – тоже на черепахе, и так все ниже и ниже.

«Такое представление о Вселенной как о бесконечной башне из черепах большинству из нас покажется смешным, но почему мы думаем, что сами знаем лучше? Что нам известно о Вселенной и как мы это узнали? Откуда взялась Вселенная и что с ней станется?»[29]

Стивен Хокинг, «Краткая история времени»





Четвертый роман Пратчетта, «Цвет волшебства», определил его работу на следующие тридцать лет. В прологе романа возникла новая Нарния. Идея плоского мира, который покоится на спинах четырех слонов, стоящих на панцире огромной межзвездной черепахи, вытащила новую планету из комфортабельной научной фантастики и сунула ее в Фэнтези с большой буквы «Ф».

Пратчетт смешал средневековые европейские представления о том, что Земля плоская, с древней индуистской мифологией, согласно которой мир несут на своих спинах слоны и черепаха. Он дал им всем имена: черепаху зовут Великий А’Туин, а слонов – Берилия, Тубул, Великий Т’Фон и Джеракин. При этом он не стал слишком много писать об этих персонажах. Если не считать двух главных героев, Ринсвинда и Двацветка (и принадлежащего Двацветку Сундука, сделанного из груши разумной), он не уделил лишнего внимания никому и ничему. Особенно это заметно по описанию богов, которые живут над миром и играют, используя в качестве фишек живых существ. Хотя эти боги сильно напоминают Зевса и его друзей из истории о Ясоне и аргонавтах, они не слишком-то важны для романа. Они просто добавляют немного безумия.

Плоский мир – волшебная земля. Там живут боги, которые играют людскими жизнями, волшебники и ведьмы, варвары и драконы, а еще – способность посмеяться над собой. Одно только появление персонажа по имени Слепой Хью (отсылка к Слепому Пью из «Острова сокровищ» Стивенсона) уже говорит читателю, что автор не особенно серьезен. Роман несется вперед, персонажи возникают на мгновение и сразу исчезают, и читателю хочется узнать о них все больше и больше. Сюжет в романе незайтелив, главное – воображение, примерно как в «Посмертных записках Пиквикского клуба» Диккенса. Сам Пратчетт называет «Цвет волшебства» «роуд-муви до изобретения дорог». Тогда «Пиквикский клуб» – это «роуд-муви сразу после изобретения коммерческого транспорта».

Пратчетт признается, что не совсем понимал, что делает, пока задумывал и писал «Цвет волшебства». И что он писал для себя, то есть для человека, который вырос на фэнтези[30]. Романы о Плоском мире многослойны и выразительны. За тридцать лет было написано более сорока романов. Как и Средиземье, Плоский мир обзавелся своей историей, законами и легендами, вдохнул немного жизни в угасающий жанр, который теперь – не без помощи Пратчетта (и немного Дж. К. Роулинг) – снова востребован.

Пратчетт говорил, что «Цвет волшебства» был написан как протест против фэнтези-бума семидесятых. Тогда властителями душ стала плеяда писателей, испытавшая несомненное влияние Дж. Р. Р. Толкина. «Сильмариллион» был опубликован в конце семидесятых, и избежать давления Толкина было непросто. Впрочем, я полагаю, что это своего рода посмертный анализ, поскольку Пратчетт утверждает, что не знал, что делает.

В начале восьмидесятых он считал жанр фэнтези мертвым. Он полагал, что писателям не хватает воображения – главного «ингредиента» для фэнтези – и что они просто повторяют проверенные и испытанные сценарии. Это очень заметно по второму роману о Плоском мире, «Безумной звезде». В этой книге появляется очень старый герой по имени Коэн-Варвар, состарившаяся пародия на Конана-Варвара из классических рассказов Роберта Говарда. Наемница Херрена размышляет о недостатках избранной карьеры: мужчины не принимают ее всерьез, пока она их не убьет в прямом смысле этого слова, а кожаные шмотки выводят ее из себя. Пратчетт утверждает, что все героини-воительницы одеваются очень скудно и преимущественно в кожу. Разумеется, он прав, и виной тому лень писателей.

Тут мы начинаем понимать «Цвет волшебства» несколько глубже. Он был написан после многих лет запойного чтения фэнтези-романов. Пратчетт знал, что волшебники могущественнее ведьм – без сексизма в фэнтези никуда – и что все всегда носят определенную одежду. Что-то подобное он упоминает в конце «Маленького свободного народца», где героине приходится позволить мальчику приписать себе ее заслуги – она спасла самого мальчика и своего брата от Королевы эльфов. В «Цвете волшебства» Пратчетт решил сломать все клише жанра и сделать героем волшебника, который очень удивляется, если его магия вдруг сработает. Слишком много в мире романов, где волшебник только простирает руку, и кого-то сразу разрывает на куски. Если не считать, конечно, Гэндальфа, чьи силы по большей части скрыты.

Так что, начиная серию о Плоском мире, Пратчетт хотел попытать счастья в работе с жанром, который уже загнивал, и немного поиздеваться над ним. Какой еще автор рискнул бы поставить в своем вымышленном мире фабрику по производству презервативов? Уж точно не Толкин и не Льюис – это вывело бы их далеко за пределы зоны комфорта. Пратчетт же делает это не моргнув глазом.

Совсем неплохо высмеивать жанр, расписывая разные приключения, но нужно предложить читателю и что-то еще. В «Цвете волшебства» это непосредственно цвет волшебства. Пратчетт изобрел восьмой цвет Краедуги, октарин, «образующийся за счет эффекта рассеивания сильного солнечного света в интенсивном магическом поле». Этот цвет упоминается в названии «Октаринавой Книги Сказок» (не забываем о разноцветных книгах сказок Эндрю Лэнга).

Что же сам Пратчетт говорит о «Цвете волшебства»? Он говорит, что это смешная книга и что на этом прочном фундаменте выросла вся серия. Но почему она стала краеугольным камнем этого канона? Что вдохновило автора на сорок с лишним книг? Откуда все это пришло? Мы уже видели, что идея естественным образом родилась из предыдущих трех романов, а теперь давайте посмотрим на сюжет.

Когда мы впервые встречаем Ринсвинда, «подзаборного волшебника», который не верит в собственные магические силы, он находится под воздействием лекарства, подавляющего страх. Он очень бесцеремонно ведет себя с двумя разбойниками, которых встречает в трущобах, хотя и признается, что в ужасе. Это пренебрежение к надвигающейся опасности напоминает о Зафоде Билброксе из «Автостопом по галактике» Дугласа Адамса – у него были специальные очки, которые чернели при приближении опасности. Лекарство Ринсвинда настолько же бесполезно, потому что делает его бесполезно бесстрашным.

Абсурдный и тонкий юмор Пратчетта вообще похож на юмор Адамса. Да, эти два автора писали свои серии романов в одно и то же время, и по их произведениям можно полностью оценить юмор эпохи – начала восьмидесятых. Тот же юмор (в исполнении Тома Бейкера) можно встретить в тогдашнем сериале «Доктор Кто», к которому Адамс писал сценарии.

Если в «Автостопом по галактике» есть экскурсовод по имени Форд Префект, то в «Цвете волшебства» есть турист Двацветок. Как и миллионы настоящих туристов по всему миру, Двацветок постоянно теряет багаж, но, в отличие от реального багажа, его сундук обладает ножками и везде следует за своим хозяином.

Это не единственная милая черта Двацветка. Он не замечает опасности вокруг себя, потому что считает, что его, туриста, никто никогда не тронет. Это всегда приводит к хаосу. Ринсвинд, вынужденный везде таскаться с Двацветком, сердит на него за это, но не понимает, что его самого, Ринсвинда, тоже есть в чем обвинить. Этим Ринсвинд и Двацветок напоминают о Лореле и Харди, вечно окруженных хаосом и не виноватых в нем. На самом деле Пратчетт не забывает об этих гениях комедии – Ринсвинд произносит одну из самых знаменитых фраз Оливера Харди: «Видишь, во что ты меня впутал».

Пратчетт говорит об этих героях: «Двацветок – это шутка. Архетип туриста… а Ринсвинд должен защитить его. Трагедия Ринсвинда в том, что он уверен, что магия не работает».

«Ринсвинд… должен будет бесстрашно шагнуть туда, куда ни один человек (кроме случайных незадачливых моряков, но они не считаются) бесстрашно не шагал».

«Цвет волшебства»





Пратчетт играет с культовыми остротами. Кто-то из читателей их заметит, а кто-то нет. В конце «Маленького свободного народца» ведьма говорит: «Ну, сестры, мы должны отправляться», и ее тут же ругают за «разговоры на публику». Ведьм трое, так что не вспомнить шекспировскую пьесу нельзя. Смысл в том, что все эти остроты и сравнения к вашим услугам, если они вам нужны. Если же вы хотите только ярких фэнтези-приключений, они здесь тоже есть, но пародия все же ближе сердцу Пратчетта.

Давайте двигаться вперед. Изучим географию Плоского мира. В самом начале «Цвета волшебства» возникает река Анк, по которой корабли приходят в Анк-Морпорк. Иногда река поджигает свои собственные берега. Возможно, это отсылка к Египту и Нилу, хотя подтверждение этому только одно – визуальный образ, ну и, может быть, символ Анка, или Анкха, который так часто связывают с Египтом и фараоном Тутанхамоном.

Плоский мир – это интересная смесь различных картин прошлого. Есть в нем кое-что от Египта с его множеством богов. Первое описание Анк-Морпорка напоминает о чикагских гангстерах тридцатых. А потом Ринсвинд заходит в бар (Дикий Запад?), где мимо пролетает, «как куропатка», топорик (возможно, в сегодняшнем меню есть викинги). Анк-Морпорк – это сочетание разных исторических эпох, которые меняются от дома к дому. Возможно, именно бесконечный ряд образов питал воображение Пратчетта и заставлял его раз за разом возвращаться к серии, но ведь так появляются все великие фантазии. Плоский мир таков, каким его хочет видеть творец. Он бывает высоконравственным, категоричным, социально ориентированным, бывает обычным фэнтези-миром, но он всегда непредсказуем, и это, и еще юмор, делает романы серии такими притягательными.

Читатели по всему миру узнают Анк-Морпорк. «Возможно, это самое удачное в „Цвете волшебства“», – говорит Пратчетт, и, вероятно, он прав. Разные люди считают, что Анк-Морпорк – это Венеция, Прага, Нью-Йорк, Лондон… все узнают в нем свой родной дом. Этот город вечно жив и оригинален в своей неоригинальности. Это вполне доказывает причудливость мышления Пратчетта. «Цвет волшебства» должен был сделать для жанра фэнтези то же, что «Сверкающие седла» сделали для жанра вестерна – посмеяться над канонами и подразнить читателя, не делая при этом никаких громких заявлений.

Действие «Цвета волшебства» движется очень быстро, так что кто-то может решить, что это приключенческий роман. На протяжении книги иногда появляется Смерть, который говорит БОЛЬШИМИ БУКВАМИ без авторских ремарок. «Я ввел Смерть ради шутки, – поясняет Пратчетт, – ради сцены, где люди от него убегают. Но это, разумеется, невозможно, и он ожидает вас именно там, где вы оказываетесь». Вторая часть цитаты глубоко верна, но я не согласен с первой – Смерть уже появлялся, пусть и на мгновение, в «Страте». Но жизнь и смерть – очень важные для творчества Пратчетта концепции, часть той силы, что заставляет его писать.

В начале серии о Плоском мире Ринсвинд был идеальным героем, посредством которого автор изучал некоторые причуды Смерти. Ринсвинд – волшебник, так что он может ожидать личного появления Смерти, когда умрет. Смерть приходит за ним, но Ринсвинд постоянно убегает от неизбежного. Он сам утверждает, что жизнь столько раз пролетала у него перед глазами, что теперь он засыпает во время скучных эпизодов. Само собой, в какой-то момент смерть – или Смерть – все же ловит его, но не в «Цвете волшебства».

«…у Плоского мира может быть только один спаситель. К сожалению, это оказался неумелый и трусливый волшебник по имени Ринсвинд, который недавно упал с края диска…»

Аннотация к «Безумной звезде»