Тени за холмами

— Э, правда? — я удивилась.

— Да. А еще все эмоции двоятся. К-как странно… — протянул Лиссай, нахмурившись, — И, знаете, Тинави, обычно у людей они в голове, а у вас в животе почему-то. К-как загадочно!

— А-ХА-ХА-ХА! — Кадия снова начала ржать, как конь.

— Может, это бабочки? — усмехнулась Андрис.

Полынь лишь с любопытством покосился на нас от мумии, которой он уже делал сердечно-магический массаж: таскать ее, неоживленную, было бы несподручно.

Я меж тем сменила Кадию на посту Человека Хохочущего. Потому что, почувствовав царапанье по солнечному сплетению, я поняла, откуда у меня в желудке вьются двойные чувства.

О, прах! А ведь раз мы на границе пустыни и Хейлонда, значит есть шанс, что…

Я стала экстренно вытряхивать свою многослойную одежду. Где-то между рубашками пищали и бились вконец дезориентированные мыши. Честно говоря, задним числом я не вполне понимала, зачем я вообще их сцапала: наверное, мне претила мысль о том, чтоб разбиваться в одиночестве. Или наоборот, я хотела смягчить им удар собой? Или это хватательный рефлекс барахольщицы со стажем… Кто ж теперь разберет!

Наконец, вместе с горой всякой всячины, которую я честно переложила в походный костюм из летяги, вывалились две черные, сморщенные, слегка контуженные мыши.

— Ну вот! Все нормально, мои чувства все еще под защитой! — я разулыбалась.

— Малек, ты хочешь сказать, они всегда с тобой? — Полынь заинтересованно вздернул бровь. — Ты, конечно, любишь животных, но чтоб настолько?

— По пути прихватила, — смущенно буркнула я и присела возле мышей.

Они вытаращились на меня глазами-бусинами.

— Доброй крови! — я подмигнула. — Превращайтесь, все свои!





* * *


…На то, чтобы уговорить вампиров сотрудничать, ушло много дипломатии, пара заклинаний и оплеуха, выданная Кадией сгоряча, когда одна из «мышек» сказала нечто нелицеприятное на хейлонлинге. Что именно — поняли только Мчащаяся (спецкурс магистра Орлина не прошел для нее даром) и Лиссай, которому унни помогала распознавать любые языки.

Выяснилось, что пойманные мной вампиры — летуны-спортсмены, чью тренировку я так жестоко прервала. Когда они сменили облик на людской, то оказались одеты в одинаковую форму: шорты, гетры, рубашки с воротниками-стойками и нашивки с гербом бэтбола — чисто вампирьей командной игры.

— Если их тренер похож на мастера Пнивколена — хана ребятам, — прыснула Кадия. — Скажет, что похищение — не повод пропускать разминку, и накажет лишней сотней миль полёта.

Судя по кислым лицам вампиров, она попала в яблочко. Но солидаризироваться и активно помогать нам пленники оттого не стали.

Решено было их обезвредить. Не мудрствуя лукаво, мы спеленали жителей дружественного Хейлонда широкими «гуманными» веревками. «Не оставляют пролежней на преступниках!» — похвасталась Андрис. Таким образом, к подъемнику с нами шли аж три мумии. Растёт команда!

У плотинных лифтов не было шахт: они ползали вдоль стены по специальным рельсам, и с расстояния казалось, будто это огромные жуки лакомятся карамельной патокой дамбы. Каждый лифт имел три остановки: нижний этаж; страховочный (то есть выход на мистральные тенты, где находились мы) и пограничный (верхняя площадка и нужные нам врата в пустыню).

У подъемника Кадия выбрала вампира помельче, раскрыла ему рот (как обычно делает это с Сусликом), и опустила клыками в специальную выемку. Я дёрнула рычаг, торчащий в камне, будто карланонов меч из срединной легенды, и… Успех.

Механизм дрогнул и заскрежетал. Мы дружно задрали головы. С неимоверной высоты на нас медленно и неумолимо покатилась пассажирская клетка. Она была такой ржавой и громыхала так издыхающе, что я нервно сглотнула, соображая, где ж мои колени успели променять костяные чашечки на желе.

— Йоу, знаете, а я уже не против лестниц… — задумчиво протянула Андрис Йоукли.

Я согласно закивала. Кажется, мы с Ищейкой страдаем одним и тем же недугом: слабым страхом высоты.

Очень, очень слабым. Не о чем говорить.

Остальные наши спутники захмыкали и заулыбались в ответ на реплику Андрис. То ли подумали — шутка, то ли решили, что счесть это шуткой и, тем самым, проигнорировать завуалированный вопль о спасении будет продуктивнее для миссии.

— Вас мы выпустим наверху, — пообещал Полынь двум вампирам.

И вот мы загрузились в клетку. Кадия снова ткнула мелкого летуна клыками в опознавательную коробку — уже новую, установленную посреди подъемника на столбе. Лифт крякнул, дёрнулся и… Никуда не поехал.

— У-у-у, развалина! — возмутилась подруга и отвесила столбу хорошего пинка.

Тогда подъемник все-таки повиновался. Крайне неохотно. Перед отправлением он протяжно, обреченно вздохнул, типа: «Эх… Ну, была не была. Я предупреждал». Мои руки непроизвольно сжались на прутьях решетки.

Андрис прикрыла глаза и села на пол: ненамного, но все-таки ближе к земле. Кадия и Лиссай следили за пленниками: мало ли, какую учинят диверсию? Мумия с урчанием посасывала ржавчину на двери, а Полынь небрежно облокотился о перекрестье железных прутьев.

Я, онемев от ужаса, смотрела, как уменьшается земля… Похожий на сито пол отнюдь не добавлял уверенности. Белые полотнища мистралина под нами сузились до ленточных червей; из-за желто-сиреневых холмов ракитника выплыли остроконечные крыши Хейлонда. Справа и слева вдоль плотины холмы мельчали, расплющиваясь в поросшую колючками степь, а степь, в свою очередь, обращалась пустыней, которая как-то криво, извинительно выкидывалась с боков Дамбы. Так из-под крышки богатого купеческого сундука вываливаются ткани: умучаешься приминать.

А потом и холмы, и пески, и Хейлонд оказались ниже уровня моих глаз. Опускать взгляд я не стала: боялась, стошнит от страха.

На горизонте царствовало море. Лазоревое и тихое вдали, оно оживало под боком побережья: двигалось безостановочно, будто тысячи блестящих ящерок бегали по его поверхности, цепляясь хвостами. Меж них расцветали белые цветы парусников. Вдалеке я увидела залп высоких брызг: толстый кит пустил свой фонтан…


— Как же красиво, — негромко сказал Полынь.

Я покосилась на него (на то, чтоб шевельнуться на такой высоте, ушли все мои душевные силы): взгляд куратора заволокло неожиданно-мечтательной дымкой.

— Любишь море? — спросила я.

Точнее: «Лю-лю-лю-любишь м-м-м-м-оре?». Ловчий пожал плечами.

Он улыбнулся:

— Все любят море. Все, кто однажды решился покинуть тихую гавань.

— Однако некоторые в неё возвращаются, — возразила я.

— Но море любить не перестают.

Полынь стоял, продев руки сквозь решетку и расслабленно свесив кисти, позволяя ветру играть с перышками на браслетах. Я б на его месте свихнулась: а если кольца с пальцев попадают? А если часы слетят?

Вдруг вся наша клетка резко дёрнулась из стороны в сторону. Мои ладони мгновенно вспотели, сердце зашло в гости к горлу. Я непроизвольно сжалась в комок.

— Лифт просто сменил рельсы, — успокаивающе сказал Полынь.

— Боюсь я таких лифтов. Знаю, что они безопасны, но всё равно боюсь, — выдавила я, силой воли пытаясь столкнуть сердечную мышцу обратно.

Перестаралась.

Теперь упрямый орган оказался в пятках.

Куратор вздохнул:

— Главное, помни: это всего лишь страхи. Они существуют только в твоей голове.

— А какие страхи у тебя, Полынь? — выдавила я.

Ничто не утешает меня так, как возможность опустить десертную ложку в чужую душу.

— Моё пугающее комбо теперь тебе известно: насекомые, смерть, высота. Но ты чего боишься?

Он хмыкнул:

— Предпочту, чтоб это оставалось тайной.

— Ну эй! Так нечестно! Да и полезно узнать.

— Не скажи. Не обязательно во всём нужна взаимность — это раз. Я тебя успокою и вытащу, если что; а вот со мной ни того ни другого делать не надо — это два, — фыркнул он. — Кстати, приехали.

И впрямь: лифт последний раз дернулся, с такой силой, что меня швырнуло на мумию, слегка раскрошив ей бок; потом вошел в углубление в стене — мигом стемнело — и с душераздирающим сипом остановился.





* * *


Мы убедились, что во внутреннем коридоре — длиннющей кишке дамбы, пахнущей плесенью, — нет дозорных. Пост был: стол, стул, чашки и факел в стене, — но пустой. Более того, казалось, будто его покинули в спешке: колода карт была разбросана по полу, все — рубашками вверх, кроме трех, изображавших шестерку треф, королеву пик и… Махнув ребятам, чтоб шли, я с любопытством наклонилась над картинкой.

Хм.

— А ведь это из колоды туарот… — пробормотала я вполголоса и привычным жестом запихнула и эту карту, и ее соседок в карман.

А потом поспешила за друзьями, уже энергично чесавшими в сторону ворот — Великого Хейлондского пограничья, входа в пустыню, выхода из которой для многих нет. Ведь пустыня убивает также надежно, как топор палача. Но безжалостней.

Кстати, об этом.

Третья карта изображала смерть: на фоне звездного неба проступали очертания черепа. Вместо языка — змея, свернувшаяся восьмеркой. Из глазниц водопадом сыплются насекомые. Над затылком — зарево, будто рассвет.

Мне это совсем не понравилось. Я знала, что «смерть» в туарот означает в первую очередь обновление, перемену порядка. И с учётом того, как именно нарисована карта — это может быть очень плохим знаком в отношении Зверя!

А что насчёт игральных карт?

Шестерка, как я помню из детских гаданий, расшифровывается как «путь», «дорога». Но еще это может быть просто «шестерка» — то есть помощник. Или шестеро кого-то… Шесть богов? Шесть Ходящих? Или нет — шесть Виров? А Тишь — королева пик? Но как всё это связано?

И почему вообще я зациклилась на случайно встреченных картах?