Темнейшая ночь

Языки пламени лизали его с головы до ног. Язвящие, растапливающие его плоть, превращающие его в скелет. Нет, даже не скелет, сообразил он в следующий миг. Пламя превратило его в пепел. Но он был еще в сознании…всегда в сознании. Он по-прежнему знал, кто он, знал, чем был, и знал, что вернется в огонь завтра.

Агония была почти невыносимой. Перья дыма наполняли воздух, разнося сажу во все стороны. С отвращением он осознавал, что эта сажа принадлежит ему. Была ним.

Слишком быстро, она вернулась туда, где он стоял, собралась вместе и стала телом, мужчиной – мужчиной, что снова угодил в огонь. Телом, что вновь ужасающе таяло кусок за куском, извергая плоть из мускулов, затем мерцая оранжево-золотыми искрами прежде, чем раствориться полностью. Был новый почерневший дымок, возвращающий все на свои места, чтоб этот процесс мог повториться. Еще, и еще, и еще.

Все время Насилие рычало в его голове, отчаянно желая сбежать, больше не удовлетворенное как в момент его смерти. С этим рыком смешивались звуки других проклятых душ, вопящих, пока пламя Ада пожирало их. Демоны, эти отвратительные крылатые создания с мерцающими красными глазами, костяными лицами и толстыми желтыми рогами на головах, перемещались от одного страдающего пленника к другому, хохоча, насмехаясь, плюясь.

Одно из этих чудовищ внутри меня. Кроме того мое – хуже.

Остальные демоны также знали это. «Добро пожаловать, братец», глумились они прежде, чем лизнуть его своими жгучими, вилкообразными языками.

Раньше Мэддокс всегда желал превратиться в ничто, когда пламя охватывало его, никогда не возвращаться в Ад или на землю. Он желал прекратить свое несчастное существование и окончательно остановить боль.

Всегда раньше – но не сегодня. Не на этот раз.

Сегодня страсть затмила боль.

Образ Эшлин поднимался в его мозгу, дразня его гораздо больше чем демоны. Ты познаешь лишь блаженство со мной, казалось, говорили её глаза, губы приоткрывались и смягчались для поцелуя.

Она была головоломкой, которую он стремился решить. Его первый проблеск рая с её теплом, янтарными волосами и медовыми глазами. Она была изысканна и сочна, и так недвусмысленно женственно взывала ко всем его мужским инстинктам.

На удивление, она боролась, чтоб остаться с ним. Даже боролась, чтоб спасти его от остальных, понял он лишь несколько минут назад. Он не вполне понимал почему, но намерение ему понравилось.

Он мог не знать, что хотел делать с ней ранее, но сейчас понял. Он желал вкусить её. Всю её. Наживка она или нет. Ловец ли, нет ли. Он просто желал. После всех своих мучений, он заслужил кусочек счастья.

Даже будучи элитным воином богов, он никогда не хотел какую-то особенную женщину среди всех остальных. Позже, он всегда брал то, что мог получить и когда мог это заполучить. Но Эшлин, он хотел особенно. Эшлин, он хотел сейчас.

Куда Люциен поместил её? В комнату, примыкающую к его? Лежала ли она в постели: обнаженное тело, обернутое в шелка и бархат? Вот так он и возьмет ей, решил тогда Мэддокс. Не снаружи, что было его привычкой. Не на холодной, укрытой ветками земле. Но на ложе, лицо к лицу, кожа к коже, наполняя и скользя медленно.

Его тело обожгло от мысли – жар, не имевший ничего общего с языками пламени.

Она желает нам зла. Мы причиним ей зло первыми, и так будет лучше, напомнил дух.

Даже не смей предлагать это, приказал он, стараясь затмить Насилие – которое, на удивление, казалось теперь радо обсуждать Эшлин спокойно. Я не монстр.

Мы одинаковы, и та женщина подвергается опасности.

Да, так оно и есть. Все же он не встречал женщины такой же уязвимой как Эшлин. Одна в лесу, с тайнами в своих милых глазках. С убийцами, идущими по следу. Хотели ли они игнорировать её, убить её или использовать, чтоб убить его и других Повелителей – он узнает.

Утром, когда Люциен вернет его душу в исцеленное тело, Мэддокс разыщет и допросит её. Нет, он прикоснется к ней сперва, решит он. Поцелует её. Вкусит всё её тело так, как он отчаянно желал этого сейчас.

Несмотря на боль, он понял, что усмехается с наслаждением. Женщина смотрела на него с экстазом в глазах; он пыталась последовать за ним, спасти его. Да, она постелила собственную постель. И теперь она ляжет в нее. С ним.

Лишь когда занятия любовью будут завершены, он допросит её. И если откроется, что она действительно Наживка – что-то сжалось в его груди – он расправиться с ней, как расправился с Ловцами.

«Титаны свергли Олимпийцев», объявил Аэрон. Знание этого кипело в нём с момента возвращения в крепость час назад, но во всей это неразберихе он не имел случая, чтоб поделиться. До теперь. Все наконец-то успокоилось – но он знал, что мир продлиться лишь пока смысл его слов дойдет до остальных.

Хмурясь, он шлепнулся на плюшевый, красный диван, не беспокоясь больше о женщине Мэддокса. Если б только его слова могли быть произнесены так запросто – и что за неожиданный шум?

Он оглянулся, заскулил и схватил пульт телевизора, гася «кино», что только что включил Парис. Возбуждающие стоны прервались. Влажные шлепки мужчины о женщину утихли на плоском экране. «Ты бы прекратил скупать этот мусор, Парис».

Парис выхватил пульт у него и включил «праздник плоти» опять. Благодарение, что он отключил звук. «За просмотр не плачу, братец», сказал он без намека угрызений совести. «Это из моей собственной личной коллекции. Намасленные Борцы Становятся Дикими».

«Ты становишься все более человеком с каждым днём», пробормотал Аэрон. «Это же бесстыдство. Ты знаешь это, правда?»

«Аэрон, нельзя делать подобное заявление и просто менять тему. Ты упомянул…Титанов?» произнес Люциен своим неизменно спокойным голосом.

Всегда спокойным. Да, это характеризовало Смерть идеально. Бессмертный поддерживал железный замок на его характере – на всех его эмоциях – когда же он выходил на волю, он был силой, устрашающей даже Гнев. Что более чудовищно, Люциен превратился в настоящего демона. Аэрон лишь однажды был свидетелем преобразования, но никогда не смог бы этого забыть.

«Мне также послышалось нечто». Рейес тряхнул головой, словно это помогло бы ему понять. «Что тут твориться? Сначала Торин говорит, что Ловцы вернулись, затем Мэддокс приходит домой с женщиной. И теперь ты заявляешь, что Титаны взяли верх? Разве подобное вообще возможно?»

«Да, так и есть». К сожалению. Аэрон провел рукой по своим остриженным волосам, короткая щетина царапала его ладонь. Как бы ему хотелось следующими доставить счастливые вести. «Очевидно, Титаны проводили века в заточении, наращивая свои силы. Недавно они сбежали из Тартара, устроили засаду на Олимпийцев, поработили их и лишили престола. Они управляют нами теперь».

Упала тяжелая тишина, пока все впитывали шокирующие вести. Между Олимпийцами и воинами не было особой любви, они были богами, проклявшими их. Но…

«Ты уверен?» спросил его Люциен.

«Полностью». До сегодня все, что Аэрон знал о Титанах это то, что они правили Олимпом во времена Золотого Века, времена «мира» и «гармонии» – о которых разглагольствовали Ловцы, что выросли в Греции в те далекие века. «Они поместили меня в своего рода палату трибунала, их троны окружали меня. Физически, они поменьше Олимпийцев. Их мощь, однако, несомненна. Я почти мог видеть её, словно нечто реальное. А на их лицах, я увидел лишь бескомпромиссную решительность и неприязнь».

Прошло несколько напряженных минут.

«Оставим неприязнь на потом; есть ли шанс, что Титаны могут избавить нас от демонов, не убивая?» Рейес озвучил вопрос, что, несомненно, занимал помыслы каждого.


Аэрон и сам гадал. Надеялся. «Я так не думаю», ответил он, ненавидя разочаровывать их. «Я задал этот вопрос, а они отказались обсуждать это со мной».

Снова тишина, эта еще более натянутая.

«Это…это…» Парис запнулся.

«Невероятно», закончил за него Торин.

Рейес помассировал свою челюсть. «Если они не освободят нас, что же они тогда планируют для нас?»

Не будет отсрочки для плохих вестей. «Все что я знаю точно, это то, что они собираются принять активное участие в нашем существовании». Одно очко в пользу Олимпийцев: они игнорировали воинов после проклятия, позволив им иметь подобие жизни – хоть и мученической.

Снова, Рейес потряс головой. «Но…зачем?»

«Хотел бы я знать».

«За этим они и призывали тебя?» поинтересовался Люциен. «Сообщить об этой перемене?»

«Нет». Он помедлил, закрыв глаза. «Они велели мне…сделать кое-что».

«Что?» затребовал Парис, когда Аэрон не сумел развить мысль.

Он изучил каждого из товарищей, пытаясь подобрать верные слова.

Торин стоял в углу, в профиль ко всем. На расстоянии, всегда на расстоянии. Но он был вынужден. Рейес сидел напротив него. Загорелый как солнечный бог, воин не выглядел сопричастным этой земле, менее всех в комнате. Он был занят нарезанием царапин на своем предплечье, пока ожидал ответа Аэрона. Каждые несколько секунд Рейес морщился от боли. Потом довольно улыбался, когда выступала кровь, создавая тонкие багряные реки на его коже. Боль была единственной вещью приносящей ему удовлетворение, единственной вещью позволявшей ему чувствовать себя живым.

Аэрон и не представлял, как этот мужчина может среагировать на наслаждение.

Парис разлегся на диване возле него, закинув руки за голову, переключая внимание между Аэроном и фильмом, его демон наверняка побудил его просмотреть еще немного. Мужчина с его везеньем должен бы быть уродлив. По крайней мере, он бы должен был постараться, чтоб уложить женщину в свою постель. Вместо этого он просто обращал к женщине свое красивое лицо, и она мгновенно раздевалась, желая быть взятой где угодно, была ли доступной кровать или нет.

Однако женщина Мэддокса так не поступила, припомнил Аэрон. Почему?

Люциен растянулся на бильярдном столе, его страшно изувеченное шрамами лицо не выдавало ничего. Его руки были скрещены на его массивной груди, и эти несоответствующие глаза пристально всматривались в Аэрона.

«Итак?» напомнил Люциен.

Он втянул воздух, выпустил его. «Мне было приказано уничтожить группу туристов в Буде. Четырех человек». Он остановился, снова закрывая глаза. Стараясь не ощущать ни единого проблеска эмоций. Хладнокровие. Чтоб пройти через это, ему понадобиться хладнокровие. «Все женщины».

«Повтори-ка». Парис оттолкнулся вперед, насупившись в его сторону, позабыв телевизор.

Аэрон повторил веление богов.

Бледнее чем обычно, Парис потряс своей головой. «Я могу принять то, что мы под новым руководством теперь. Мне это не по душе, я растерян до чертиков, но ладно. Я принимаю это. Чего я не понимаю, так это зачем Титаны велели тебе, владельцу Гнева, убить четырех человеческих женщин в городе. Зачем им такое?» Он вскинул руки. «Это безумство».

Он мог быть самым развратным из когда-либо бродивших по земле мужчин, укладывавшим своих партнерш в постель и забывавшим их в тот же день. Но женщины любой расы, размеров и возрастов были жизненной силой Париса. Единственной причиной его существования. Он никогда не мог выносить зрелище страданий хоть одной из них.

«Они не поведали мне причины», ответил Аэрон, зная, что причина не имела бы значения. Он не желал причинять вреда тем женщинам ни в коем случае. Он знал, что такое убивать. О, да. Он убивал много, много раз прежде, но всегда по непреодолимым побуждениям своего демона – демона хорошо отбиравшего своих жертв. Людей, что избивали или досаждали своим детям. Людей, получавших радость от уничтожения других. Гнев всегда знал, когда человек заслуживал смерти, их бесстыдные поступки взывали к его разуму.

Когда женщины были представлены его рассмотрению, демон испытал их и нашел невиновными. А все же, ему полагалось убить их.

Если это произойдет, если его заставят пролить кровь невинных, Аэрону уже не быть прежним. Он знал это, чувствовал.

«Они указали тебе сроки? Когда это должно быть сделано?» поинтересовался Люциен, по-прежнему выглядя безучастным. Он был Смертью, Мрачным Жнецом – его даже называли Люцифером, и людей что делали это, уже не было в живых – так что задание Аэрона предположительно было пустяком для него.

«Нет, не дали. Но…»

Люциен изогнул темную бровь. «Но?»

«Они поведали мне, что если я не сделаю этого вскоре, то кровь и смерть начнут поглощать мой разум. Они сказали, что я буду убивать всех и вся, пока не подчинюсь. Точно так, как Мэддокс». Им, однако, не стоило его предупреждать. Гнев брал верх над ним бессчетное число раз. Когда дух считал, что пора действовать, Аэрон всегда пытался сопротивляться, но желания к разрушению росли и росли, пока он не сдавался. Однако даже в порабощении у Гнева, его никогда не принуждали убивать невинных. «Но в отличие от Мэддокса мои мучения не будут прекращаться с рассветом».

Замогильным голосом, Парис спросил, «Как ты должен это совершить? Они хотя бы это тебе сказали?»

Его живот скрутило, сжало. «Я должен перерезать их глотки», произнес он. Как бы ему хотелось отказаться подчиняться этим новым богам. Лишь страх перед приказом совершить нечто еще более худшее заставил его смолчать.

«Зачем они делают это?» требовательно воскликнул Торин. Вопрос, который, казалось, все задавали хотя бы по разу.

У него по-прежнему не было ответа.

Парис уставился на него «Ты собираешься совершить это?»

Аэрон посмотрел в сторону. Он молчал, но знал, глубоко в душе, что теперь ничто не сможет спасти женщин. Их поставили в мысленный список убийств демона, несмотря на их невиновность, и их, в конце концов, таки вычеркнут из него. Одну за другой.

«Чем мы можем помочь?» резко глянув, поинтересовался Люциен.

Аэрон врезал кулаком по спинке дивана. Если он совершит этот ужасный поступок, когда уже и так балансирует на грани безнравственности, то сорвется. Он полностью потеряет себя в демоне. «Я не знаю. Мы столкнулись с новыми богами, новыми обстоятельствами и новыми последствиями. Не уверен, как буду вести себя – «скажи это, просто скажи» – убив женщин».