Танцы марионеток

– Отчего же, имеет… – согласилась Конецкая. – Приятно, что вы не начинаете с расспросов «как вы оказались в модельном бизнесе?».

– Не люблю штампов, – коротко ответила «моль».

– Именно поэтому я и согласилась на эту встречу, – кивнула Марта.

Юлька почувствовала себя лишней и бесшумно отступила за дверь. Как быстро эта журналистка нашла подход к старухе! Отчего же у нее самой ничего не получается?

«И не получится! – шепнул противный внутренний голос. – Она считает тебя марионеткой».

– Ничего, мы еще посмотрим, кто кем поиграет, – вполголоса пообещала Юлька.

– Ты о чем?

Девушка вздрогнула и обернулась. В дверном проеме стояла Лия и смотрела на нее, улыбаясь. Длинная челка упала ей на глаза, и она сдула ее в сторону.

– Кто кем поиграет? – повторила она.

– Не обращай внимания, я сама с собой разговариваю, – с нарочитой небрежностью отмахнулась Юлька. – Ты сегодня весь день работаешь со своей? – Она показала в сторону комнаты Валентины Захаровны.

Лия кивнула.

– Что, достали тебя все? – сочувственно спросила она, понизив голос. – Ты меня извини за то, что я над тобой подшучиваю. Я не со зла, честно. Просто до того смешно смотреть, как ты с тазиком на голове по коридору маршируешь…

Она прыснула, не удержавшись, и Юлька тоже засмеялась.

– Да я не обижаюсь.



Некоторое время спустя войдя в гостиную, чтобы оставить фрукты для Конецкой и ее гостьи, Юлька не поверила своим глазам. «Бледная моль» исчезла. Вместо нее на диване хохотала, утирая выступившие от смеха слезы, привлекательная женщина с блестящими глазами. Она выглядела помолодевшей лет на восемь. «Ведьма, точно ведьма! – с суеверным ужасом подумала Юлька, косясь на Конецкую. – Это она заколдовала „моль“!» «Или расколдовала», – сказал внутренний голос.

Юля поставила вазу с желтыми грушами на столик, положила рядом ножик для фруктов – остро наточенный, как нравилось Конецкой, и задержалась, исподтишка поглядывая на журналистку. Отсмеявшись, та начала говорить, сильно жестикулируя, и Юлька разглядела, какие красивые и аристократичные у нее кисти: тонкие, длинные, пальцы с вытянутыми, как виноградины, розовыми ногтями.

Разговор шел о какой-то женщине, оказавшейся в одиночестве на необитаемом острове, – Юлька, бесцельно перекладывавшая груши из одной вазы в другую, не поняла, как такое могло произойти, но уловила, что женщина едва не сошла с ума, о чем при встрече и рассказала журналистке.

– Но, голубушка вы моя! – воскликнула Конецкая, дослушав тираду до конца и, очевидно, продолжая спор, начатый до прихода домработницы. – Поймите, нельзя подменять страх мечтой! Мечта о необитаемом острове по сути своей – лишь страх реальной жизни. Ваша глупенькая девочка бежала от одного страха и оказалась затянута в другой, вот и все. А уж было ли это последствием чьих-то происков или так неудачно сложились обстоятельства – неважно.

– Не думаете ли вы в таком случае, что страх лежит в основе любой мечты? – спросила преобразившаяся «моль», став вдруг очень серьезной. – К примеру, мечта писать книги… Что это, как не побег от пугающей реальности? А если так, то не лучше ли приноравливаться к этой, существующей, чем создавать иллюзорные комфортные мирки, которые рано или поздно закончатся?

– Глупости, моя милая, глупости. У вас во что ни ткни – так сразу побег! Думаете, хирург, делая операции, сбегает в кишки своих пациентов, чтобы не видеть жестокости окружающего мира?

Женщина улыбнулась:

– Осмелюсь утверждать, что творчество все-таки имеет другую природу.

– Не скажите, не скажите. Впрочем, это отдельная тема, а мы говорили о страхах и мечтах… Так вот, страх идет рука об руку с любым сильным чувством – это общее место. Достаточно сказать, что чем глубже любовь, тем большими переживаниями за жизнь любимых она сопровождается. Чем сильнее надежда, тем страшнее и глубже ямы безнадежности, в которые проваливается любой, ожидающий чуда. Но подменять само чувство страхом, свойственным человеческой натуре, или искать в нем причину всего, что чувствуешь, значит уподобляться безумному ученому, который исследует морскую воду, находит в ней соль и на этом основании заявляет, что вся морская вода произошла из соли. Птица, расправляющая крылья, летит не потому, что боится смерти, а потому что…

– …ей нравится полет? – закончила журналистка, воспользовавшись паузой.

– Потому что иначе она не схватит червяка, я хотела сказать. К моему возрасту, Елена Дмитриевна, вы поймете, насколько вовремя пойманный червяк важнее приятности полета!

Обе рассмеялись, и разговор перешел на другую тему.



Журналистка просидела у Марты Рудольфовны до самого обеда. Когда она ушла, Юлька заглянула в гостиную и обнаружила старуху, ухмылявшуюся с таким довольным видом, словно она только что испакостила жизнь закоренелому врагу.

– Садись! – Конецкая кивнула на кресло. – Продолжим делать из тебя красивую женщину.

Юлька послушно села напротив старухи, но та молчала, думала о своем.

– Зачем тебе быть красивой? – наконец спросила она, и Юлька даже растерялась от такого вопроса.

– То есть как… Ну, знаете, Марта Рудольфовна… Все женщины мечтают быть красивыми для принца, которого они когда-нибудь встретят, – попыталась неуклюже отшутиться она.

– Все женщины? – скептически повторила Конецкая. – Чушь собачья.

– А вы – разве вы не мечтали о принце?

– О принце? Ха-ха! Мечтать о принце могут только дурочки, у которых слишком много свободного времени и нет объекта для приложения усилий по выращиванию принца. А у меня не было времени! У меня были отношения, сплошные отношения – с одним, вторым, третьим! Я скакала из одного романа в другой с легкостью кузнечика! Мне было не до мечтаний, голубушка. А ты запомни: хотеть быть красивой – нормальное состояние нормальной женщины. Не для кого-то, не почему-то, а просто так, без всякой причины. Если женщина говорит, что не хочет быть красивой, – она врет. Если она действительно не хочет быть красивой, значит, в ней что-то испортилось.

Конецкая сделала движение рукой, и солнечный луч рассыпался бликами по столу, отразившись от роскошного кольца на ее пальце.


– Да, а сверху нужно будет подрезать, – сказала она непонятное.

– Что подрезать?

– Волосы. И, разумеется, покрасить.

Юлька была уверена, что короткая стрижка испортит ее окончательно, но она знала, что возражать ведьме нельзя – заколдует, превратит в лягушку, да не оставит сидеть в пруду на листе кувшинки, дожидаясь принца, а использует для французского блюда «лягушачьи лапки в кляре» и с аппетитом съест.

– В какой цвет? – вздохнув, спросила она. – В черный?

– Боже упаси! Тебе стоило бы знать, что черный цвет простит. Из тебя он сделает в лучшем случае продавщицу овощного ларька. Нет, только шоколадный!

Юлька не стала спрашивать, что получится из нее в худшем случае, и лишь поинтересовалась:

– А стрижку какую?

– Все сбрить. Начисто.



Конечно, сбривать ничего не пришлось. Марта пошутила. Но Юлька поймала себя на том, что какое-то время всерьез представляла, как она будет выглядеть лысой, и эта фантазия не вызвала у нее того ужаса, который настиг бы ее еще пару месяцев назад при мысли, что придется побриться.

Мастера Конецкая вызвала к себе домой. Приехала пигалица младше Юльки с короткими белыми волосами, стоящими ежиком, и веселым скуластым лицом, с шутками и прибаутками посадила ее перед зеркалом и состригла жалкие серые прядки, напевая что-то себе под нос.

Потом Юльку красили, сушили, что-то втирали в волосы и снова сушили… И когда в конце концов она взглянула на себя в зеркало, то ахнула и уставилась на девчонку, не понимая, как та сотворила такое чудо.

– Хоть сейчас на выставку, – сказала пигалица и упорхнула к Марте Рудольфовне, оставив Юльку разглядывать себя.

Конецкая зашла в комнату спустя несколько минут, остановилась у домработницы за спиной, поджала губы.

– Терпимо, – наконец вынесла она вердикт.

– А по-моему, здорово! – искренне сказала Юлька, вертя коротко остриженной головой. Едва ли не первый раз за много лет ей нравилось свое отражение. Она представила себя принцессой – современной, но по-сказочному романтичной, – и ей захотелось немедленно надеть то платье, которое они купили с Конецкой.

– Здорово будет, когда в голове содержимого прибавится, – сухо сообщила та. – И хватит любоваться собой, приберись здесь, и побыстрее! Не хватало мне в доме твоих волос…

Напоминание о том, что никакая она не принцесса, а всего лишь прислуга, резануло Юльку. Но девушка овладела собой очень быстро, и даже намека на злость не было в ее голосе, когда она послушно сказала:

– Хорошо, Марта Рудольфовна, сейчас будет сделано.



…На следующий день полил дождь – холодный, весенний. Сергей рассматривал струйки, стекающие по лобовому стеклу, и раздумывал о том, как быстрее выполнить вторую часть задания.

Накануне он сообщил Тогоеву, что нашел его дочь, и испытал чувство глубокого удовлетворения, услышав, как растерялся Олег Борисович при известии о том, у кого обосновалась Юля.

– Не может быть… – пробормотал Тогоев в трубку. – Да они обе свихнулись!

Бабкин это предположение комментировать не стал, лишь спросил, остается ли его задание прежним. Да, сказал Тогоев, ему необходимо выяснить, чем занимается его дочь: работает ли она или живет на полном иждивении старухи.

Поэтому с утра Сергей Бабкин сидел в теплой машине и наблюдал за подъездом. Тогоев еще раз предупредил его о том, что девушка не должна ни о чем подозревать, а для Бабкина это означало, что расспросы пока исключены.

– Ножками-ножками, глазками-глазками, – пробормотал он под нос старую присказку оперативника, с которым когда-то работал в одном отделе, и потянулся за термосом с кофе.

Юля вышла около полудня, когда дождь уже закончился. Вслед за ней из подъезда выскочила какая-то девчонка, прошлепала по луже в смешных резиновых сапогах с нарисованными на них ярко-розовыми бегемотами. Пробегая мимо машины Сергея, она оступилась с бордюра, и брызги долетели до стекла. Бабкин на короткое время отвлекся, а когда обернулся, Сахаровой уже не было видно.

В первую секунду он испугался, что она незаметно села в одну из припаркованных возле дома машин, но уже в следующую заметил ее – Юля успела дойти до угла дома и там остановилась, словно бы в нерешительности.

Сергей не раздумывал больше: выбрался из машины и отправился за ней. Он видел, что девушка достала телефон, но звонить не стала – посмотрела на экран и убрала его в сумочку. «Проверяет, нет ли сообщений? Пропущенных вызовов?» – гадал Бабкин, понемногу приближаясь к ней. Но Юля, не оглядываясь, пошла вдоль дома, спустя пару шагов снова нервным движением вытащила телефон из сумки, и тогда он догадался. «Время! Она смотрит на часы…»

В голове его мелькнула мысль, что Сахарова пришла на свидание, но он тут же понял, что ошибается: выглядела девушка, по выражению тетушки Бабкина, затрапезно: куцая курточка с капюшоном от ветра и дождя, торчащий из-под куртки свитер, грубые ботинки на толстой подошве… «Хотя кто их знает, современных девушек, в чем они ходят на свидания», – подумал Сергей, ощутив себя старым, заплесневелым грибом.

Юля между тем свернула от дома на тропинку, и Бабкин начал догадываться, куда она идет: эта дорожка выводила к торговому центру, построенному возле метро, – серебристому, похожему на огромный звездолет. Спустя пять минут они и в самом деле вышли к «звездолету», и Юля уверенно вошла внутрь.

Первый эскалатор, второй… Девушка поднялась на третий этаж, где вдоль стены выстроились полтора десятка кафе быстрого обслуживания. Просторный зал с высоким стеклянным куполом был почти пуст в это время дня.

«Не поесть же ты сюда пришла, голубушка? – мысленно обратился Бабкин к Сахаровой, остановившейся посреди зала и озиравшейся вокруг. – Тебе кто-то нужен. И где этот „кто-то“?»

Словно отвечая на его вопрос, из дальнего угла поднялась сутулая фигура в мешковатом спортивном костюме, махнула рукой, явно адресуясь девушке. И та быстрыми шагами прошла за столик, а Бабкин, не раздумывая, так же быстро подошел к витрине.

– Чашку капучино, пожалуйста, – попросил он и, получив кофе, пошел вдоль стены, ощущая себя слишком громоздким – как всегда в подобных случаях. Подойти и усесться за соседний столик было немыслимо, Сахарова запомнила бы его. Поэтому Бабкин решил ограничиться наблюдением издали, чтобы не привлекать к себе внимания.

Однако ему неожиданно помог случай. Не успел он сесть, как от эскалатора раздались громкие торжествующие крики, и стайка подростков лет тринадцати-четырнадцати рассыпалась по кафе, хохоча и перекрикиваясь. Девчонки с оголенными животами, мальчишки в таких широких джинсах, что, казалось, те вот-вот свалятся с них, – они тут же оккупировали столики, зашумели, требуя пирожных и кофе у растерявшейся официантки. Это был сбежавший с уроков класс, что немедленно стало ясно из выкриков ребят.

Юля и парень в спортивном костюме повернулись на ор, и Бабкин увидел, как скривилась девушка. Сам он, оказавшись неподалеку от детей, встал и двинулся в глубь зала, ближе к столику Сахаровой. Теперь этот маневр выглядел совершенно естественно: взрослому человеку не захотелось находиться рядом с орущими, невоспитанными школьниками. Но, почти добившись своего и уже собираясь поставить поднос с кофе на стол, Бабкин заметил то, что до этого ускользнуло от его внимания: столик Юли и ее приятеля находился возле декоративной колонны, за которой сбоку прятался еще один – маленький, рассчитанный на одного едока.