Тайные виды на гору Фудзи

– Так… А как ты ищешь веревку? А-а-а… Понятно. Ну-ка… Ага… Ага… Вот, теперь я тоже чувствую. Да… Да… Он у тебя острый. Прямо как ножи… Но стальные только сами зубья. А крюк совсем черный. Из чего-то легкого и прочного. Углепластик?

– Да-а-а… – выдохнула Кларисса.

– Хай-тек, – прошептала Таня. – Очень круто. И у него три зуба. Через каждые сто двадцать градусов… Поэтому, как ни кинь, он все равно хоть одним зацепится, да?

– Yeah baby, – прошептала в ответ Кларисса, – yeah… Стриги ногти, я же тебе говорила. Игуаны стригут ногти.

– Мне нравится твой крюк, Клэр. Вот честное слово.

– А мне твой, Таня… My beautiful Russian hooker[27].

– А что будет, если зацепить моим крюком за твой? Или твоим за мой?

Кларисса тихонько засмеялась.

– А как ты думаешь?

– Не знаю. Думаю, что-то удивительное.

– Да, – прошептала Кларисса, – игуаны так делают. Тебе не жарко?

– Жарко, – призналась Таня. – Как будто сверху солнце.

– Это солнце игуан. Оно светит даже сквозь русскую зиму.

– Наверно, надо все с себя снять.

– Да, так будет лучше… Ты чувствуешь, кто мы теперь?

– Конечно, – прошептала Таня в ответ. – Мы две игуаны. Просто две игуаны под солнцем…





***


Кларисса улетела.

Возвращаясь из «Шереметьево», Таня все еще улыбалась, как будто Кларисса была рядом – и в зените по-прежнему горело древнее солнце игуан. Но когда она вышла из метро на своей станции, на нее сразу навалился такой плотный и серый московский сумрак, такое конкретное обещание долгой безвыходной зимы, что она тихо застонала.

Добравшись до своей квартиры, она почувствовала, что от хорошего настроения не осталось и следа. Она разделась, пошла в спальню и упала на кровать, еще хранившую легкий аромат Клариссы.

Все, что она узнала за последние дни, вдруг показалось ей шуткой. Даже не шуткой – изощренной насмешкой судьбы. Конечно, это было просто бредом, сном. Правдой была московская зима за окном: вот это полумокрое ничто цвета снегурочки, в котором растворилось столько горьких русских судеб.

Таня заснула. Ей приснилось, что она плачет. Проснувшись, она действительно заплакала – и плакала долго, не думая ни о чем конкретном, словно в душе шел ледяной дождь. Потом она уснула опять.

Когда следующим утром она открыла глаза, все уже было по-другому. Пора начинать тренировку, сказал в ее сознании чей-то тихий спокойный голос. И она кивнула в ответ.

Если очень экономить, денег должно было хватить до мая. Может быть, до июня. Нельзя было терять ни минуты.

– Я игуана, – сказала Таня, прислушиваясь к звуку этих слов. – Я игуана.

Серая зимняя пустота за окном не возражала. Пустоте было все равно.

Таня попробовала представить свой крюк. Это получилось сразу, без всяких усилий – якорь немедленно появился перед ее внутренним взором, такой отчетливый, что его, казалось, можно было потрогать. С крюком все было хорошо. Он был, как говорили герои «Звездных войн», fully operational[28].

Таня вспомнила последние инструкции Клариссы в аэропорту.

– Ты можешь делать своим крюком что хочешь, подруга. Ты сильная и злая, и не особо нуждаешься в моих советах. У тебя получится все. Но все-таки запомни – даже при тренировке не трать себя на пакости и сведение мелких счетов с патриархией. Не обливай самцов пивом. Кидай свой крюк в самые главные проблемы и вопросы.

– А разве не надо сперва набить руку? В смысле не руку, а…

– Нет, не надо. Совсем наоборот – некоторые вещи получаются лучше, когда делаешь их в первый раз. Когда еще не знаешь, как правильно. В одной из ваших книг написано: замахивайся сразу на большое, о маленькое только кулак отшибешь. В смысле не кулак, а…

Кларисса так точно изобразила застенчивую интонацию подруги, что Таня засмеялась.

– А если возникнут сложности? – спросила она.

– Будешь их решать. Импровизируй. Игуана может все. Поэтому она всегда начинает с самого важного.

Но что самое важное, спросила себя Таня, что?


Кларисса говорила, крюк можно кидать в непонятное – и оно станет понятным. Таня задумалась.

А что она вообще знает про мир?

Она не знала ничего. Когда она закрывала глаза, это густое плотное неведение превращалось в подобие черного колодца перед ее лицом.

Что есть на самом деле? Откуда все взялось? Научпоп говорит одно, Кларисса другое, Илон Маск третье…

Таня нервно перевела дыхание – и вдруг, неожиданно для себя, кинула крюк в главную тайну всего.

Матка ответила спазмом боли, но Таня увидела.

В центре всего была гигантская черная вагина.

Вернее, ее уже не было – Таня ощутила только ее грозное космическое эхо. Но про эту главную вагину нельзя было сказать, что она была, а теперь ее нет. Истина была сложнее, и Таня стала впитывать ее по частям.

Эта главная вагина была на самом деле не гигантская. Даже не особо большая – скорее, совсем маленькая. Непостижимо маленькая. Но при этом она делала все очень большое, даже невозможно большое – не просто маленьким, а вообще никаким.

Мало того, все без исключения большое, громадное, сверкающее и сияющее, чем был заполнен неизмеримый космос, появилось из нее – незаметной червоточинки, у которой не было никакого внятного размера, а только качества и свойства.

Качества эти казались странными.

Сначала в мире была только эта вагина – и говорить о ее размерах не имело смысла, потому что ее не с чем было сравнивать и некому измерять, а сама она такими глупостями не занималась.

Потом она взрывалась родами – и порожденное летело во все стороны, становясь звездами, галактиками, сгущениями, кластерами, квазарами и всем прочим (Таня когда-то читала об этом, но помнила прочитанное смутно).

А вот дальше начиналось такое, о чем она не читала точно.

Все эти грозные порождения космоса улетали в пустоту все быстрее и быстрее, вроде бы удаляясь друг от друга и разлетаясь бесконечно далеко – но каким-то образом оказывалось, что этот их разлет в никуда был одновременно и сбором в ту самую точку, из которой они появились.

Вселенная разлеталась, потому что она слеталась.

Это было как движение карандаша по ленте Мебиуса – грифель видит, что он все дальше и дальше от линии склейки, и можно не только измерить это расстояние в точнейших миллиметрах, но и вычислить, когда началось путешествие. Но чем дальше грифель уползает от склейки, тем он становится к ней ближе, а потом – совершенно неожиданно – вдруг опять оказывается на ней вместе со всеми своими измерениями и вычислениями. Грифель этого не ожидает, потому что все время глядит назад, в прошлое.

«Ничто не предвещало…»

Точно так же космос был прозрачен только для света из прошлого, и человеческое знание было ограничено его скоростью. Астрономы смотрели в прошлое. Люди видели то, что позади, но не видели того, что впереди – и не могли измерить длину своей ленты. И хорошо, подумала Таня, что не могли. А вот крюк без всяких измерений знал: космическая вагина разлеталась и снова собиралась в себя, не выдавая своих планов и не оставляя никаких улик.

Это был фактически вселенский месячный цикл – или, во всяком случае, очень убедительная его симуляция. Но при этом никакой космический елдак не нарушал достоинства изначальной вагины. Во Вселенной царил матриархат, единоначалие и непрочность. Мужское появлялось на время из женского и исчезало в нем же. Тишина, пустота, тьма – это было женское, вечное. А яркое, суетливое, мельтешащее и мимолетное было мужским.

Таня ощутила гордость и торжество. Эта космическая вагина была одновременно и ее вагиной тоже… Да. Клэр говорила правду. Космос действительно появлялся из нее.

Мало того, даже сейчас он был нашпигован черными изначальными вагинами, ждущими окончательного слияния. Очень серьезная вагина, например, была в центре каждой галактики. Вокруг были вагины поменьше… И все они, как автобус с прогрессивными студентками, ехали по ленте Мебиуса домой, весело разрывая на куски любую приближающуюся хуемразь.

Таня ощутила своей маткой весь космос и успокоилась. Великие вопросы ее больше не волновали. Вернее, она лишний раз поняла то, что и так интуитивно знает любая нормальная женщина: маленькие вопросы – такого же точно размера, как большие.

Теперь ей хотелось просто немного тепла и любви. А вот с этим вокруг были сложности – Клэр уже улетела.

Матка болела после опыта, и Таня легла спать.

Проснувшись среди ночи, она вспомнила про Клариссу. На другой стороне планеты был день. Тане боязно было кидать крюк в сторону подруги, но Кларисса сама сказала, что игуане можно все…

Таня решилась.

Клэр сидела за компьютером – она уже добралась до дома и принялась за работу. На ней было красивое широкое платье с африканскими узорами. На рабочем столе рядом с клавиатурой лежали две книги Аманды Лизард – «Hertory of Feminism»[29] и еще одна с названием, закрытым огромной чашкой кофе.

Кларисса вычитывала какой-то текст.

После встречи с космосом Таня могла уже многое. Она сделала крюк совсем маленьким и нежно кинула его в столбцы букв на экране.

Матка дернулась пульсирующей болью – и Таня поняла, что это отрывки из той самой новой книги под редакцией Аманды.

Сборник назывался «Combat Shelosophy»[30] – в него должны были войти последние достижения боевой женской мысли, зовущие к борьбе. Кларисса готовила к переводу отрывок на русском – и была чем-то сильно недовольна. Она почувствовала внимание Тани и пробормотала:

«Привет, игуана… У меня тут проблемы, давай как-нибудь потом…»

Было непонятно, узнала ее Кларисса – или просто ощутила близость другой игуаны. Но мешать ей не стоило.

Таня захотела прочесть отрывок, с которым работала подруга, и легонько сориентировала крюк. Текст сразу же стал виден:

КАПИТАЛИЗМ И ДЕБАТЫ

Мы справедливо ненавидим патриархальную архаику. Она жестока к женщине и безобразна. Но не меньшее презрение в нас должны вызывать и те якобы прогрессивные культурные декорации, под прикрытием которых разворачивается последняя фаллическая атака патриархальных элит.