Тайные виды на гору Фудзи
Часть 17 из 55 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Ой, там сложная хуйня… Я даже примерно не вспомню. Но я однозначно понял, что нам не светит.
– Я хочу знать, что он говорил, – повторил Юра. – Светит, не светит, это еще посчитать надо.
Сперва на лице Рината изобразилось страдание. А потом он хлопнул себя ладонью по лбу.
– Бля, какой вопрос вообще. Дамиан же у меня на лодке. Давай я его позову с нами разнюхаться. Заодно все и расскажет.
– Ну давай, – согласился Юра. – А насчет разнюхаться, это ты правильно напомнил…
Дамиан пришел через пять минут. У него были мокрые волосы – выдернули парня прямо из бассейна. Насыпали ему дорожку. Ну и себе, понятно. Он сначала не хотел.
– Спасибо, у меня спорт…
– Отменишь ради такого дела, – сказал Юра.
И посмотрел так многозначительно, как он умеет. Мол, тебе сейчас делают предложение, от которого отказываться не стоит. Дамиан все понял, честно занюхал в две ноздри, запил «Дом Периньоном» и через минуту был уже вполне коммуникабелен.
– Дамиан, – начал Юра. – Тут базар катался, что ты в нематериальные джаны тропинку протоптал. А с братвой не делишься. Знаешь, что за такое бывает?
Дамиан знал, конечно, что Юра шутит – но побледнел все равно.
У Юры с девяностых сохранился такой фирменный стиль, что обосраться совсем не сложно – натуральный Бенцион Крик с двумя наганами. Сейчас он, правда, в основном под коксом его включает. Когда с друзьями, дурака повалять. И еще когда сильно нервничает или не в себе. Но его даже Ринат побаивается, хотя сам сидел. А Юра в тюрьме вообще ни разу не был, по воспитанию интеллигентнейший человек с зубоврачебными корнями и работает чисто на нервных понтах.
В общем, навык пригодился: Дамиан даже руки к сердцу прижал, словно ему туда приложили включенный утюг.
– Я один раз только. И то случайно.
– Давай рассказывай, – велел Юра. – И подробно, все детали. Ничего не утаивай. Что делал, как, когда. Может, я тоже смогу. Я понятливый.
Дамиан, видимо, сообразил, что Юра с него уже не слезет – и решил не перечить. Меньше нервов.
– Ну в общем так, – сказал он, – я расскажу, как было. А вы думайте что хотите…
– Говори.
– Я напомню только, почему через шлем туда нельзя. Проблема с нашим оборудованием в том, что после третьей джаны никаких лимбических наводок система уже не ловит – ни грубых, ни тонких. Приятные чувства исчезают полностью, поэтому эмо-пантограф эти уровни не транслирует. В четвертую джану мы попадаем, когда окончательно заглушаем опиоидную систему мозга, работавшую в третьей. Но дальше от медитатора требуется личное духовное усилие, а оно имеет такую тонкую природу, что в другую голову по проводам его не передать.
– Но ты же это усилие как-то сделал?
Дамиан кивнул.
– Сделал. Совершенно случайно.
– Как?
– Короче, настраивали мы шлем, все как обычно. Дошли в быстром темпе до четвертой джаны… Я в тот день был не особо сосредоточенный, мыслей в голове много прыгало. А в четвертой, если вы заметили, мыслей хоть и нет, но иногда на периферии что-то такое мелькает. Типа не мысль, а как бы ее тень. Можно ее даже чуть-чуть повертеть – и если особо не увлекаться, из джаны не выходишь. Вернее… Она как бы совсем неглубокая делается – но вернуться можно в любой момент. Но я же не переться пришел, а шлем проверять…
– Это мы понимаем, – сказал Юра, – ты не отвлекайся.
– Ну вот. Уже выходить собираюсь, и тут мне одна фраза вспомнилась. Прямо выскочила в голове, как на экране. Из «Мастера и Маргариты» – я ее за день до этого перечитывал…
– Какая фраза?
– Воланд на Патриарших ругается – «что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!». Я, когда читал, еще развеселился – думаю, ему что там, «Сутру Сердца» зачитали, что ли?[11] А тут самому интересно стало – как это может быть, когда чего ни хватишься, ничего нет? И вдруг у меня внутри – бац – как будто телевизор выключили. И сразу полная тишина. И оказался в седьмой джане. Минут двадцать в ней провисел после этого…
– В седьмой? Откуда знаешь, что именно в седьмой?
– Это саядо объяснил. Говорит, такое бывает. Но опыт бесполезный, потому что повторить его удается редко. Надо, говорит, прежде пятую освоить и шестую. А потом уже в седьмую лезть.
– А что это за седьмая?
– «Основа отсутствия всего».
– Ну и на что это было похоже?
Дамиан закатил глаза. Видно было, что подбирать слова ему очень сложно.
– Вот как будто хочешь что-то такое взять, в чем совершенно уверен, что оно на своем месте, а рука раз – и мимо. Шагнул в лифт, а лифт не приехал. Его там нет. Только ты это «его там нет» не проскакиваешь, а остаешься в нем и пребываешь… Ни на что другое не похоже.
– Приятно хоть? – спросил Юра, скрипнув зубами.
– Даже вопрос так ставить нельзя.
– Лучше четвертой?
– Четвертая по сравнению с ней – как уазик рядом с бентли. С одной стороны, в широком смысле то же самое. А с другой, есть определенная разница. Завораживает, в общем. Очень высоко, очень… Я потом повторить пробовал, но уже не получается. Зато понял, как в высокие джаны входят.
Дамиану насыпали две огромные дорожки и заставили вынюхать. На самом деле чисто со зла, чтобы у него никакого спорта ни сегодня, ни завтра уже точно не было. А затем отпустили.
Юра поглядел сначала на меня, потом на Рината.
– Не, ребята, про Воланда на Патриарших я в четвертой джане точно вспоминать не буду.
А Ринат ему:
– Не зарекайся.
В общем поржали. Потом еще выпили, и Юра подвел итог:
– Знаете, в чем наша проблема?
– В чем?
– А в том, что мы в этом вопросе темные, как звери. Монахи нами как хотят вертят. Мы даже не знаем, чего с этими джанами делать можно. Просто туристы. Федя правильно говорит – может, монахи о самом главном помалкивают. В общем, надо нанять внешнего специалиста по вопросу. Чтобы проконсультировал, какие у нас в этом плане возможности.
– Вот и найми, – сказал Ринат. – И нас просветишь.
Выпили еще и разъехались по лодкам. Юра, как потом выяснилось, кое-что из этого разговора для себя вынес. Но об этом позже.
Я тоже кое-что вынес.
Юра правильно подметил, что я мало вопросов задаю. Вот про всех этих древних красавиц – я бы вообще никогда не узнал, что такое бывает. Естественно, захотелось уточнить технологию.
Но как только я своего лысого увидел, так у меня язык к зубам и прилип. Понял, что про баб его спросить не смогу. Ну вот не смогу, и все. То ли перед ним неудобно, то ли перед переводчиком… Правда, про перерождения вопрос я все-таки задал.
– Скажите, саядо Ан, а правда я был всеми, кто жил раньше?
– В некотором роде, – ответил монах.
– В некотором роде – это как? Был или не был?
Саядо закрыл глаза и сказал:
– Из жизни в жизнь и из момента в момент перерождается сразу весь мир. В каком-то смысле он был всеми, жившими прежде. А в каком-то нет, потому что мир все время новый. Как вы могли быть жившими раньше? Вы и собой-то никогда не были.
– Это почему?
– Если вы исследуете этот вопрос глубоко, вы постигнете, что никакого конкретного «вас» нигде нет даже сейчас. С другой стороны, природа живших прежде была та же самая, поэтому вы действительно ими были. В этом мире есть только бесконечный поток изменений. И вы, и я – просто отблески на его поверхности.
Я вспомнил, что еще говорил Юра.
– А правду говорят, что ум во всех один и тот же? Единый Мировой ум? Который через всех нас проявляется?
– Это крайне нелепая постановка вопроса, – сказал саядо.
– Почему нелепая?
– Попробую объяснить…
Он поглядел по сторонам, взял с коробки сигар одноразовую зажигалку и несколько раз чиркнул колесиком.
– Вот хороший пример. Как вы думаете, существуют единые мировые искры, которые время от времени проявляются через все мировые зажигалки?
– Понимаю, – сказал я. – Тоже неправильно поставлен вопрос. А как его правильно ставить?
– Искры, – ответил саядо, – это нечто такое, что проявляется, когда возникают условия. Если нас интересуют реальные искры, – он чиркнул кремнем, – тогда нет смысла рассуждать, какие они – одни и те же во всех зажигалках или разные.
– Почему?
– Потому что реальные искры исчезнут еще до того, как мы начнем о них спорить… Либо мы видим искры, – он опять чиркнул зажигалкой, – либо рассуждаем.
– Но про Мировую душу я даже в школе слышал. Правда, в основном критику. Про нее многие великие философы писали… Гегель там. Уже не помню.
Саядо Ан улыбнулся.
– Мировой ум, вселенская душа, атман, брахман, трансцендентальный зритель и так далее – это все, конечно, встречается очень часто. Но, если вы обратите внимание, всегда в качестве концепции – и никогда в виде конкретного переживания. Переживается всегда что-то другое.
– Я бы сказал, – ответил я, – что речь идет о том, как мы понимаем и интерпретируем наше переживание…
– Я хочу знать, что он говорил, – повторил Юра. – Светит, не светит, это еще посчитать надо.
Сперва на лице Рината изобразилось страдание. А потом он хлопнул себя ладонью по лбу.
– Бля, какой вопрос вообще. Дамиан же у меня на лодке. Давай я его позову с нами разнюхаться. Заодно все и расскажет.
– Ну давай, – согласился Юра. – А насчет разнюхаться, это ты правильно напомнил…
Дамиан пришел через пять минут. У него были мокрые волосы – выдернули парня прямо из бассейна. Насыпали ему дорожку. Ну и себе, понятно. Он сначала не хотел.
– Спасибо, у меня спорт…
– Отменишь ради такого дела, – сказал Юра.
И посмотрел так многозначительно, как он умеет. Мол, тебе сейчас делают предложение, от которого отказываться не стоит. Дамиан все понял, честно занюхал в две ноздри, запил «Дом Периньоном» и через минуту был уже вполне коммуникабелен.
– Дамиан, – начал Юра. – Тут базар катался, что ты в нематериальные джаны тропинку протоптал. А с братвой не делишься. Знаешь, что за такое бывает?
Дамиан знал, конечно, что Юра шутит – но побледнел все равно.
У Юры с девяностых сохранился такой фирменный стиль, что обосраться совсем не сложно – натуральный Бенцион Крик с двумя наганами. Сейчас он, правда, в основном под коксом его включает. Когда с друзьями, дурака повалять. И еще когда сильно нервничает или не в себе. Но его даже Ринат побаивается, хотя сам сидел. А Юра в тюрьме вообще ни разу не был, по воспитанию интеллигентнейший человек с зубоврачебными корнями и работает чисто на нервных понтах.
В общем, навык пригодился: Дамиан даже руки к сердцу прижал, словно ему туда приложили включенный утюг.
– Я один раз только. И то случайно.
– Давай рассказывай, – велел Юра. – И подробно, все детали. Ничего не утаивай. Что делал, как, когда. Может, я тоже смогу. Я понятливый.
Дамиан, видимо, сообразил, что Юра с него уже не слезет – и решил не перечить. Меньше нервов.
– Ну в общем так, – сказал он, – я расскажу, как было. А вы думайте что хотите…
– Говори.
– Я напомню только, почему через шлем туда нельзя. Проблема с нашим оборудованием в том, что после третьей джаны никаких лимбических наводок система уже не ловит – ни грубых, ни тонких. Приятные чувства исчезают полностью, поэтому эмо-пантограф эти уровни не транслирует. В четвертую джану мы попадаем, когда окончательно заглушаем опиоидную систему мозга, работавшую в третьей. Но дальше от медитатора требуется личное духовное усилие, а оно имеет такую тонкую природу, что в другую голову по проводам его не передать.
– Но ты же это усилие как-то сделал?
Дамиан кивнул.
– Сделал. Совершенно случайно.
– Как?
– Короче, настраивали мы шлем, все как обычно. Дошли в быстром темпе до четвертой джаны… Я в тот день был не особо сосредоточенный, мыслей в голове много прыгало. А в четвертой, если вы заметили, мыслей хоть и нет, но иногда на периферии что-то такое мелькает. Типа не мысль, а как бы ее тень. Можно ее даже чуть-чуть повертеть – и если особо не увлекаться, из джаны не выходишь. Вернее… Она как бы совсем неглубокая делается – но вернуться можно в любой момент. Но я же не переться пришел, а шлем проверять…
– Это мы понимаем, – сказал Юра, – ты не отвлекайся.
– Ну вот. Уже выходить собираюсь, и тут мне одна фраза вспомнилась. Прямо выскочила в голове, как на экране. Из «Мастера и Маргариты» – я ее за день до этого перечитывал…
– Какая фраза?
– Воланд на Патриарших ругается – «что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!». Я, когда читал, еще развеселился – думаю, ему что там, «Сутру Сердца» зачитали, что ли?[11] А тут самому интересно стало – как это может быть, когда чего ни хватишься, ничего нет? И вдруг у меня внутри – бац – как будто телевизор выключили. И сразу полная тишина. И оказался в седьмой джане. Минут двадцать в ней провисел после этого…
– В седьмой? Откуда знаешь, что именно в седьмой?
– Это саядо объяснил. Говорит, такое бывает. Но опыт бесполезный, потому что повторить его удается редко. Надо, говорит, прежде пятую освоить и шестую. А потом уже в седьмую лезть.
– А что это за седьмая?
– «Основа отсутствия всего».
– Ну и на что это было похоже?
Дамиан закатил глаза. Видно было, что подбирать слова ему очень сложно.
– Вот как будто хочешь что-то такое взять, в чем совершенно уверен, что оно на своем месте, а рука раз – и мимо. Шагнул в лифт, а лифт не приехал. Его там нет. Только ты это «его там нет» не проскакиваешь, а остаешься в нем и пребываешь… Ни на что другое не похоже.
– Приятно хоть? – спросил Юра, скрипнув зубами.
– Даже вопрос так ставить нельзя.
– Лучше четвертой?
– Четвертая по сравнению с ней – как уазик рядом с бентли. С одной стороны, в широком смысле то же самое. А с другой, есть определенная разница. Завораживает, в общем. Очень высоко, очень… Я потом повторить пробовал, но уже не получается. Зато понял, как в высокие джаны входят.
Дамиану насыпали две огромные дорожки и заставили вынюхать. На самом деле чисто со зла, чтобы у него никакого спорта ни сегодня, ни завтра уже точно не было. А затем отпустили.
Юра поглядел сначала на меня, потом на Рината.
– Не, ребята, про Воланда на Патриарших я в четвертой джане точно вспоминать не буду.
А Ринат ему:
– Не зарекайся.
В общем поржали. Потом еще выпили, и Юра подвел итог:
– Знаете, в чем наша проблема?
– В чем?
– А в том, что мы в этом вопросе темные, как звери. Монахи нами как хотят вертят. Мы даже не знаем, чего с этими джанами делать можно. Просто туристы. Федя правильно говорит – может, монахи о самом главном помалкивают. В общем, надо нанять внешнего специалиста по вопросу. Чтобы проконсультировал, какие у нас в этом плане возможности.
– Вот и найми, – сказал Ринат. – И нас просветишь.
Выпили еще и разъехались по лодкам. Юра, как потом выяснилось, кое-что из этого разговора для себя вынес. Но об этом позже.
Я тоже кое-что вынес.
Юра правильно подметил, что я мало вопросов задаю. Вот про всех этих древних красавиц – я бы вообще никогда не узнал, что такое бывает. Естественно, захотелось уточнить технологию.
Но как только я своего лысого увидел, так у меня язык к зубам и прилип. Понял, что про баб его спросить не смогу. Ну вот не смогу, и все. То ли перед ним неудобно, то ли перед переводчиком… Правда, про перерождения вопрос я все-таки задал.
– Скажите, саядо Ан, а правда я был всеми, кто жил раньше?
– В некотором роде, – ответил монах.
– В некотором роде – это как? Был или не был?
Саядо закрыл глаза и сказал:
– Из жизни в жизнь и из момента в момент перерождается сразу весь мир. В каком-то смысле он был всеми, жившими прежде. А в каком-то нет, потому что мир все время новый. Как вы могли быть жившими раньше? Вы и собой-то никогда не были.
– Это почему?
– Если вы исследуете этот вопрос глубоко, вы постигнете, что никакого конкретного «вас» нигде нет даже сейчас. С другой стороны, природа живших прежде была та же самая, поэтому вы действительно ими были. В этом мире есть только бесконечный поток изменений. И вы, и я – просто отблески на его поверхности.
Я вспомнил, что еще говорил Юра.
– А правду говорят, что ум во всех один и тот же? Единый Мировой ум? Который через всех нас проявляется?
– Это крайне нелепая постановка вопроса, – сказал саядо.
– Почему нелепая?
– Попробую объяснить…
Он поглядел по сторонам, взял с коробки сигар одноразовую зажигалку и несколько раз чиркнул колесиком.
– Вот хороший пример. Как вы думаете, существуют единые мировые искры, которые время от времени проявляются через все мировые зажигалки?
– Понимаю, – сказал я. – Тоже неправильно поставлен вопрос. А как его правильно ставить?
– Искры, – ответил саядо, – это нечто такое, что проявляется, когда возникают условия. Если нас интересуют реальные искры, – он чиркнул кремнем, – тогда нет смысла рассуждать, какие они – одни и те же во всех зажигалках или разные.
– Почему?
– Потому что реальные искры исчезнут еще до того, как мы начнем о них спорить… Либо мы видим искры, – он опять чиркнул зажигалкой, – либо рассуждаем.
– Но про Мировую душу я даже в школе слышал. Правда, в основном критику. Про нее многие великие философы писали… Гегель там. Уже не помню.
Саядо Ан улыбнулся.
– Мировой ум, вселенская душа, атман, брахман, трансцендентальный зритель и так далее – это все, конечно, встречается очень часто. Но, если вы обратите внимание, всегда в качестве концепции – и никогда в виде конкретного переживания. Переживается всегда что-то другое.
– Я бы сказал, – ответил я, – что речь идет о том, как мы понимаем и интерпретируем наше переживание…