Тайны драгоценных камней и украшений
Часть 6 из 13 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
И все позволено теперь —
Я не боюсь суждений света.
Теперь могу тебя обнять,
Теперь могу тебя лобзать…
Так переменилась судьба.
Тем временем в обществе шептались об его многочисленных и тайных романах. Не потому вовсе, что ими была заполнена его жизнь, но потому лишь, что, ну, невозможно же и представить такого немыслимого красавца без амурных похождений. Не книжки же он читал целыми днями и ночами, право слово? Впрочем, с девушками он общался весьма охотно. Особый интерес света привлекала взаимная симпатия его и красавицы и умницы княжны Александры Ивановны Трубецкой. Многие восхищались этой идеальной — по красоте и разуму — парой. На вечеринках они вместо танцев подолгу шептались, затаившись в уголке. Поговаривали, что дело идет-таки к церкви. И чуть ли туда не дошло. Веневитинов писал ей душевные послания. «Письмо о философии», например. Любомудр так любомудр. Дурные примеры, как известно, заразительны. Философические письма сочинял также Петр Яковлевич Чаадаев для Екатерины Дмитриевны Пановой. Известно, чем закончилось дело — было официально объявлено об его умопомешательстве, и далее все свои блистательные эпистолы Чаадаев вынужденно подписывал просто «сумасшедший». Это все к вопросу о сомнительной пользе заумной переписки с дамами. Лучше бы в альбом легкие посвящения писали.
Известный затейник Пушкин пытался по-дружески выведать у не менее известной Анны Петровны Керн об ее романтических отношениях с Веневитиновым. Имелись, наверное, на этот счет определенные мнения и догадки, раз уж Пушкин интересовался. Беспокоился Пушкин, был ли в нее влюблен чудный поэт Дмитрий Владимирович. Кстати, и Анна Петровна была старше Веневитинова. Но в свою очередь знаменитая чаровница утверждала, что он оказывал ей только нежное участие и дружбу и что сердце его давно уже принадлежало другой. Что такое дружба и нежное участие в понимании Анны Петровны, нам остается только догадываться. Но это к слову.
Веневитинов же занят любомыслием. В конце 1826 года он участвует в организации и издании журнала «Московский вестник», над которым трудится весь философический кружок, пишет стихи, критику. И вдруг… переезжает в Петербург, переводится в столичную коллегию иностранных дел. До того он служил в московском архиве коллегии — архивный юноша. Как ни странно, и после репрессий, последовавших за декабрем 1825 года, псевдопатриотический порыв не покинул еще многие просвещенные головы, и некоторые даже решались послужить отечеству. Известно, в кого впоследствии превратился либерал Леонтий Васильевич Дубельт, подавшийся тогда в жандармерию. Либерал Фаддей Венедиктович Булгарин, сочинявший для пользы общества записки в Третье отделение. Даже, простите, кем стал либеральный князь Вяземский, многие годы проведший в департаментах. Впрочем, этот просто пережил свое время да и самого себя. По официальной версии, Веневитинов также собирался дослужиться до высот, полагая, что потом оттуда, сверху, можно будет сеять доброе и вечное на головы соотечественников. Чтоб вот так вот всех обхитрить. Такая неосуществимая мечта единичного подвига. Завиральная, в общем-то, идея. И слишком умный Веневитинов не мог изначально не понимать ее абсурдности. Все друзья же его были уверены, он уехал из Москвы в Петербург, чтобы удалиться от любви. И они были, пожалуй, правы. В столице получил он опять и снова неудовлетворенность своим уже петербургским положением и раболепной службой. В отчаянии посетила Веневитинова и бредовая мысль кинуться в Персию вслед за только умчавшимся туда в который раз Александром Сергеевичем Грибоедовым. Он даже просил об официальном переводе. Впрочем, тот был уже далеко. А здесь была только любовь, вынужденная оставаться без ответа.
Выхода не было. Но Веневитинов его нашел. В начале марта, когда хлябь и непогода только распаляют больные настроения, задыхаясь от отчаянных чувств, выбежал он с какого-то бала, кажется, у Ланских, на ледяную улицу, не накинув на плечи даже бекешки, и мигом слег в горячке. Доктор высказал безысходный диагноз. Веневитинов умирал. У кровати дежурил его близкий друг Алексей Степанович Хомяков. Хомяков понимал, Веневитинов, уходя в бессознание, может обратно и не вернуться. И в один момент решился надеть на его руку кольцо княгини Волконской, чтоб тот понял свои обстоятельства. Впрочем, именно об этом молил поэт в своих стихах.
Веневитинов, очнувшись, увидел кольцо княгини Зинаиды на безымянном пальце правой руки: «Я что, женюсь?» Только и спросил, улыбнувшись. Он был все-таки непростительно красив.
Так соединился он, даже сочетался с возлюбленной и ушел женатым человеком. Навстречу с счастьем, которое для него наступило. Ему не было и 22-х.
Кольцо с руки не сняли, с ним и похоронили. Как просил.
Ты был открыт в могиле пыльной,
Любви глашатай вековой,
И снова пыли ты могильной
Завещан будешь, перстень мой.
О дословно точном исполнении пророчества стало известно в 1930 году. Когда уничтожали Симоновский монастырь, на кладбище которого и покоился прах Веневитинова, вскрыли его могилу. И действительно кольцо было на том самом пальце той самой руки. Сейчас реликвия хранится в Литературном музее в Москве. Впрочем, и тут нет ничего необыкновенного, потому что мы уже прочли у Веневитинова:
Века промчатся, и быть может,
Что кто-нибудь мой прах встревожит
И в нем тебя откроет вновь…
Сегодня всякий доктор скажет вам, что нельзя умереть по желанию. Чтоб вот так позволить себе умереть от любви… Невозможно. Но кто ж в это поверит из поэтов? Тем более тех 20-х годов того XIX века, когда рефлексирующая интеллигенция была влюбчива и свободна. Когда романтический патриотизм не перешел еще в патетику. А аристократическая салонность не стала дешевой жеманностью. Когда красивые женщины делали вызов обществу, двору и самому императору. А поэтические юноши умирали от восторга и любви.
Но ничего не знает об этом медицина, которая настойчиво не признает права, даже вероятия смерти по собственной воле. Просто медицине неизвестны масштабы воли и души.
Слеза богов
Алмаз «Шах» привез в Санкт-Петербург летом 1829 года юный принц Хосров-Мирза, 16-летний внук персидского Фет-Али-шаха. Таким ценным подарком шах пытался загладить недоразумение, возникшее между двумя империями. Миссия принца была небезопасной не только из-за дальности и трудности путешествия. Разгневанный российский император мог вообще не принять персиян. Или того хуже — объявить новую войну. Поговаривали, что не случайно именно Хосрова отправили в Россию. Был он седьмым наследником престола после наследника, отца своего Аббас-мирзы, и было его не очень жалко. Если убьют, так тому и быть, если же с посольством справится, получит более выгодное место в обширной династии. Принц был красив и умен, и ему надлежало делать карьеру. Он поехал.
Недоразумение между дворами возникло в результате гибели русского полномочного посла Александра Сергеевича Грибоедова. По официальной версии, он погиб от рук разъяренных исламских фанатиков. Вопиющий случай этот многим видится значительно сложней. Похоже, здесь не обошлось и без англичан с их шпионскими страстями, не желавших терять влияние в регионе. Поговаривали, что в деле были замешаны и две шахские наложницы-армянки, и один из главных евнухов, а также казначей всего шахского гарема Мирза-Якуб, который мог разгласить государственные тайны. Все вышеназванные личности действительно находились во время погрома в резиденции русского посла и просили российского покровительства. Есть мнение, что частично история вышла из-за плохого поведения приближенных Грибоедова. До правды вряд ли кто теперь докопается. Все это сюжеты, конечно, любопытные, но имеют отношение более к истории дипломатии, но никак не к алмазу под названием «Шах».
После страшной расправы над русскими изувеченное тело посла Грибоедова опознали условно, только по искалеченному на дуэли пальцу левой руки. Первым разгласил эту подробность Александр Сергеевич Пушкин в «Путешествии в Арзрум». Привезли тело в Тифлис, где юная вдова Нина Чавчавадзе похоронила любимого мужа на горе Мтацминда. В Тбилиси там теперь Пантеон для всех великих грузин. Существует и совершенно фантастическое предположение, что Грибоедов не без помощи зороастрийцев спасся и прожил на Востоке до старости. Понятно, что без таких счастливых мечтаний не обходится ни один трагический сюжет.
Так или иначе, император Николай I извинения персидского посла выслушал, алмаз «Шах» принял и простил персиянам глумление над русскими — дело предано «вечному забвению». Он простил им и часть контрибуции, которую должна была Персия России по Туркманчайскому договору, главное участие в котором по праву принадлежало именно Грибоедову. А это, между прочим, два миллиона рублей серебром. И следующие выплаты отложены были на несколько лет.
В Петербурге, кстати, Хосров-Мирза жил, как у Христа за пазухой, — в Таврическом дворце и наслаждался всеми благами европейской цивилизации и русского гостеприимства, начиная с участия в дворцовых приемах и продолжая похождениями по всяческим местам сомнительного свойства.
Вероятно, такое императорское благорасположение действительно связано было с нежеланием обострения отношений с Персией. Ведь подкатились уже и другие войны под российские рубежи. Непроста была и внутриполитическая обстановка.
Возможно, что Николай I не очень любил и с большой долей подозрения относился к самой личности Александра Грибоедова, который принадлежал к ненавистному императором кружку дворянских либералистов, подпортивших в декабре 1825 года его вступление на российский престол. Тогда и сам Грибоедов, приятель, близкий друг и родственник многих заговорщиков, был даже доставлен в Петербург с Кавказа, где служил у генерала Алексея Петровича Ермолова. Посажен под арест в Главный штаб, где и провел почти полгода. Но был отпущен с очистительным аттестатом и повышением в чине. Отношение его к декабрьскому выступлению было не доказано, как и участие в прореволюционных обществах.
Кстати, именно ко времени его «сидения» в Главном штабе относится единственное упоминание об одной только драгоценной вещи, бывшей у Александра Сергеевича, — адамантовом кресте. Из заключения он собирался переслать его Фаддею Венедиктовичу Булгарину, чтоб тот под этот нательный крест нашел и прислал в тюрьму денег. Заключенные в Главном штабе жили на свой счет. Обед ежедневно брали из ресторации. Об этом писал в «Дневниковых записках» небезызвестный Иван Петрович Липранди, который также находился в это время под следствием в Главном штабе. Счета арестантов быстро пустели, и можно было помереть с голоду, не дождавшись и суда.
Грибоедовский адамантовый крест, это мы можем только предположить, был весьма дорогой вещицей. Адамант, или адамантин, входил в высшую касту камней — корунды. Он легко расщеплялся на тонкие пластинки и сверкал бриллиантовым блеском. Более того, адамантами в Древней Руси называли алмазы. Грибоедов, почитавший русский язык и даже культивировавший его, мог так скромно-иносказательно называть свой крест, который на самом деле был бриллиантовым.
Более ни в каких воспоминаниях современников не встречается упоминаний, что Грибоедов драгоценности имел, любил, ценил, приобретал и носил. Он находил прелести только в музыке, театре, литературе и женщинах. Впрочем, и сами документальные свидетельства о нем весьма малочисленны, почти не сохранилось и собственных его бумаг. Почему Александр Сергеевич и по сей день остается одной из самых мифологизированных фигур в нашей культуре.
Хотя имена Александра Грибоедова и знаменитого алмаза «Шах» в истории склоняются вместе, совершенно очевидно, что совсем прямого отношения друг к другу не имеют. Понятно, что погиб наш поэт и дипломат вовсе не за эту диковинку. Ну, Грибоедов, конечно, видел «Шаха» во время встреч с персидским шахом. Тот носил алмаз как подвеску на золотой цепочке, прикрепленной к одежде, и считал талисманом. Шах верил, что такой камень, подвешенный между ним и другими людьми, как минимум, может защитить его от всего дурного. Алмаз к тому же концентрирует энергию и делает владельца крепким и решительным. По поверьям, такой камень гарантирует власть. К тому же «Шах» был национальной реликвией Персии. Его в боях добыл знаменитый полководец шах Надир у самих Великих Моголов в 1739 году. К слову, Надир был завзятым коллекционером и владел знаменитым алмазом «Кохинур», он вставлен в Малую Корону британских монархов; а также алмазом, названным в России «Орлов», который украшает скипетр русских царей и хранится, как и «Шах», в Алмазном фонде.
«Шах» имеет продолговатую форму и весит 88,7 карат. Камень легкого желтовато-бурого оттенка, чистый, за исключением нескольких трещинок в глубине кристалла. Он частично огранен, но имеет вид натурального камня. На «Шахе», и это уникальное явление, три надписи, раскрывающие имена владельцев. Говорят, прочел и расшифровал их Осип Иванович Сенковский, известнейший писатель (псевдоним Барон Брамбеус), журналист (он редактировал и прославил знаменитую «Библиотеку для чтения»), а также профессор востоковедения и путешественник. Сенковский, вероятно, взялся за эту работу не случайно. Он был неплохо знаком с Грибоедовым, оба владели персидским, что было чрезвычайной редкостью. Известно, что Сенковский слыл также великим почитателем и «Горя от ума», и блестящего ума самого автора пьесы. Итак, на камне начертано «Бурхан-Низам-шах Второй, 1000 г.» (XVI век), «Сын Джехангир, шаха Джехан-Шах, 1051 г.» (XVII век) и «Владыка Каджар-Фатх-Али-шах, Султан, 1242 г.» (XIX век). До сих пор непонятным остается, как без современных инструментов в стародавние времена возможно было эти надписи произвести. Ничто не может сравниться с алмазом по твердости, и именно поэтому его считали символом вечности и называли слезами богов.
Так или иначе, «Шах» прямого отношения к Грибоедову не имел, а Грибоедов — к «Шаху», и мы уже об этом говорили. О чем же мы ведем речь? А дело здесь весьма путаное. Оно о том, как вещи, тем более такие легендарные камни, иной раз отражаются не только в судьбе человека, но и меняют общественную жизнь, а порой и влияют на развитие искусства, и вовсе не потому только, что они очень красивые. С «Шахом» как раз такая история.
Начнем с середины повествования. Весной 1828 года Грибоедов, прибывший в Петербург из Персии с победным для России Туркманчайским миром, был ласково принят императором, щедро награжден (вместе с группой высокопоставленных придворных) и получил должность полномочного посла обратно в Персию. Остановился он в Демутовом трактире, где имела привычку жить прибывающая в столицу светская публика. Там же в это же самое время проживал и небезызвестный нам Пушкин. Они встречались не только за обеденным столом в гостинице, но и на дружеских вечеринках, которые изо дня в день предпринимались в столице. Об этих обстоятельствах припоминают многие современники. И любознательный Пушкин, конечно, интересовался Персией, Кавказом, войной, бытом, нравами, так мало ему знакомыми. Грибоедов рассказывал. Это — безусловно. Далее идут только предположения, которые требуют опять исторического отступления.
Во времена Екатерины II персияне также присылали посольства к российскому двору с почтением. И один из послов имел при себе телохранителя. Телохранитель был вида ужасного. У него отсутствовал нос. Если в России кулачком, то на Востоке было принято по-иному поощрять своих преданных слуг. Отрезать уши, нос, язык за небольшую провинность было делом обычным. Так вот. Знаменитый фаворит императрицы Платон Александрович Зубов решил поправить этот непорядок и заказал русскому умельцу… искусственный нос для персиянина. Из тафты и серебра, между прочим. Нос был сделан. Вернее, целых два носа. Второй, наверное, был про запас, если снова по привычке лишат первого. Вся эта благая предприимчивость исходила из заботы о душевном состоянии императрицы и придворных дам, которым трудно было постоянно наблюдать такую страшную картину — безносое человеческое лицо. Чтоб их не пугать, телохранителю и приказали надеть новый нос. Не станем описывать, как он там был технически устроен. Все равно никак не понять нам таких премудрых конструкций. Говорят, что сохранился и счет на выполнение этой изысканной и деликатной работы, который бережно хранится в архивах.
Рано ли поздно посольство персидское укатило обратно. История у нас забылась. Однако можно положить, что в Персии ее отлично знали и помнили. Да и можно ли позабыть, как явился обратно с носом безносый красавец-перс? Грибоедов мог услышать этот незабвенный анекдот (тогда анекдотами назывались не всегда вымышленные и смешные истории) во время собеседований с придворными шаха, за которыми часто коротал бесконечно тянущееся время. Судя по всему, приятельствовал он и с известным нам уже евнухом Мирзой-Якубом, очень образованным и осведомленным человеком и, вероятно, интересным собеседником, а их наш дипломат почитал за редкость.
Слово за слово Грибоедов поведал эту занимательную историю Пушкину, ну, когда они жили в Демутовом трактире. За обедом или за ужином, например. Пушкину такая фантасмагория не могла не понравиться, а более она понравилась Гоголю, которому Пушкин легко мог ее выболтать. Когда они через год сидели там же, в трактире и поминали Грибоедова рюмкой ликеру. Да и Хосров-Мирза был уже совсем неподалеку, в приближении к Петербургу, где квартировал потом в Таврическом дворце.
Пушкин в каком-то смысле был щедрым на сюжеты, а Гоголь во всех смыслах хват. (Про пушкинского «Ревизора» знает каждый школьник.) Словом, хитрый Гоголь написал «Нос». Но чтоб соблюсти все правила и честно указать источник информации, да и вообще из уважительных приличий, ввел (одной только лишь фразой[1]) в повесть персидского принца. Который доставил в Петербург алмаз «Шах». Который был извинительным подарком российской короне за убийство посла Грибоедова. Который привез из Персии анекдот про самостоятельный нос. Который стал известен Пушкину. Который выболтал секрет Гоголю. Который…
А может, этот гоголевский нос со своими похождениями, «игрой природы», вернее сказать, и гоголевская сказка вовсе, какими знаменит наш Гоголь. Но ведь выглядывал же зачем-то именно в этой повести из Таврического дворца Хосров-Мирза и взирал на нос, гуляющий в Таврическом саду. А чтоб в тот дворец попасть, принцу нужна была серьезная государственная миссия. Так вот он и доставил алмаз «Шах» в Россию. Только за это все пришлось погибнуть русскому послу. А точнее Александру Сергеевичу Грибоедову.
Который не имел никакого отношения к алмазу «Шах».
Свайка[2] гениев
Непонятно, знал ли Пушкин, что у Байрона на свадьбе, ну, то есть в тот самый момент приобщения, упало кольцо. Судя по всему, Пушкин не много общался с англичанами и долго не знал разговорного английского. Но судьба Байрона занимала чуть не всю Европу. Так или иначе, но наверняка Пушкин знал, что кольцо во время венчания упало у Грибоедова. Об этом браке, Грибоедова с Ниной Чавчавадзе, спонтанном, неожиданном, скоропалительном и счастливом в свете толковали. И не могли пройти эти толки мимо Пушкина, когда — так вдруг, да еще и любовь, а он-то сам в это время как раз и находился в мучительном напряжении, в раздумьях о женитьбе, поисках невесты, щемящих мечтах о семейном счастии и его вдохновенности. Всё тут одновременно — Оленина, Корсакова, Ушакова, знакомство с Натали Гончаровой… Пушкин мечется. А тут еще счастливый Грибоедов. И кольцо…
Знал ли Грибоедов о байроновском кольце? Не англоман, но английский знал прекрасно, предпочитал читать все в подлиннике, полагаем, что и новости. В виду должностного положения был вхож в дипгостиные, когда бывал в столицах. Много общался с англичанами на Востоке, причем не только с дипломатами, но часто наезжающими из Англии английскими предпринимателями, вполне просвещенными людьми. Словом, ему могло быть известно.
Байрон был, конечно, либерал — в широком смысле. Либерал душевный, духовный, физический. Он даже ренегат души. Не с точки зрения идеологического исповедания, а скорее развития души. Романтический цинизм Байрона общеизвестен. Этим он и прикормил всю русскую молодежь своего времени. Психофизический склад сознания Байрона таков, что ему кольцо кинуть было все одно куда — и в божью свечку, и к черту к кочерге.
Неизвестны внутренние отношения Грибоедова с Байроном. Скорее всего, особенных не случилось, ну, кроме, конечно, почитания стихосложения и разделения свободности идей, а также генетической ненависти к рабству. Но внешне Грибоедов очевидно дистанцировался от Байрона, да и вряд ли он мог входить в зависимость от яркости перьев англичанина. В отличие от Пушкина, что нервничал в сторону Байрона примерно до 1826 года. Просто Грибоедов был другого — нежели Пушкин — психотипа.
Экзальтированный Пушкин, известно, любил игру. Пушкинская игра — не карты вовсе и вовсе не азарт, а ставка на продление собственной жизни, на следующий вздох. И до последнего всегда он выигрывал. Об этом много говорено. Пушкин ставил карту не на судьбу уже. И он, конечно, мог бросить кольцо — на жизнь. В подражание Байрону. Почему и погиб от себя самого.
Но для чего Грибоедов? Сдерживаемый демонический темперамент его выплескивался, пожалуй, только на женщин. После известной «четверной» дуэли про Истомину он не стрелялся. Блеснул «Горем…» В конце жизни благородно верующий человек. Честолюбец и гордец, у него могло, наверное, перемкнуть в голове на всплеске волны счастия, славы и карьеры, и он, вероятно, мог бросить вызов. Богу. Но если сделал это, сделал осознанно.
Такая вот инверсия. И на глазах три фигуры составили одну, кольцо превратилось в треугольник. Ощущение, что все они всё уже знали — и игру, и правила им были хорошо знакомы, и играли они, находясь в уме и в памяти, в эту свою, известную им игру. И так треугольник замкнулся. Самая простая фигура — красивая и достаточная. Все получили ответ. Вернее — каждый.
Вот, собственно и все, хотя уже немало.
Но не тут-то было. Здесь, откуда ни возьмись, появляется совершенный байронический герой. Ярый почитатель Байрона, знаток каждого шага своего кумира и ценитель каждого изданного им звука, которому уж точно было известно про все то и про байроновское кольцо. И про пушкинское и грибоедовское — тоже. Потому что это также вполне мистическая фигура — Лермонтова. Который рвет и мечет и даже от страсти этой гнет шомпола карабинов в своей Юнкерской школе. Который ненавидит всё и вся его окружающее. Только за то, что родился позже и по возрасту никак не попадал в ту компанию. К людям своего интеллектуального темперамента. Он ненавидит всех «светских хлыщей, армейских пьяниц, только и занятых вместо службы любовными упражнениями». Потому, что ровно те, кого он обожает, и были теми самыми светскими хлыщами, армейскими пьяницами, только и занятыми вместо службы любовными упражнениями. Но лет так на десять-пятнадцать поране. Если уж сам неслабый Пушкин, оставаясь к середине 30-х все больше в вакууме одиночества, тосковал по ушедшим летам. Как вспоминают, выбрасывал дикие выходки, свойственные разгулу собственной эпохи, щеголяя презрением. «Пушкин как будто дорожил последними отголосками беззаветного удальства, видя в них последние проявления заживо схороненной самобытности жизни». Что уж тут про Лермонтова…
И именно Пушкин (он, в общем, самый из названных внимательный и чуткий человек) смертью своей, чтоб только спасти, отправляет Лермонтова на Кавказ. Указывая ему перстом на холодные и призрачные вершины, Пушкин понимал, единственно где взбалмошный Лермонтов мог бы найти отдохновение своей мятежной душе. С самим собой-то всё ему было, в общем, понятно.
Лермонтов едет. Впрочем, впечатлительный поэт уже бывал на Кавказе в детстве, и ему самому нравится свободный кавказский стиль и воздух. И поначалу все идет по пушкинскому плану. Еще легенда Ермолова вьется над Кавказом. Лермонтов находит там уцелевших декабристов. Собрание самобытного общества вольнодумных и свободных людей со своей странной формой благородства. И первый в пути — разжалованный князь Александр Одоевский, ближайший друг Грибоедова. Они проводят время вместе, много говорят и легко сдруживаются. Тут же Лермонтов дерзит подвернувшемуся Белинскому, тот ему тогда чужой человек, впрочем, и позже чуть ближе: разночинец — не барин, не ровня. Далее наш герой попадает под командование генерала Вольховского, тоже грибоедовского знакомого и пушкинского однокашника, первого выпускника Лицея. Умный Вольховский внимателен к Лермонтову и относится к тому с пониманием — чтоб простили, чтоб выжил. Лермонтов счастлив, он вздохнул. Родственники, возглавляемые бабушкой, быстро выручают ребенка с Кавказа. Однако он домой не торопится. Гостит у князя Чавчавадзе в Цинандали. И вот вам фокус. По слухам, сватается к Ниночке. А на ком же ему, простите, еще жениться?
Вернулся в Петербург ни с чем. И снова рвется его мятущаяся душа. Отсюда и все его демонические проказы, пленником, даже заложником которых стал. И тут уж совсем он нарывается, не собираясь даже сдерживаться. Потому что весь смысл, уж так вышло, оставлен там. Он неугомонен. Он хочет. Он готов платить. Получить очередную кавказскую командировку не составило лишнего труда.
Отъезд его был скор, а дела в Петербурге не закончены. Потому, проведя осеннее время в кавказских экспедициях, зимой он возвращается в отпуск в Петербург. А мальчик он серьезный и грамотный. И также с хорошим вкусом. Человек. Почему и сохраняет абсолютную чистоту жанра. Вот Лермонтов снова в сборах.
Перед последним отъездом он знакомится с Натальей Николаевной Пушкиной. Теперь она производит на него впечатление. Он примиряется с ней. Обещает впредь быть только в числе ее почитателей. Затем он отправляется к знаменитой гадалке Кирхгоф, где до него уже побывали Пушкин с Грибоедовым. Получает от нее извещение о своей смерти. После с чистым сердцем твердит всем вокруг с навязчивой настойчивостью о погибели, как это делал в свое время Грибоедов. И вот уже прибывает на Кавказ и между вальсами, вином и полковыми анекдотами получает картель. По пути к месту дуэли, играючи, рассказывает своему другу и секунданту Михаилу Глебову о том, что набросал-де планы больших романов. Угадали — о чем? Об Ермолове, Тифлисе, Грибоедове и Персии. «Сашка» — про Одоевского, Пушкина и Грибоедова уже записан. Ну, дальше все известно.
Я не боюсь суждений света.
Теперь могу тебя обнять,
Теперь могу тебя лобзать…
Так переменилась судьба.
Тем временем в обществе шептались об его многочисленных и тайных романах. Не потому вовсе, что ими была заполнена его жизнь, но потому лишь, что, ну, невозможно же и представить такого немыслимого красавца без амурных похождений. Не книжки же он читал целыми днями и ночами, право слово? Впрочем, с девушками он общался весьма охотно. Особый интерес света привлекала взаимная симпатия его и красавицы и умницы княжны Александры Ивановны Трубецкой. Многие восхищались этой идеальной — по красоте и разуму — парой. На вечеринках они вместо танцев подолгу шептались, затаившись в уголке. Поговаривали, что дело идет-таки к церкви. И чуть ли туда не дошло. Веневитинов писал ей душевные послания. «Письмо о философии», например. Любомудр так любомудр. Дурные примеры, как известно, заразительны. Философические письма сочинял также Петр Яковлевич Чаадаев для Екатерины Дмитриевны Пановой. Известно, чем закончилось дело — было официально объявлено об его умопомешательстве, и далее все свои блистательные эпистолы Чаадаев вынужденно подписывал просто «сумасшедший». Это все к вопросу о сомнительной пользе заумной переписки с дамами. Лучше бы в альбом легкие посвящения писали.
Известный затейник Пушкин пытался по-дружески выведать у не менее известной Анны Петровны Керн об ее романтических отношениях с Веневитиновым. Имелись, наверное, на этот счет определенные мнения и догадки, раз уж Пушкин интересовался. Беспокоился Пушкин, был ли в нее влюблен чудный поэт Дмитрий Владимирович. Кстати, и Анна Петровна была старше Веневитинова. Но в свою очередь знаменитая чаровница утверждала, что он оказывал ей только нежное участие и дружбу и что сердце его давно уже принадлежало другой. Что такое дружба и нежное участие в понимании Анны Петровны, нам остается только догадываться. Но это к слову.
Веневитинов же занят любомыслием. В конце 1826 года он участвует в организации и издании журнала «Московский вестник», над которым трудится весь философический кружок, пишет стихи, критику. И вдруг… переезжает в Петербург, переводится в столичную коллегию иностранных дел. До того он служил в московском архиве коллегии — архивный юноша. Как ни странно, и после репрессий, последовавших за декабрем 1825 года, псевдопатриотический порыв не покинул еще многие просвещенные головы, и некоторые даже решались послужить отечеству. Известно, в кого впоследствии превратился либерал Леонтий Васильевич Дубельт, подавшийся тогда в жандармерию. Либерал Фаддей Венедиктович Булгарин, сочинявший для пользы общества записки в Третье отделение. Даже, простите, кем стал либеральный князь Вяземский, многие годы проведший в департаментах. Впрочем, этот просто пережил свое время да и самого себя. По официальной версии, Веневитинов также собирался дослужиться до высот, полагая, что потом оттуда, сверху, можно будет сеять доброе и вечное на головы соотечественников. Чтоб вот так вот всех обхитрить. Такая неосуществимая мечта единичного подвига. Завиральная, в общем-то, идея. И слишком умный Веневитинов не мог изначально не понимать ее абсурдности. Все друзья же его были уверены, он уехал из Москвы в Петербург, чтобы удалиться от любви. И они были, пожалуй, правы. В столице получил он опять и снова неудовлетворенность своим уже петербургским положением и раболепной службой. В отчаянии посетила Веневитинова и бредовая мысль кинуться в Персию вслед за только умчавшимся туда в который раз Александром Сергеевичем Грибоедовым. Он даже просил об официальном переводе. Впрочем, тот был уже далеко. А здесь была только любовь, вынужденная оставаться без ответа.
Выхода не было. Но Веневитинов его нашел. В начале марта, когда хлябь и непогода только распаляют больные настроения, задыхаясь от отчаянных чувств, выбежал он с какого-то бала, кажется, у Ланских, на ледяную улицу, не накинув на плечи даже бекешки, и мигом слег в горячке. Доктор высказал безысходный диагноз. Веневитинов умирал. У кровати дежурил его близкий друг Алексей Степанович Хомяков. Хомяков понимал, Веневитинов, уходя в бессознание, может обратно и не вернуться. И в один момент решился надеть на его руку кольцо княгини Волконской, чтоб тот понял свои обстоятельства. Впрочем, именно об этом молил поэт в своих стихах.
Веневитинов, очнувшись, увидел кольцо княгини Зинаиды на безымянном пальце правой руки: «Я что, женюсь?» Только и спросил, улыбнувшись. Он был все-таки непростительно красив.
Так соединился он, даже сочетался с возлюбленной и ушел женатым человеком. Навстречу с счастьем, которое для него наступило. Ему не было и 22-х.
Кольцо с руки не сняли, с ним и похоронили. Как просил.
Ты был открыт в могиле пыльной,
Любви глашатай вековой,
И снова пыли ты могильной
Завещан будешь, перстень мой.
О дословно точном исполнении пророчества стало известно в 1930 году. Когда уничтожали Симоновский монастырь, на кладбище которого и покоился прах Веневитинова, вскрыли его могилу. И действительно кольцо было на том самом пальце той самой руки. Сейчас реликвия хранится в Литературном музее в Москве. Впрочем, и тут нет ничего необыкновенного, потому что мы уже прочли у Веневитинова:
Века промчатся, и быть может,
Что кто-нибудь мой прах встревожит
И в нем тебя откроет вновь…
Сегодня всякий доктор скажет вам, что нельзя умереть по желанию. Чтоб вот так позволить себе умереть от любви… Невозможно. Но кто ж в это поверит из поэтов? Тем более тех 20-х годов того XIX века, когда рефлексирующая интеллигенция была влюбчива и свободна. Когда романтический патриотизм не перешел еще в патетику. А аристократическая салонность не стала дешевой жеманностью. Когда красивые женщины делали вызов обществу, двору и самому императору. А поэтические юноши умирали от восторга и любви.
Но ничего не знает об этом медицина, которая настойчиво не признает права, даже вероятия смерти по собственной воле. Просто медицине неизвестны масштабы воли и души.
Слеза богов
Алмаз «Шах» привез в Санкт-Петербург летом 1829 года юный принц Хосров-Мирза, 16-летний внук персидского Фет-Али-шаха. Таким ценным подарком шах пытался загладить недоразумение, возникшее между двумя империями. Миссия принца была небезопасной не только из-за дальности и трудности путешествия. Разгневанный российский император мог вообще не принять персиян. Или того хуже — объявить новую войну. Поговаривали, что не случайно именно Хосрова отправили в Россию. Был он седьмым наследником престола после наследника, отца своего Аббас-мирзы, и было его не очень жалко. Если убьют, так тому и быть, если же с посольством справится, получит более выгодное место в обширной династии. Принц был красив и умен, и ему надлежало делать карьеру. Он поехал.
Недоразумение между дворами возникло в результате гибели русского полномочного посла Александра Сергеевича Грибоедова. По официальной версии, он погиб от рук разъяренных исламских фанатиков. Вопиющий случай этот многим видится значительно сложней. Похоже, здесь не обошлось и без англичан с их шпионскими страстями, не желавших терять влияние в регионе. Поговаривали, что в деле были замешаны и две шахские наложницы-армянки, и один из главных евнухов, а также казначей всего шахского гарема Мирза-Якуб, который мог разгласить государственные тайны. Все вышеназванные личности действительно находились во время погрома в резиденции русского посла и просили российского покровительства. Есть мнение, что частично история вышла из-за плохого поведения приближенных Грибоедова. До правды вряд ли кто теперь докопается. Все это сюжеты, конечно, любопытные, но имеют отношение более к истории дипломатии, но никак не к алмазу под названием «Шах».
После страшной расправы над русскими изувеченное тело посла Грибоедова опознали условно, только по искалеченному на дуэли пальцу левой руки. Первым разгласил эту подробность Александр Сергеевич Пушкин в «Путешествии в Арзрум». Привезли тело в Тифлис, где юная вдова Нина Чавчавадзе похоронила любимого мужа на горе Мтацминда. В Тбилиси там теперь Пантеон для всех великих грузин. Существует и совершенно фантастическое предположение, что Грибоедов не без помощи зороастрийцев спасся и прожил на Востоке до старости. Понятно, что без таких счастливых мечтаний не обходится ни один трагический сюжет.
Так или иначе, император Николай I извинения персидского посла выслушал, алмаз «Шах» принял и простил персиянам глумление над русскими — дело предано «вечному забвению». Он простил им и часть контрибуции, которую должна была Персия России по Туркманчайскому договору, главное участие в котором по праву принадлежало именно Грибоедову. А это, между прочим, два миллиона рублей серебром. И следующие выплаты отложены были на несколько лет.
В Петербурге, кстати, Хосров-Мирза жил, как у Христа за пазухой, — в Таврическом дворце и наслаждался всеми благами европейской цивилизации и русского гостеприимства, начиная с участия в дворцовых приемах и продолжая похождениями по всяческим местам сомнительного свойства.
Вероятно, такое императорское благорасположение действительно связано было с нежеланием обострения отношений с Персией. Ведь подкатились уже и другие войны под российские рубежи. Непроста была и внутриполитическая обстановка.
Возможно, что Николай I не очень любил и с большой долей подозрения относился к самой личности Александра Грибоедова, который принадлежал к ненавистному императором кружку дворянских либералистов, подпортивших в декабре 1825 года его вступление на российский престол. Тогда и сам Грибоедов, приятель, близкий друг и родственник многих заговорщиков, был даже доставлен в Петербург с Кавказа, где служил у генерала Алексея Петровича Ермолова. Посажен под арест в Главный штаб, где и провел почти полгода. Но был отпущен с очистительным аттестатом и повышением в чине. Отношение его к декабрьскому выступлению было не доказано, как и участие в прореволюционных обществах.
Кстати, именно ко времени его «сидения» в Главном штабе относится единственное упоминание об одной только драгоценной вещи, бывшей у Александра Сергеевича, — адамантовом кресте. Из заключения он собирался переслать его Фаддею Венедиктовичу Булгарину, чтоб тот под этот нательный крест нашел и прислал в тюрьму денег. Заключенные в Главном штабе жили на свой счет. Обед ежедневно брали из ресторации. Об этом писал в «Дневниковых записках» небезызвестный Иван Петрович Липранди, который также находился в это время под следствием в Главном штабе. Счета арестантов быстро пустели, и можно было помереть с голоду, не дождавшись и суда.
Грибоедовский адамантовый крест, это мы можем только предположить, был весьма дорогой вещицей. Адамант, или адамантин, входил в высшую касту камней — корунды. Он легко расщеплялся на тонкие пластинки и сверкал бриллиантовым блеском. Более того, адамантами в Древней Руси называли алмазы. Грибоедов, почитавший русский язык и даже культивировавший его, мог так скромно-иносказательно называть свой крест, который на самом деле был бриллиантовым.
Более ни в каких воспоминаниях современников не встречается упоминаний, что Грибоедов драгоценности имел, любил, ценил, приобретал и носил. Он находил прелести только в музыке, театре, литературе и женщинах. Впрочем, и сами документальные свидетельства о нем весьма малочисленны, почти не сохранилось и собственных его бумаг. Почему Александр Сергеевич и по сей день остается одной из самых мифологизированных фигур в нашей культуре.
Хотя имена Александра Грибоедова и знаменитого алмаза «Шах» в истории склоняются вместе, совершенно очевидно, что совсем прямого отношения друг к другу не имеют. Понятно, что погиб наш поэт и дипломат вовсе не за эту диковинку. Ну, Грибоедов, конечно, видел «Шаха» во время встреч с персидским шахом. Тот носил алмаз как подвеску на золотой цепочке, прикрепленной к одежде, и считал талисманом. Шах верил, что такой камень, подвешенный между ним и другими людьми, как минимум, может защитить его от всего дурного. Алмаз к тому же концентрирует энергию и делает владельца крепким и решительным. По поверьям, такой камень гарантирует власть. К тому же «Шах» был национальной реликвией Персии. Его в боях добыл знаменитый полководец шах Надир у самих Великих Моголов в 1739 году. К слову, Надир был завзятым коллекционером и владел знаменитым алмазом «Кохинур», он вставлен в Малую Корону британских монархов; а также алмазом, названным в России «Орлов», который украшает скипетр русских царей и хранится, как и «Шах», в Алмазном фонде.
«Шах» имеет продолговатую форму и весит 88,7 карат. Камень легкого желтовато-бурого оттенка, чистый, за исключением нескольких трещинок в глубине кристалла. Он частично огранен, но имеет вид натурального камня. На «Шахе», и это уникальное явление, три надписи, раскрывающие имена владельцев. Говорят, прочел и расшифровал их Осип Иванович Сенковский, известнейший писатель (псевдоним Барон Брамбеус), журналист (он редактировал и прославил знаменитую «Библиотеку для чтения»), а также профессор востоковедения и путешественник. Сенковский, вероятно, взялся за эту работу не случайно. Он был неплохо знаком с Грибоедовым, оба владели персидским, что было чрезвычайной редкостью. Известно, что Сенковский слыл также великим почитателем и «Горя от ума», и блестящего ума самого автора пьесы. Итак, на камне начертано «Бурхан-Низам-шах Второй, 1000 г.» (XVI век), «Сын Джехангир, шаха Джехан-Шах, 1051 г.» (XVII век) и «Владыка Каджар-Фатх-Али-шах, Султан, 1242 г.» (XIX век). До сих пор непонятным остается, как без современных инструментов в стародавние времена возможно было эти надписи произвести. Ничто не может сравниться с алмазом по твердости, и именно поэтому его считали символом вечности и называли слезами богов.
Так или иначе, «Шах» прямого отношения к Грибоедову не имел, а Грибоедов — к «Шаху», и мы уже об этом говорили. О чем же мы ведем речь? А дело здесь весьма путаное. Оно о том, как вещи, тем более такие легендарные камни, иной раз отражаются не только в судьбе человека, но и меняют общественную жизнь, а порой и влияют на развитие искусства, и вовсе не потому только, что они очень красивые. С «Шахом» как раз такая история.
Начнем с середины повествования. Весной 1828 года Грибоедов, прибывший в Петербург из Персии с победным для России Туркманчайским миром, был ласково принят императором, щедро награжден (вместе с группой высокопоставленных придворных) и получил должность полномочного посла обратно в Персию. Остановился он в Демутовом трактире, где имела привычку жить прибывающая в столицу светская публика. Там же в это же самое время проживал и небезызвестный нам Пушкин. Они встречались не только за обеденным столом в гостинице, но и на дружеских вечеринках, которые изо дня в день предпринимались в столице. Об этих обстоятельствах припоминают многие современники. И любознательный Пушкин, конечно, интересовался Персией, Кавказом, войной, бытом, нравами, так мало ему знакомыми. Грибоедов рассказывал. Это — безусловно. Далее идут только предположения, которые требуют опять исторического отступления.
Во времена Екатерины II персияне также присылали посольства к российскому двору с почтением. И один из послов имел при себе телохранителя. Телохранитель был вида ужасного. У него отсутствовал нос. Если в России кулачком, то на Востоке было принято по-иному поощрять своих преданных слуг. Отрезать уши, нос, язык за небольшую провинность было делом обычным. Так вот. Знаменитый фаворит императрицы Платон Александрович Зубов решил поправить этот непорядок и заказал русскому умельцу… искусственный нос для персиянина. Из тафты и серебра, между прочим. Нос был сделан. Вернее, целых два носа. Второй, наверное, был про запас, если снова по привычке лишат первого. Вся эта благая предприимчивость исходила из заботы о душевном состоянии императрицы и придворных дам, которым трудно было постоянно наблюдать такую страшную картину — безносое человеческое лицо. Чтоб их не пугать, телохранителю и приказали надеть новый нос. Не станем описывать, как он там был технически устроен. Все равно никак не понять нам таких премудрых конструкций. Говорят, что сохранился и счет на выполнение этой изысканной и деликатной работы, который бережно хранится в архивах.
Рано ли поздно посольство персидское укатило обратно. История у нас забылась. Однако можно положить, что в Персии ее отлично знали и помнили. Да и можно ли позабыть, как явился обратно с носом безносый красавец-перс? Грибоедов мог услышать этот незабвенный анекдот (тогда анекдотами назывались не всегда вымышленные и смешные истории) во время собеседований с придворными шаха, за которыми часто коротал бесконечно тянущееся время. Судя по всему, приятельствовал он и с известным нам уже евнухом Мирзой-Якубом, очень образованным и осведомленным человеком и, вероятно, интересным собеседником, а их наш дипломат почитал за редкость.
Слово за слово Грибоедов поведал эту занимательную историю Пушкину, ну, когда они жили в Демутовом трактире. За обедом или за ужином, например. Пушкину такая фантасмагория не могла не понравиться, а более она понравилась Гоголю, которому Пушкин легко мог ее выболтать. Когда они через год сидели там же, в трактире и поминали Грибоедова рюмкой ликеру. Да и Хосров-Мирза был уже совсем неподалеку, в приближении к Петербургу, где квартировал потом в Таврическом дворце.
Пушкин в каком-то смысле был щедрым на сюжеты, а Гоголь во всех смыслах хват. (Про пушкинского «Ревизора» знает каждый школьник.) Словом, хитрый Гоголь написал «Нос». Но чтоб соблюсти все правила и честно указать источник информации, да и вообще из уважительных приличий, ввел (одной только лишь фразой[1]) в повесть персидского принца. Который доставил в Петербург алмаз «Шах». Который был извинительным подарком российской короне за убийство посла Грибоедова. Который привез из Персии анекдот про самостоятельный нос. Который стал известен Пушкину. Который выболтал секрет Гоголю. Который…
А может, этот гоголевский нос со своими похождениями, «игрой природы», вернее сказать, и гоголевская сказка вовсе, какими знаменит наш Гоголь. Но ведь выглядывал же зачем-то именно в этой повести из Таврического дворца Хосров-Мирза и взирал на нос, гуляющий в Таврическом саду. А чтоб в тот дворец попасть, принцу нужна была серьезная государственная миссия. Так вот он и доставил алмаз «Шах» в Россию. Только за это все пришлось погибнуть русскому послу. А точнее Александру Сергеевичу Грибоедову.
Который не имел никакого отношения к алмазу «Шах».
Свайка[2] гениев
Непонятно, знал ли Пушкин, что у Байрона на свадьбе, ну, то есть в тот самый момент приобщения, упало кольцо. Судя по всему, Пушкин не много общался с англичанами и долго не знал разговорного английского. Но судьба Байрона занимала чуть не всю Европу. Так или иначе, но наверняка Пушкин знал, что кольцо во время венчания упало у Грибоедова. Об этом браке, Грибоедова с Ниной Чавчавадзе, спонтанном, неожиданном, скоропалительном и счастливом в свете толковали. И не могли пройти эти толки мимо Пушкина, когда — так вдруг, да еще и любовь, а он-то сам в это время как раз и находился в мучительном напряжении, в раздумьях о женитьбе, поисках невесты, щемящих мечтах о семейном счастии и его вдохновенности. Всё тут одновременно — Оленина, Корсакова, Ушакова, знакомство с Натали Гончаровой… Пушкин мечется. А тут еще счастливый Грибоедов. И кольцо…
Знал ли Грибоедов о байроновском кольце? Не англоман, но английский знал прекрасно, предпочитал читать все в подлиннике, полагаем, что и новости. В виду должностного положения был вхож в дипгостиные, когда бывал в столицах. Много общался с англичанами на Востоке, причем не только с дипломатами, но часто наезжающими из Англии английскими предпринимателями, вполне просвещенными людьми. Словом, ему могло быть известно.
Байрон был, конечно, либерал — в широком смысле. Либерал душевный, духовный, физический. Он даже ренегат души. Не с точки зрения идеологического исповедания, а скорее развития души. Романтический цинизм Байрона общеизвестен. Этим он и прикормил всю русскую молодежь своего времени. Психофизический склад сознания Байрона таков, что ему кольцо кинуть было все одно куда — и в божью свечку, и к черту к кочерге.
Неизвестны внутренние отношения Грибоедова с Байроном. Скорее всего, особенных не случилось, ну, кроме, конечно, почитания стихосложения и разделения свободности идей, а также генетической ненависти к рабству. Но внешне Грибоедов очевидно дистанцировался от Байрона, да и вряд ли он мог входить в зависимость от яркости перьев англичанина. В отличие от Пушкина, что нервничал в сторону Байрона примерно до 1826 года. Просто Грибоедов был другого — нежели Пушкин — психотипа.
Экзальтированный Пушкин, известно, любил игру. Пушкинская игра — не карты вовсе и вовсе не азарт, а ставка на продление собственной жизни, на следующий вздох. И до последнего всегда он выигрывал. Об этом много говорено. Пушкин ставил карту не на судьбу уже. И он, конечно, мог бросить кольцо — на жизнь. В подражание Байрону. Почему и погиб от себя самого.
Но для чего Грибоедов? Сдерживаемый демонический темперамент его выплескивался, пожалуй, только на женщин. После известной «четверной» дуэли про Истомину он не стрелялся. Блеснул «Горем…» В конце жизни благородно верующий человек. Честолюбец и гордец, у него могло, наверное, перемкнуть в голове на всплеске волны счастия, славы и карьеры, и он, вероятно, мог бросить вызов. Богу. Но если сделал это, сделал осознанно.
Такая вот инверсия. И на глазах три фигуры составили одну, кольцо превратилось в треугольник. Ощущение, что все они всё уже знали — и игру, и правила им были хорошо знакомы, и играли они, находясь в уме и в памяти, в эту свою, известную им игру. И так треугольник замкнулся. Самая простая фигура — красивая и достаточная. Все получили ответ. Вернее — каждый.
Вот, собственно и все, хотя уже немало.
Но не тут-то было. Здесь, откуда ни возьмись, появляется совершенный байронический герой. Ярый почитатель Байрона, знаток каждого шага своего кумира и ценитель каждого изданного им звука, которому уж точно было известно про все то и про байроновское кольцо. И про пушкинское и грибоедовское — тоже. Потому что это также вполне мистическая фигура — Лермонтова. Который рвет и мечет и даже от страсти этой гнет шомпола карабинов в своей Юнкерской школе. Который ненавидит всё и вся его окружающее. Только за то, что родился позже и по возрасту никак не попадал в ту компанию. К людям своего интеллектуального темперамента. Он ненавидит всех «светских хлыщей, армейских пьяниц, только и занятых вместо службы любовными упражнениями». Потому, что ровно те, кого он обожает, и были теми самыми светскими хлыщами, армейскими пьяницами, только и занятыми вместо службы любовными упражнениями. Но лет так на десять-пятнадцать поране. Если уж сам неслабый Пушкин, оставаясь к середине 30-х все больше в вакууме одиночества, тосковал по ушедшим летам. Как вспоминают, выбрасывал дикие выходки, свойственные разгулу собственной эпохи, щеголяя презрением. «Пушкин как будто дорожил последними отголосками беззаветного удальства, видя в них последние проявления заживо схороненной самобытности жизни». Что уж тут про Лермонтова…
И именно Пушкин (он, в общем, самый из названных внимательный и чуткий человек) смертью своей, чтоб только спасти, отправляет Лермонтова на Кавказ. Указывая ему перстом на холодные и призрачные вершины, Пушкин понимал, единственно где взбалмошный Лермонтов мог бы найти отдохновение своей мятежной душе. С самим собой-то всё ему было, в общем, понятно.
Лермонтов едет. Впрочем, впечатлительный поэт уже бывал на Кавказе в детстве, и ему самому нравится свободный кавказский стиль и воздух. И поначалу все идет по пушкинскому плану. Еще легенда Ермолова вьется над Кавказом. Лермонтов находит там уцелевших декабристов. Собрание самобытного общества вольнодумных и свободных людей со своей странной формой благородства. И первый в пути — разжалованный князь Александр Одоевский, ближайший друг Грибоедова. Они проводят время вместе, много говорят и легко сдруживаются. Тут же Лермонтов дерзит подвернувшемуся Белинскому, тот ему тогда чужой человек, впрочем, и позже чуть ближе: разночинец — не барин, не ровня. Далее наш герой попадает под командование генерала Вольховского, тоже грибоедовского знакомого и пушкинского однокашника, первого выпускника Лицея. Умный Вольховский внимателен к Лермонтову и относится к тому с пониманием — чтоб простили, чтоб выжил. Лермонтов счастлив, он вздохнул. Родственники, возглавляемые бабушкой, быстро выручают ребенка с Кавказа. Однако он домой не торопится. Гостит у князя Чавчавадзе в Цинандали. И вот вам фокус. По слухам, сватается к Ниночке. А на ком же ему, простите, еще жениться?
Вернулся в Петербург ни с чем. И снова рвется его мятущаяся душа. Отсюда и все его демонические проказы, пленником, даже заложником которых стал. И тут уж совсем он нарывается, не собираясь даже сдерживаться. Потому что весь смысл, уж так вышло, оставлен там. Он неугомонен. Он хочет. Он готов платить. Получить очередную кавказскую командировку не составило лишнего труда.
Отъезд его был скор, а дела в Петербурге не закончены. Потому, проведя осеннее время в кавказских экспедициях, зимой он возвращается в отпуск в Петербург. А мальчик он серьезный и грамотный. И также с хорошим вкусом. Человек. Почему и сохраняет абсолютную чистоту жанра. Вот Лермонтов снова в сборах.
Перед последним отъездом он знакомится с Натальей Николаевной Пушкиной. Теперь она производит на него впечатление. Он примиряется с ней. Обещает впредь быть только в числе ее почитателей. Затем он отправляется к знаменитой гадалке Кирхгоф, где до него уже побывали Пушкин с Грибоедовым. Получает от нее извещение о своей смерти. После с чистым сердцем твердит всем вокруг с навязчивой настойчивостью о погибели, как это делал в свое время Грибоедов. И вот уже прибывает на Кавказ и между вальсами, вином и полковыми анекдотами получает картель. По пути к месту дуэли, играючи, рассказывает своему другу и секунданту Михаилу Глебову о том, что набросал-де планы больших романов. Угадали — о чем? Об Ермолове, Тифлисе, Грибоедове и Персии. «Сашка» — про Одоевского, Пушкина и Грибоедова уже записан. Ну, дальше все известно.