Тайна тихой реки

Максим ощутил пробежавший под одеждой мороз.

– А как проявилась болезнь? Как он вообще?

– Лепра – хроническое заболевание, протекающее с поражением кожи и периферической нервной системы, а в случае Войлова – еще и глаз, верхних дыхательных путей, а также кистей и стоп. К тому же поражен лицевой нерв – у него искажено лицо. Из-за этого в Средние века их так боялись. Лепрофобия и до сих пор все еще очень сильно распространена. Постарайтесь держать себя в руках, когда увидите его.

– А воздушно-капельным не передается?

– Не переживайте, – улыбнулся в ответ директор. – Лепра является малоконтагиозным заболеванием. Случаи заражения даже персонала от пациентов официально не зафиксированы. Заразиться можно только при длительном тесном контакте и в основном при иммунодефиците. Вы не заразитесь. Но руку лучше не протягивайте.

– Звучит обнадеживающе, – иронично заметил Максим.

– Особенность лепры – длительный инкубационный период, в который ее трудно диагностировать, – продолжил экскурсию собеседник. – Если у гриппа, например, инкубационный период три-пять дней, то у лепры – до тридцати лет. И все эти годы идет медленное вялое развитие болезни, которая никак себя не проявляет. А когда ее обнаруживают – бывает уже поздно, человек становится инвалидом, потому что болезнь поражает клетки нервной системы. Теряется чувствительность, появляются травмы, перестают заживать раны, становится нужен постоянный уход. Сейчас, если больной получает лечение, он внешне никак не отличается от здорового человека. У Войлова же симптомы проявились чрезвычайно быстро. С изобретением лекарств болезнь уже давно не прогрессирует до такого состояния. Вообще же, заразиться лепрой в сто раз меньше вероятности, чем тем же туберкулезом. В этом году наш институт презентовал новейшую тест-систему, позволяющую всего за сутки определить, болеет ли человек лепрой. На следующий же день после госпитализации Войлова у него диагностировали лепру. Сейчас по всему миру ученые работают над тем, чтобы сделать выявление болезни максимально быстрым, и наш научно-исследовательский институт тут выступает одним из успешных первопроходцев.

Они подошли к большому кирпичному зданию. У двери висела табличка с надписью «Welcome to research institute of Hansen’s disease!» [2]. Максим вошел вовнутрь. Коридор буквально сиял чистотой. Директор рукой указал на дверь, куда следовало пройти Максиму, после чего удалился. Архангельский вошел в помещение и закрыл за собой дверь. В конце комнаты, обставленной парой шкафов и столов, между двумя кроватями на стуле спиной к нему сидел человек, смотревший в большое окно. Услышав звук закрывшейся двери, человек повернулся вполоборота и посмотрел на вошедшего. Максима окатило волной ужаса. Огрубевшее лицо и руки больного были покрыты множественными ожогами, воспаленными волдырями и ссадинами. Утолщенная кожа обезображивала лицо, которое выглядело свирепым, было без бровей, без перегородки носа и на самом деле очень походило на описанную в интернете «Морду Льва». Максим обратил внимание, что пальцы на руках Войлова были скрючены так же, как были скрючены пальцы Вяземского на фотоснимках протокола осмотра места происшествия.

– Что? Испугались? – хриплым голосом спросил Войлов.

– И тебе привет. Я Максим. Из областной прокуратуры.

– Да, я в курсе. Мне с утра уже сказали, что ты придешь. Алексей.

– Как ты себя чувствуешь?

– В целом терпимо. Слабость по телу сильная. И язвы раздражают, когда лопаются. Хорошо еще, что тут зеркала нет.

Максим подошел поближе и сел на свободный стул.

– Не переживай, сейчас это хорошо лечат, – ободряюще сказал он, пытаясь не подавать вида едва сдерживаемого страха от увиденного.

– Посмотри на меня. Я уродливое чудовище. А мне ведь всего двадцать пять, – обреченно прохрипел Войлов.

– В стране нет места, где тебя бы вылечили быстрее. Медицина сейчас сильно шагнула вперед в этой области.

– Ладно. Ты чего хотел-то?

– Хочу твое мнение услышать. О бабке.

– О бабке… Бабка еще всех нас переживет, – не отводя взгляда, ответил следователь. – Если ты ее не посадишь, конечно. В деле все написано про бабку.

– Это ты мне мог и по телефону сказать, я не за этим сюда пришел, – Максим испытующе посмотрел в его красные больные глаза. – Меня интересует не то, что ты на бумаге напечатал. А как сам думаешь? Только честно.

Войлов повернул голову к окну и немного помолчал.

– Если честно… – сквозь зубы проговорил он, – я бы сжег суку.

Максим, ничего не отвечая, смотрел на него. Еще немного помолчав, Войлов глубоко вздохнул и продолжил:

– Мне ведь никто не верил. А это с ее доброй руки я здесь отпуск провожу. Но если начну сейчас на этом громко настаивать, меня отсюда выпишут сразу в психушку. Если, конечно, вообще выпишут, – сказал он, глядя на собеседника.

– Как ты заразился? – тихо спросил Максим.

– Думаю, когда ваши утвердили обвинительное заключение и я повез вручать ей копию. Это была наша последняя с ней встреча. Ни одна из них не прошла у нас спокойно. Если бы мне в самом начале позволили ее взять под стражу в изолятор, не возникало бы никаких организационных трудностей. С самого начала и каждый раз, когда ее привозили ко мне, у меня руки тряслись, – скрюченными кистями Войлов изобразил тремор рук. – Я не мог нормально ни один документ напечатать при ней. Раздражительная всегда была, на вопросы отвечала гневно, с ненавистью. Не знаю, довелось тебе уже или еще нет пообщаться с ней, но эти ее выпады – просто нежить какая-то. Будто в нее бес вселился. Говорю, бабуль, ну я же знаю уже все, давай сама расскажи, как расправу учинила над журналистом. Как она меня покрыла отборным матом, как все зашаталось в кабинете, как свет заморгал – я думал, землетрясение. Только Корчагиной удавалось более-менее успокоить ее. Каждая подпись в деле с боем давалась. Не знаю, что бы мы делали, если бы не адвокатша. Правда, не могу понять, как все это можно объяснить разумно. Так я ничего и не выпытал у них.

– Мда… У нас вчера первое заседание было, – сказал Архангельский, почесав затылок. – Тоже не самые положительные эмоции испытал от ее компании. Я пока нахожу этому одно объяснение – в заключении психиатров. Завтра в суде хочу допросить эксперта. Может, он объяснит нам подробнее что-нибудь.

– Психиатры психиатрами, они попытались объяснить то, что в башке у бабки происходит. А то, что это проявляется и в окружающей ее действительности, увы, не входит в область психиатрии. Если только бабкин недуг не заразный и все вокруг нее тоже не поехали. Она-то фантазий никаких не выдает. Это мы все вокруг нее, получается, фантазируем? А сколько про нее местные мне нарассказывали – десятой части в дело не вошло, хрен кто согласился под протокол показания давать. Ее все село боится. Как я их только не уговаривал. Нет уж, говорят, уважаемый, вот мы тебе рассказали, а ты там давай сам как-нибудь дальше. Пока адвоката еще нет, говорю ей: «Агата Никаноровна, вот ножницы, надо ногти вам подстричь, правила такие». Я тебе, говорит, щас усы-то твои подстригу этими ножницами. И подстригла бы, не сомневаюсь, если бы дальше настаивал. А про зубы и говорить нечего. Но это, сто пудов, она его прикусила! А с каким боем мы у нее эту ночнушку ее забрали…

– Так что там с вашей последней встречей? – Максим не скрывал любопытства.

– Повез я ей копию обвинительного, – продолжил свой рассказ Войлов. – Пока до дома ее доехал, начало смеркаться. Адвоката дергать не стал – дело плевое по идее, считай, бумажки отдать да расписку получить. Стучу ей в окна, кричу-зову – ноль внимания, никто не отзывается. А свет в окошке горит. Ну че, думаю, зря приехал, что ль? Дай зайти попробую. Все-таки всю работу по делу провели, осталась ерунда, формальность – бумажку отдать, бумажку взять. Захожу во двор и смотрю, там, впереди на веранде, дверь входная в дом открывается. Медленно так, со скрипом. Я встал, стою и смотрю. Говорю: «Агата Никаноровна, это следователь Войлов. Мне надо вам копию документа вручить». Не успел договорить, как дверь с силой распахнулась, и оттуда из темноты на улицу выпрыгнул здоровый боров. Огромный хряк. Не меньше Вяземского – его ты видел, хотя бы на фото. И ринулся на меня, как дикий кабан. Ты не охотник?

– Нет, я больше по рыбалке.

– Ну вот кабан бежит напролом, не чувствуя никаких преград на пути. Только он визуально даже отличается от свиньи. Это была свинья, но будто бешеная. Там до меня было метров десять, я стоял у калитки и, когда увидел эту чушку, сразу машинально назад быстро выскочил на улицу. Я калитку ногой подпер, потому что, смотрю, она бежит ко мне целенаправленно. Подбежала и давай в калитку всей тушей биться. Чувствую, что не могу больше удерживать дверь, она мордой бьется – меня аж относит назад. Ну че делать, я ствол достал – у меня травмат с собой всегда. Перезарядил, от калитки отпрыгнул и давай бежать куда глаза глядят, подальше от этого места. Оглянулся, а чушка дверь вынесла, на землю шмякнулась, поднимается и за мной начинает нестись. Честно, не соображал в тот момент, куда бегу. Тупо бежал вперед. Там же речка рядом, я на мост забежал, смотрю – подбегает тоже, хрюкает так противно. Я ствол на нее направил: раз, два, три – в башку ей шмаляю, а ей че, ей похеру. Ей пули травмата этого только щекотно делают. Развернулся и дальше бегу сломя голову. Головой-то понимаю, что чушка в любом случае быстрее человека бежит, и стараюсь увиливать в стороны, через преграды какие-то пробегать. Еще не совсем стемнело, но сумерки уже. Там бочки какие-то были, ящики всякие, ограды разные. Где мог – укрывался и отстреливался. Она визжит, спотыкается, падает, но встает и дальше прет за мной. И тут рядом с домами стоял какой-то белый монумент в форме арки метра три высотой. Получилось так, что я на эту штуковину выбежал, а порося за мной, на пятки уже наступает. Ну, я под аркой этой пробежал и споткнулся обо что-то. Упал плашмя, разворачиваюсь лицом – свиньи след простыл. Я не видел, пробежала ли она за мной под аркой или остановилась перед ней, но ее не было больше. Вот хочешь, назови меня сумасшедшим, но свинья-то точно была. Я в нее всю обойму всадил до этого, пока убегал. И тут она исчезла.

Я потом уже на следующий день звонил в марфинскую администрацию, спрашивал, че это за постройка у них там возведена. Сказали, что это часовенку такую построили давно, потому что до церкви далеко было.

В общем, я поднялся с земли, отряхнулся. К херам, плюнул на эту расписку, бросился бегом к машине своей и пулей из этого проклятого Марфина! В контору вернулся, двери позапирал. Звоню руководу своему, говорю, что не смог вручить объебон [3] и что пишу рапорт на увольнение. Ебитесь со своей старой базлой сами дальше, как хотите, говорю. Мобилу выключил, водяры накатил и спать вырубился. Всю ночь ворочался как в бреду, просыпался в холодном поту, опять в сон проваливался. Все казалось, что в дверь с улицы кто-то ломится, будто барабанит громко. Под утро просыпаюсь, трясет всего, температура шпарит, чувствую. Руки зудят, рожа чешется. Включаю свет, смотрю в зеркало, а там – вот эта красота, собственно, что ты сейчас имеешь радость наблюдать.

Только вот что интересно. Наши потом участкового напрягали, чтобы он ей копию вручил, так он несколько дней до бабки достучаться не мог. Потом внучка ее из города вернулась, они вместе в дом зашли, а бабка там с постели встать не может, больная валяется. Рожа в синяках, руки в синяках. Упала, говорит. Ага, упала она, бедолага. Жалко, ножа у меня не было в тот вечер. Я бы свинье под ухо засадил пару раз и посмотрел бы потом, как они бабку нашли дома с колото-резаными. Я тебе говорю, это она на меня порчу навела.

– Да почему ты решил, что твоя болезнь – ее рук дело? – нахмурившись, спросил Максим.

– А чьих же еще?! Посмотри на мои болячки! – Войлов вытянул вперед скрюченные руки. – Ты видел фото Вяземского? У него на шее и на руках такие же. А руки-то, руки видел его? Посмотри на мои – они так же уродливо скрючены. Поражена нервная система, от изъязвлений мышц и костей развился полиневрит. Она и на него лепру наслала, Макс, понимаешь?! Только мне повезло, а ему спастись не удалось. Он «отъехал» сразу почти, и болячка не спрогрессировала, как у меня. Бабка его добила!


– Бабка его утопила! Если верить тому, что вы там понаписали, и тому, что вам алкота местная наплела, – возразил Архангельский.

Войлов с трудом уже держал себя в руках и перешел на повышенный тон, что усиливало свирепость его внешнего вида.

– Она его кончала, понимаешь?! Все методы из своего волшебного арсенала использовала. И душить пыталась, и кусалась, и проклинала, как могла, в итоге нашла управу на него и утопила. Даже розыскная собака бабку уличила, ты сам видел. Какими бредовыми тебе бы ни казались показания свидетелей, но это единственное, что у нас есть. И лично у меня после всего произошедшего нет оснований им не доверять.

– Лично у тебя – прекрасно! Но этого недостаточно! – выпалил Максим, всплеснув руками. – Зачем вы направили дело в суд? Вы же видели, что доказательственная база практически никакая. Почему не продлить срок, он же не был критичен? Может, еще что накопали бы. Как мне поддерживать обвинение?!

– У каждого следaкá есть в практике нераскрытое дело, которое терзает его потом еще долгие годы, не давая спокойно жить. Для меня дело Хилер стало таким грузом. Да, я не смог доказать ее вину объективными доказательствами. Но я уверен, что бабка завалила толстого. На сто процентов убежден, что это она. Под конец расследования я возил дело на заслушку к руководству в управление. Говорил, что его рано направлять в суд с такими уликами, но мне больше не дали времени. Решили, что продление срока следствия нецелесообразно, что комплекс проведенных мероприятий является исчерпывающим, что нам не удастся получить других подтверждений виновности. У меня не было выбора, пришлось заканчивать следствие с тем, что удалось накопать. Да и куда еще там можно было бы копать? Розыскную собаку допросить разве что… Я на самом деле не знаю, как тебе поддерживать обвинение и как суду принимать решение. Но бабка виновна!





Глава десятая




На следующий день судебное заседание началось после обеда с приглашения в зал прибывшего судебного психиатра. Все места снова были заняты многочисленной публикой. Жители села получили мощный заряд интриги от первого процесса, и в этот раз в зале их было еще больше после бурного обсуждения соседями судебного следствия. Такую аудиторию Архангельскому до этого не приходилось наблюдать ни на одном из своих самых громких судебных разбирательств в городе.

За окном обнаженные ветви деревьев врезались в ясное, холодное голубое небо.

В полной тишине зала Архангельский изучал статно подходящего к кафедре мужчину интеллигентного вида. Он был стройным, ростом чуть выше среднего, с худощавым лицом и короткими темными волосами. Костюм коричневого оттенка и белоснежная сорочка с темным галстуком сидели на нем как фрак. Казалось, он заставлял все вокруг себя выглядеть значительным, хотя он всего лишь стоял за кафедрой в сельском актовом зале. Положив на стойку темно-коричневый кожаный портфель, он медленно извлек из него бумаги и надел очки в тонкой оправе. В манере его поведения чувствовался профессионал, движения его были плавны, разумно экономны.

Судья задала ему несколько вопросов, касающихся установления личности.

– Заместитель главного врача по экспертной работе областной клинической психиатрической больницы, – мягко отвечал он. – Маевский Константин Владимирович.

В его голосе прослушивалась размеренная серьезность. Он был вежлив, но не улыбался.

– Сколько времени вы занимаетесь психиатрией? – спросил обвинитель.

– Двадцать один год, – ответил доктор. Его холодные, проницательные глаза, казалось, говорили, что он видит здесь всех насквозь.

– В комиссии экспертов вы проводили комплексную психолого-психиатрическую судебную экспертизу в отношении Хилер Агаты Никаноровны?

– Да, это так.

– Из заключения следует, что у подэкспертной вами обнаружен магифренический синдром.

– Совершенно верно, – подтвердил эксперт, посмотрев в свои бумаги.

– Не могли бы вы подробнее объяснить, что собой представляет этот диагноз?

– Это психическое расстройство. Магифрения представляет собой специфическое нарушение сознательной психической деятельности, при котором в мышлении преобладают идеи и представления мистического содержания, противоречащие научным представлениям. На самом деле это достаточно широко распространенное в обществе явление.

В психиатрии это считается палеомышлением – оно эволюционно предшествовало появлению логического, концептуального мышления и еще в девятнадцатом столетии было описано как патология. Тогда уже выделяли эпидемии бесоодержимости, демономанические обманы восприятия, компульсивные ритуалы, членовредительство, целительство, ясновидение и прочее. Но психопатологические феномены более предпочтительно различать не по их содержанию болезненных идей, а по клинико-психопатологическим признакам.

– Можете объяснить, как проявился этот синдром у подсудимой в поведении?

– Вообще, на поведенческом уровне, – ответил Маевский, поправив очки, – магифрения проявляется в формировании своеобразного маги-ориентировочного жизненного стереотипа, для которого характерны в нашем случае ориентация в определении своей жизни на астрологию, экстрасенсорные предсказания, концентрация внимания на эзотерических психотехниках управления жизненным потенциалом и способах его развития, отказ от самостоятельности и ответственности за собственные поступки и их результаты. На психологическом уровне магическое мышление у Хилер сначала имело характер стойкого заблуждения, что могло быть такой формой переработки стресса. Далее, на клиническом уровне развития заболевания, синдром стал психопатологией в виде доминирующих идей, которые не поддавались коррекции. Дальнейшее прогрессирование магифрении повлияло на поведение подэкспертной, установки и весь уклад ее жизни.

Максим в очередной раз поймал себя на мысли, что допросы экспертов в суде часто вызывают у него головную боль на физическом уровне. Ему казалось, что с неменьшим успехом он понимал бы их, если бы они говорили на китайском. Но в то же время слишком часто переспрашивать, о чем они сказали, ему было неловко – боялся выглядеть глупо в глазах участников процесса. В таких случаях он зачастую опрометчиво успокаивал себя тем, что в суде теперь всегда ведется аудиозапись и секретарь все верно отразит в протоколе, к которому в дальнейшем можно будет обратиться за уточнением показаний.

– Константин Владимирович, все это не образовало у Хилер психотических расстройств? – аккуратно спросил он эксперта.

– Нет, выраженного слабоумия или психотических расстройств у Хилер не обнаружили и поставили магифренический синдром, так как были выявлены соответствующие ему признаки: сверхценные идеи мистического содержания, сильная эмоциональная вовлеченность в мистические убеждения, формальность критики к ним, сужение интересов за пределами своих магических идей и ограничение в связи с этим социальных контактов.

– А почему магифрения не классифицируется как клиническая психопатология? Эти расстройства, вообще, не исключают вменяемости?

– Магифрения не имеет морфологических признаков в головном мозге и выражается только через идеи и мировоззрение, что не позволяет однозначно классифицировать ее как клиническую психопатологию. Вменяемости она не исключает. Она скорее несет остросоциальную проблематику. У нас миллионы таких пациентов, которые тормозят прогресс общества. Если наступила засуха и урожай гибнет, надо брать в руки лопаты и копать ирригационные каналы, а не танцевать с бубном. Когда человек болен, нужно лечить его, укреплять его здоровье, а не молиться богам и доверять гомеопатии.

– Значит, в период инкриминируемого деяния Хилер осознавала фактический характер и общественную опасность своих действий?

– Совершенно верно, и могла руководить ими.

– Доходчиво, спасибо. У обвинения нет вопросов.

– Защита, – судья посмотрела на Корчагину. – Ваши вопросы эксперту.

– Спасибо, ваша честь, – сказала Анна Сергеевна судье и обратилась к психиатру: – Константин Владимирович, скажите, пожалуйста, человек с таким синдромом представляет опасность для общества?

– Если вы спрашиваете про обвиняемую, то конечно же, ведь она человека убила.