Та, что стала Солнцем
Часть 39 из 52 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Не льстите себе, вы меня не знаете.
– Скажите, кого вы желали, когда смотрели на нас? Его или меня?
Ему стало стыдно. Он гневно ответил:
– Шлюха!
Она окинула его оценивающим взглядом, будто коня покупала.
– Правда, есть такие мужчины, «надкушенные персики»[35], которые предпочитают других мужчин. Я гадала, не из таких ли вы. Но нет, я думаю, вы желаете мужчин потому, что женщины напоминают вам обо всем, что вы в себе ненавидите. Что бы вы ни делали, чего бы ни добились, в вас всегда будут видеть больше женщину, чем мужчину. Считать слабым. Неполноценным. – Она тихо рассмеялась: – Разве не так? Как это печально.
Правда о его личности, из ее уст. На мгновение он был ошеломлен. Когда боль наконец расцвела в нем, она превратилась в ядро его гнева, подобно трещине в дне чашки, из которой поднимаются пузырьки. Он прошипел:
– Я думал, печально будет узнать, что даже мальчик, наполовину придушенный при родах, способен править лучше вас. И что бы вы ни делали, чего бы ни добились, вы никогда не получите Небесный Мандат, потому что вы женщина.
Ее самообладание было безупречным, как глазурь на вазе, только что вынутой из печи для обжига.
– Мандат. Вы знаете, что оранжевый – это цвет горящей соли? Поэтому настоящий цвет огня оранжевый. Не синий и не красный. Соль – это огонь, и соль – это жизнь, а без нее даже империя превратится в ничто. – Оюану не удалось вызвать ни одной трещины на ее внешнем глянце, и это наполнило его бессильной яростью. – Возможно, мне не хватает способностей, чтобы править. Но мне лишь нужен мужчина, у которого они есть. И, как вы видели, у меня уже есть один из них. – Ее улыбка была коварной, как у крадущейся лисы. – У меня есть все, что мне нужно. Тогда как вы, генерал, вы все еще нуждаетесь во мне.
19
Аньфэн. Одиннадцатый месяц
Чжу пришла в себя. Это происходило настолько медленно и болезненно, что ей казалось, будто ее возвращают из небытия. Еще до того, как она поняла, что находится в Аньфэне, в собственной кровати, ее поразило чудо возвращения к себе. Она произнесла голосом, охрипшим от боли и изумления:
– Я жив!
Ма в то же мгновение склонилась над ней, лицо ее так осунулось, что казалось, будто она месяц не спала. Насколько Чжу понимала, именно столько времени или даже больше прошло после событий у Великого канала.
– Ма Сюин! – радостно сказала она. – Я жива.
Ма встретила это высказывание полным ярости взглядом. Казалось, она испытывала искушение удавить Чжу, вернуть ее смерти.
– Как легко ты это говоришь! Ты хоть имеешь представление, как близко ты подошел к тому, чтобы лишиться жизни? Что нам приходилось делать… сколько раз мы думали…
Она осеклась, сердито глядя на Чжу, а потом, к удивлению той, разрыдалась. И сказала, всхлипывая:
– Прости. Я просто устала. Мы так беспокоились. Мы думали, что ты умрешь! Может быть, он пощадил твою армию, но все выместил на тебе… – У нее был болезненный, бледный вид человека, сердце которого разрывается при виде страданий другого. Несмотря на всю боль в теле, в какой-то момент Чжу растерянно подумала: «Но я не страдаю».
Воспоминания разматывались в ней подобно падающей ленте. Одиночные моменты мелькали все быстрее и быстрее, пока не слились в кошмарный вариант реальности. Она видела равнину и темный лес копий армии Юань. Генерала Оюана, стоящего перед ней, беспощадного, как нефрит и лед. Его сверкнувший меч, знамена, застывшие на фоне утиного яйца купола того зимнего неба. Бесшумный, безболезненный удар, за которым последовал ужас, охвативший ее, когда она опустила руку и пощупала то место, где руки соприкоснулись. Ее пальцы, сомкнувшиеся вокруг его клинка, будто она могла каким-то образом не пустить этот меч в свое тело. Ее рука…
«Когда мир отвернется от тебя, помни, что это из-за меня».
В те первые мгновения после пробуждения Чжу была только счастлива, что осталась жива. Теперь, медленно и настойчиво, она сосредоточила внимание на правой руке. На секунду ей показалось, что ей это приснилось, потому что рука была цела. Она чувствовала сильную боль, и вся эта боль сосредоточилась в ее руке. На ней была надета перчатка из жидкого огня. Он проедал ее кожу, ее плоть, пока не осталось ничего, кроме костей, очерченных раскаленной добела болью.
Ее правая рука была под одеялом. Она потянулась к ней левой рукой.
– Не смотри! – закричала Ма, бросаясь к ней.
Но Чжу уже отогнула одеяло. Она бесстрастно, как только могла, смотрела на забинтованный обрубок руки длиной с ладонь ниже локтя. Это зрелище казалось ей странно знакомым. Оно напомнило ей о том, как она раздевалась в своем чулане в монастыре и как изменившееся и угрожающее разоблачением тело, которое она обнажала, всегда казалось ей принадлежащим кому-то другому. Но эта невидимая рука-боль неоспоримо принадлежала ей, и обрубок тоже. Генерал-евнух отомстил. Он ее искалечил.
У нее кружилась голова. Все годы, пока она жила чужой жизнью, она верила, что уже действует на самом пике трудностей, что она трудится изо всех возможных сил, чтобы выжить. Она и представить себе не могла, что все станет еще труднее. Ей казалось, что она взобралась на гору и только там поняла, что она преодолела только подножие горы, а настоящая вершина гораздо выше. Эта мысль наполнила ее такой страшной усталостью, что на секунду ее охватило отчаяние.
Но пока она смотрела на бурые от крови повязки, на поверхность пробилась мысль: «Как бы я ни устала, как бы это ни было тяжело, я знаю, что могу продолжать идти вперед, потому что я жива».
Жива. Она осознала эту единственную настоящую истину, самый важный факт на свете, и почувствовала, как его тепло выводит ее из отчаяния. «Он оставил меня в живых».
Что он сказал в тот последний ужасный момент? «Ты захочешь, чтобы я убил тебя с честью». Он наказал ее худшим способом, какой только смог придумать. Изувечил драгоценное, данное предками тело человека и заставил понять, что она никогда не сможет снова держать меч и вести своих солдат в бой: это было полное уничтожение гордости и чести, которые делают жизнь человека достойной. Генерал-евнух обрек Чжу Чонбу на судьбу, которая уничтожила бы все, чем он был, даже вернее, чем смерть. Она превратила бы его в ничто.
«Но я все еще здесь», – медленно подумала Чжу.
Генерал-евнух не знал, что воздействует на тело человека, с которым никогда не были связаны надежды предков на гордость и честь. Чжу вспомнила тот ужасный внутренний импульс: ощущение, что она неотвратимо отделяется от Чжу Чонбы, того человека, которым она должна была быть. Она так боялась того, что это означало: она не была Чжу Чонбой и никогда им не станет и что в тот момент, когда об этом узнают Небеса, ее вернут в небытие.
Теперь у нее голова закружилась от понимания, которое в корне изменило все, что она думала об этом мире.
«Я выжила потому, что я не Чжу Чонба».
– Почему ты улыбаешься? – спросила пораженная Ма.
Полжизни Чжу верила, что она добивается судьбы, которая принадлежит Чжу Чонбе. Она считала свои успехи ступеньками на пути, по которому может пройти только она и в конце прийти к величию и к жизни, которые могут принадлежать только ему. Но теперь она добилась успеха, и в первый раз в жизни это не имело никакого отношения к Чжу Чонбе.
Она вспомнила о своей таинственной способности видеть мир духов – способности, которая у нее появилась в тот момент, когда она стояла у могилы своих родных и впервые почувствовала страстное желание выжить. Способность, которой не было больше ни у кого другого на свете, кроме неземного ребенка, Сияющего Князя. А это означало, что они чем-то похожи.
Так же как она поступала много раз прежде, она обратила взор внутрь себя. Она глубоко погрузилась в изувеченное тело, которое было телом не Чжу Чонбы, а другого человека – совершенно другого существа. Она всегда так поступала, когда искала нечто такое, что ощущала как чужеродное – то семя величия, которое внедрилось в нее из-за ложного понимания, будто она другой человек. Но теперь, когда она посмотрела, она увидела то, что было там все время прежде. Не красную искру старых императоров Сун, но свою собственную решимость, свою мечту. Ее желание было таким сильным, что вылилось за пределы ее физической формы и переплелось с пульсом и вибрацией всего того, что ее окружало: и мира людей, и мира духов. Раскаленная добела мечта. Она сияла. Сияла собственным чистым, непрерывным светом, и хотя она знала ее так же хорошо, как любую другую часть себя, от осознания того, что это такое, у нее дух захватило. Белая искра, которая превратится в пламя…
«И она принадлежит мне».
Чжу сидела на кровати и пила целебный суп Ма; отказавшись от ложки, она пила его прямо из чашки, поставив ее на левую ладонь, когда раздался стук в дверь и вошел Сюй Да. Он сел на табурет рядом с постелью Чжу и смотрел на нее с явным облегчением на лице.
– Маленький брат, ты хорошо выглядишь. Я беспокоился.
Чжу подняла лицо от чашки и поставила ее, что было сложно сделать, не пролив суп. Она улыбнулась ему. Ему она была обязана жизнью, но об этом не нужно было и говорить. Вместо этого Чжу сказала:
– Ма Сюин сказала, что, после того как генерал-евнух увел свою армию, ты сам нес меня всю дорогу до Аньфэна.
– Нес? На руках? Как романтично. На самом деле я просидел в фургоне рядом с твоим телом, похожим на труп, все шестьсот ли дороги и молился, чтобы оно не перестало дышать. Тебе повезло, что я провел все годы своего школьного обучения, разучивая молитвы. – Он говорил весело, но лицо его оставалось грустным: он вспоминал. Чжу поняла, как это должно было быть тяжело для него. И для него, и для Ма Сюин, двух человек, которые ее любят.
– Ты почти не учился! – сурово сказала она. – Просто чудо, что учитель Дхармы позволил тебе пройти посвящение. Но, наверное, ты делал кое-что правильно, раз Небеса не смогли тебе отказать.
– Тебя спасли не только молитвы. – И, словно делая признание, он прибавил: – Я думал, что ты умрешь.
– Это выглядит обоснованным предположением, судя по тому, что мне все рассказывали.
– Я думал, что справлюсь, пока у тебя не начался жар. Но мне нужна была помощь…
– Чья? – спокойно спросила Чжу.
– Цзяо Юя. И он действительно помог: утыкал всю тебя иголками и дал лекарство, и ты выкарабкалась, – сказал Сюй Да. Помолчал. – Но теперь он знает. О тебе.
Чжу осторожно снова легла. Боль нарастала и пульсировала.
– Да. Сначала ты, потом Ма Сюин, а теперь Цзяо Юй. Ты не слышал, что нужно, чтобы три человека рассказали о тигре, чтобы все в него поверили?[36]
Сюй Да стал смертельно-бледным.
– Если нужно, я его убью, – тихо произнес он.
Чжу понимала, что он бы это сделал, как и понимала, что это будет худшим из всех его поступков. Другие убийства уже несомненно заслужили ему неприятные последствия в будущих жизнях, но предательство и убийство одного из своих, понимала Чжу, будет преследовать его в этой жизни. Мысль о его страданиях вызвала в ней прилив яростного стремления защитить его. Она спросила:
– Он еще здесь?
– С самого утра.
– Значит, не сбежал, хотя знал, что знание моей тайны угрожает его жизни. Следовательно, он понимает, как важен для моего успеха. Он думает, этого достаточно, чтобы защитить его.
Каким бы ценным ни был Цзяо, ее первым инстинктивным желанием было уничтожить его. Много лет назад она заколебалась и не сделала того же с наставником Фаном, но это было до того, как на ее руках появилась кровь. Она могла бы очень легко убить Цзяо и сомневалась, что ее бы мучила совесть.
Но сейчас ситуация другая, не такая, как с наставником Фаном. О, осведомленность Цзяо заставила ее покрыться гусиной кожей; она воспринимала ее как осквернение. Если слух о ней разлетится, это изменит ее жизнь так, как она даже вообразить себе не может. Но для нее перестало быть самой страшной угрозой, что Небеса узнают, она – не Чжу Чонба, и превратят в ничто. Этот страх исчез. Она уже смотрела в лицо небытия и выжила, когда Чжу Чонба был уничтожен и Небеса уже видели ее собственную сущность.
Это означало, что знание Цзяо имеет значение только для людей, а не для ее судьбы и Небес, и поэтому она сможет контролировать Цзяо.
Она мрачно произнесла:
– Предоставь его мне.
Несмотря на то что у Чжу было только две раны (или три, если считать выходное отверстие колотой раны), боль, как ей казалось, была повсюду. Еще хуже то, что она никогда не была одинаковой: в одни дни она была грызущей, в другие – пульсирующей и ломающей. Постоянной была только боль в руке. Она всегда жгла. Чжу мысленно очертила границы фантомной руки. Почему-то она до сих пор ощущала несуществующие пальцы, сжимающие меч Оюана.
«Живешь, будто рука горит в огне», – уныло подумала она.
В комнату вошла Ма с чашкой лечебной мази и сняла повязку с обрубка Чжу. Ее руки действовали осторожно, но мазь…
– Ну и вонь! – воскликнула Чжу в ярости. Она позабавилась, когда поняла, что Ма все свои тревоги и гнев сублимировала в усилия сделать процесс лечения как можно более неприятным. Это было наказанием в виде все более вонючих мазей, отвратительного вкуса супов и пилюль, выросших до размеров мраморных шариков. Поскольку это радовало Ма, Чжу играла свою роль, и жаловалась:
– Ты стараешься вылечить меня или прикончить?
– Скажи спасибо, что тебя вообще лечат, – с довольным видом ответила Ма. Закончив перевязку, она сменила пластыри из рисовой бумаги на ранах на животе и на спине Чжу. Каким-то чудом меч пронзил ее, не задев жизненно важных органов. Или, возможно, это не было таким уж чудом: в конце концов, генерал Оюан хотел, чтобы Чжу выжила.
Ма пощупала пульс на левой руке Чжу.
– Скажите, кого вы желали, когда смотрели на нас? Его или меня?
Ему стало стыдно. Он гневно ответил:
– Шлюха!
Она окинула его оценивающим взглядом, будто коня покупала.
– Правда, есть такие мужчины, «надкушенные персики»[35], которые предпочитают других мужчин. Я гадала, не из таких ли вы. Но нет, я думаю, вы желаете мужчин потому, что женщины напоминают вам обо всем, что вы в себе ненавидите. Что бы вы ни делали, чего бы ни добились, в вас всегда будут видеть больше женщину, чем мужчину. Считать слабым. Неполноценным. – Она тихо рассмеялась: – Разве не так? Как это печально.
Правда о его личности, из ее уст. На мгновение он был ошеломлен. Когда боль наконец расцвела в нем, она превратилась в ядро его гнева, подобно трещине в дне чашки, из которой поднимаются пузырьки. Он прошипел:
– Я думал, печально будет узнать, что даже мальчик, наполовину придушенный при родах, способен править лучше вас. И что бы вы ни делали, чего бы ни добились, вы никогда не получите Небесный Мандат, потому что вы женщина.
Ее самообладание было безупречным, как глазурь на вазе, только что вынутой из печи для обжига.
– Мандат. Вы знаете, что оранжевый – это цвет горящей соли? Поэтому настоящий цвет огня оранжевый. Не синий и не красный. Соль – это огонь, и соль – это жизнь, а без нее даже империя превратится в ничто. – Оюану не удалось вызвать ни одной трещины на ее внешнем глянце, и это наполнило его бессильной яростью. – Возможно, мне не хватает способностей, чтобы править. Но мне лишь нужен мужчина, у которого они есть. И, как вы видели, у меня уже есть один из них. – Ее улыбка была коварной, как у крадущейся лисы. – У меня есть все, что мне нужно. Тогда как вы, генерал, вы все еще нуждаетесь во мне.
19
Аньфэн. Одиннадцатый месяц
Чжу пришла в себя. Это происходило настолько медленно и болезненно, что ей казалось, будто ее возвращают из небытия. Еще до того, как она поняла, что находится в Аньфэне, в собственной кровати, ее поразило чудо возвращения к себе. Она произнесла голосом, охрипшим от боли и изумления:
– Я жив!
Ма в то же мгновение склонилась над ней, лицо ее так осунулось, что казалось, будто она месяц не спала. Насколько Чжу понимала, именно столько времени или даже больше прошло после событий у Великого канала.
– Ма Сюин! – радостно сказала она. – Я жива.
Ма встретила это высказывание полным ярости взглядом. Казалось, она испытывала искушение удавить Чжу, вернуть ее смерти.
– Как легко ты это говоришь! Ты хоть имеешь представление, как близко ты подошел к тому, чтобы лишиться жизни? Что нам приходилось делать… сколько раз мы думали…
Она осеклась, сердито глядя на Чжу, а потом, к удивлению той, разрыдалась. И сказала, всхлипывая:
– Прости. Я просто устала. Мы так беспокоились. Мы думали, что ты умрешь! Может быть, он пощадил твою армию, но все выместил на тебе… – У нее был болезненный, бледный вид человека, сердце которого разрывается при виде страданий другого. Несмотря на всю боль в теле, в какой-то момент Чжу растерянно подумала: «Но я не страдаю».
Воспоминания разматывались в ней подобно падающей ленте. Одиночные моменты мелькали все быстрее и быстрее, пока не слились в кошмарный вариант реальности. Она видела равнину и темный лес копий армии Юань. Генерала Оюана, стоящего перед ней, беспощадного, как нефрит и лед. Его сверкнувший меч, знамена, застывшие на фоне утиного яйца купола того зимнего неба. Бесшумный, безболезненный удар, за которым последовал ужас, охвативший ее, когда она опустила руку и пощупала то место, где руки соприкоснулись. Ее пальцы, сомкнувшиеся вокруг его клинка, будто она могла каким-то образом не пустить этот меч в свое тело. Ее рука…
«Когда мир отвернется от тебя, помни, что это из-за меня».
В те первые мгновения после пробуждения Чжу была только счастлива, что осталась жива. Теперь, медленно и настойчиво, она сосредоточила внимание на правой руке. На секунду ей показалось, что ей это приснилось, потому что рука была цела. Она чувствовала сильную боль, и вся эта боль сосредоточилась в ее руке. На ней была надета перчатка из жидкого огня. Он проедал ее кожу, ее плоть, пока не осталось ничего, кроме костей, очерченных раскаленной добела болью.
Ее правая рука была под одеялом. Она потянулась к ней левой рукой.
– Не смотри! – закричала Ма, бросаясь к ней.
Но Чжу уже отогнула одеяло. Она бесстрастно, как только могла, смотрела на забинтованный обрубок руки длиной с ладонь ниже локтя. Это зрелище казалось ей странно знакомым. Оно напомнило ей о том, как она раздевалась в своем чулане в монастыре и как изменившееся и угрожающее разоблачением тело, которое она обнажала, всегда казалось ей принадлежащим кому-то другому. Но эта невидимая рука-боль неоспоримо принадлежала ей, и обрубок тоже. Генерал-евнух отомстил. Он ее искалечил.
У нее кружилась голова. Все годы, пока она жила чужой жизнью, она верила, что уже действует на самом пике трудностей, что она трудится изо всех возможных сил, чтобы выжить. Она и представить себе не могла, что все станет еще труднее. Ей казалось, что она взобралась на гору и только там поняла, что она преодолела только подножие горы, а настоящая вершина гораздо выше. Эта мысль наполнила ее такой страшной усталостью, что на секунду ее охватило отчаяние.
Но пока она смотрела на бурые от крови повязки, на поверхность пробилась мысль: «Как бы я ни устала, как бы это ни было тяжело, я знаю, что могу продолжать идти вперед, потому что я жива».
Жива. Она осознала эту единственную настоящую истину, самый важный факт на свете, и почувствовала, как его тепло выводит ее из отчаяния. «Он оставил меня в живых».
Что он сказал в тот последний ужасный момент? «Ты захочешь, чтобы я убил тебя с честью». Он наказал ее худшим способом, какой только смог придумать. Изувечил драгоценное, данное предками тело человека и заставил понять, что она никогда не сможет снова держать меч и вести своих солдат в бой: это было полное уничтожение гордости и чести, которые делают жизнь человека достойной. Генерал-евнух обрек Чжу Чонбу на судьбу, которая уничтожила бы все, чем он был, даже вернее, чем смерть. Она превратила бы его в ничто.
«Но я все еще здесь», – медленно подумала Чжу.
Генерал-евнух не знал, что воздействует на тело человека, с которым никогда не были связаны надежды предков на гордость и честь. Чжу вспомнила тот ужасный внутренний импульс: ощущение, что она неотвратимо отделяется от Чжу Чонбы, того человека, которым она должна была быть. Она так боялась того, что это означало: она не была Чжу Чонбой и никогда им не станет и что в тот момент, когда об этом узнают Небеса, ее вернут в небытие.
Теперь у нее голова закружилась от понимания, которое в корне изменило все, что она думала об этом мире.
«Я выжила потому, что я не Чжу Чонба».
– Почему ты улыбаешься? – спросила пораженная Ма.
Полжизни Чжу верила, что она добивается судьбы, которая принадлежит Чжу Чонбе. Она считала свои успехи ступеньками на пути, по которому может пройти только она и в конце прийти к величию и к жизни, которые могут принадлежать только ему. Но теперь она добилась успеха, и в первый раз в жизни это не имело никакого отношения к Чжу Чонбе.
Она вспомнила о своей таинственной способности видеть мир духов – способности, которая у нее появилась в тот момент, когда она стояла у могилы своих родных и впервые почувствовала страстное желание выжить. Способность, которой не было больше ни у кого другого на свете, кроме неземного ребенка, Сияющего Князя. А это означало, что они чем-то похожи.
Так же как она поступала много раз прежде, она обратила взор внутрь себя. Она глубоко погрузилась в изувеченное тело, которое было телом не Чжу Чонбы, а другого человека – совершенно другого существа. Она всегда так поступала, когда искала нечто такое, что ощущала как чужеродное – то семя величия, которое внедрилось в нее из-за ложного понимания, будто она другой человек. Но теперь, когда она посмотрела, она увидела то, что было там все время прежде. Не красную искру старых императоров Сун, но свою собственную решимость, свою мечту. Ее желание было таким сильным, что вылилось за пределы ее физической формы и переплелось с пульсом и вибрацией всего того, что ее окружало: и мира людей, и мира духов. Раскаленная добела мечта. Она сияла. Сияла собственным чистым, непрерывным светом, и хотя она знала ее так же хорошо, как любую другую часть себя, от осознания того, что это такое, у нее дух захватило. Белая искра, которая превратится в пламя…
«И она принадлежит мне».
Чжу сидела на кровати и пила целебный суп Ма; отказавшись от ложки, она пила его прямо из чашки, поставив ее на левую ладонь, когда раздался стук в дверь и вошел Сюй Да. Он сел на табурет рядом с постелью Чжу и смотрел на нее с явным облегчением на лице.
– Маленький брат, ты хорошо выглядишь. Я беспокоился.
Чжу подняла лицо от чашки и поставила ее, что было сложно сделать, не пролив суп. Она улыбнулась ему. Ему она была обязана жизнью, но об этом не нужно было и говорить. Вместо этого Чжу сказала:
– Ма Сюин сказала, что, после того как генерал-евнух увел свою армию, ты сам нес меня всю дорогу до Аньфэна.
– Нес? На руках? Как романтично. На самом деле я просидел в фургоне рядом с твоим телом, похожим на труп, все шестьсот ли дороги и молился, чтобы оно не перестало дышать. Тебе повезло, что я провел все годы своего школьного обучения, разучивая молитвы. – Он говорил весело, но лицо его оставалось грустным: он вспоминал. Чжу поняла, как это должно было быть тяжело для него. И для него, и для Ма Сюин, двух человек, которые ее любят.
– Ты почти не учился! – сурово сказала она. – Просто чудо, что учитель Дхармы позволил тебе пройти посвящение. Но, наверное, ты делал кое-что правильно, раз Небеса не смогли тебе отказать.
– Тебя спасли не только молитвы. – И, словно делая признание, он прибавил: – Я думал, что ты умрешь.
– Это выглядит обоснованным предположением, судя по тому, что мне все рассказывали.
– Я думал, что справлюсь, пока у тебя не начался жар. Но мне нужна была помощь…
– Чья? – спокойно спросила Чжу.
– Цзяо Юя. И он действительно помог: утыкал всю тебя иголками и дал лекарство, и ты выкарабкалась, – сказал Сюй Да. Помолчал. – Но теперь он знает. О тебе.
Чжу осторожно снова легла. Боль нарастала и пульсировала.
– Да. Сначала ты, потом Ма Сюин, а теперь Цзяо Юй. Ты не слышал, что нужно, чтобы три человека рассказали о тигре, чтобы все в него поверили?[36]
Сюй Да стал смертельно-бледным.
– Если нужно, я его убью, – тихо произнес он.
Чжу понимала, что он бы это сделал, как и понимала, что это будет худшим из всех его поступков. Другие убийства уже несомненно заслужили ему неприятные последствия в будущих жизнях, но предательство и убийство одного из своих, понимала Чжу, будет преследовать его в этой жизни. Мысль о его страданиях вызвала в ней прилив яростного стремления защитить его. Она спросила:
– Он еще здесь?
– С самого утра.
– Значит, не сбежал, хотя знал, что знание моей тайны угрожает его жизни. Следовательно, он понимает, как важен для моего успеха. Он думает, этого достаточно, чтобы защитить его.
Каким бы ценным ни был Цзяо, ее первым инстинктивным желанием было уничтожить его. Много лет назад она заколебалась и не сделала того же с наставником Фаном, но это было до того, как на ее руках появилась кровь. Она могла бы очень легко убить Цзяо и сомневалась, что ее бы мучила совесть.
Но сейчас ситуация другая, не такая, как с наставником Фаном. О, осведомленность Цзяо заставила ее покрыться гусиной кожей; она воспринимала ее как осквернение. Если слух о ней разлетится, это изменит ее жизнь так, как она даже вообразить себе не может. Но для нее перестало быть самой страшной угрозой, что Небеса узнают, она – не Чжу Чонба, и превратят в ничто. Этот страх исчез. Она уже смотрела в лицо небытия и выжила, когда Чжу Чонба был уничтожен и Небеса уже видели ее собственную сущность.
Это означало, что знание Цзяо имеет значение только для людей, а не для ее судьбы и Небес, и поэтому она сможет контролировать Цзяо.
Она мрачно произнесла:
– Предоставь его мне.
Несмотря на то что у Чжу было только две раны (или три, если считать выходное отверстие колотой раны), боль, как ей казалось, была повсюду. Еще хуже то, что она никогда не была одинаковой: в одни дни она была грызущей, в другие – пульсирующей и ломающей. Постоянной была только боль в руке. Она всегда жгла. Чжу мысленно очертила границы фантомной руки. Почему-то она до сих пор ощущала несуществующие пальцы, сжимающие меч Оюана.
«Живешь, будто рука горит в огне», – уныло подумала она.
В комнату вошла Ма с чашкой лечебной мази и сняла повязку с обрубка Чжу. Ее руки действовали осторожно, но мазь…
– Ну и вонь! – воскликнула Чжу в ярости. Она позабавилась, когда поняла, что Ма все свои тревоги и гнев сублимировала в усилия сделать процесс лечения как можно более неприятным. Это было наказанием в виде все более вонючих мазей, отвратительного вкуса супов и пилюль, выросших до размеров мраморных шариков. Поскольку это радовало Ма, Чжу играла свою роль, и жаловалась:
– Ты стараешься вылечить меня или прикончить?
– Скажи спасибо, что тебя вообще лечат, – с довольным видом ответила Ма. Закончив перевязку, она сменила пластыри из рисовой бумаги на ранах на животе и на спине Чжу. Каким-то чудом меч пронзил ее, не задев жизненно важных органов. Или, возможно, это не было таким уж чудом: в конце концов, генерал Оюан хотел, чтобы Чжу выжила.
Ма пощупала пульс на левой руке Чжу.