Свой с чужим лицом

– Из Бурмихи выбрались все три группы! – отрапортовал возбужденный Верещагин.

Меньше других пострадали саперы, разнесшие полотно. Взрыв был страшной силы. В насыпи образовалась дыра глубиной в два метра. Шпалы, изувеченные рельсы, все вперемешку. Эшелон прошел полчаса назад, за ним следовала дрезина с истребителями партизан.

Через пять минут они и совершили подрыв. Пока собирались, примчалась обратно дрезина. Озлобленные немцы стали поливать лес огнем. Двое получили легкие ранения. Товарищи оказали им медицинскую помощь. Они шли своим ходом.

Группа Верещагина потеряла четверых. Двое погибли во время обстрела штаба, двое – на обратном пути, когда противник висел на хвосте, и требовалось отвлечь его внимание.

Трое погибли после атаки на арсенал. Парни не добежали до спасительного грузовика.

– Леха Карабаш скончался, пока ехали, – дрогнувшим голосом проговорил Краев. – Вроде улыбался, шутил, уверял, что умрет не раньше сорок третьего года. А потом смотрим, он тихий такой, дыхания нет, пульс отсутствует. Мы когда из машины вышли, с собой его взяли, триста метров на себе несли. Лучше здесь спрятать, чем на дороге бросить. Немцы найдут, издеваться будут.

Шубин подобрался на корточках к мертвому товарищу. Карабаш словно заснул. Лицо его было спокойным, расслабленным, только щеки покрылись серыми пятнами и ресницы заиндевели.

Разведчики собрались возле тела, курили. Косаренко расстегнул комбинезон погибшего товарища, стал обшаривать карманы, нашел смертный медальон, передал Шубину. Тот повертел в руке эбонитовую капсулу, открывать не стал, сунул на дно кармана.

– Будем надеяться, что он заполнил бланки, – пробормотал Косаренко.

Смертные медальоны появились в начале войны. Это была, пожалуй, единственная вещь, по которой можно было опознать мертвого красноармейца. Внутри два бумажных бланка, которые солдат заполнял своей рукой. На них все личные данные, откуда родом, состав семьи, место проживания близких. После гибели бойца один листочек похоронная команда забирала себе, чтобы учитывать потери, другой оставался в капсуле.

Такая методика была ненадежной. Среди солдат бытовало суеверие, мол, если заполнишь бланки, то точно погибнешь. Поэтому половина листов пустовала. Учитывать по ним потери было невозможно. Смертный медальон служил лишь жутковатой игрушкой.

– Завернуть надо тело и спрятать в расщелину, чтобы ни фрицы, ни живность лесная не добрались. Похороним весной, когда снег растает. Работаем, товарищи. Через десять минут нужно выступать, – сказал Глеб.





Глава 11




К полудню поредевшая группа прибыла на базу. В принципе участники операции остались довольны. Они от души погоняли фрицев и потери понесли умеренные.

Командир с комиссаром улыбались, требовали от Верещагина подробного доклада.

– Сил никаких нет, товарищи дорогие, – простонал Мишка. – Дайте передохнуть, а потом спрашивайте, что хотите.

Люди спали без задних ног, забыв про грязь и холод.

Шубин проснулся, когда Барковский и Ленька Пастухов опять затеяли потасовку, а Антонина кричала на всю базу, что видеть их больше не может. Глеб видел, что этой девушке нравился рослый здоровяк Барковский, но с головой она дружила. Советские разведчики уйдут, и они больше никогда не встретятся. А Ленька останется здесь и всегда будет рядом. От этого факта никуда не денешься. Хочешь не хочешь, а придется выходить за него замуж.

Допрос обер-лейтенанта проходил в жесткой форме. Герр Кресс замкнулся, изображал библейское страдание. К нему пришло понимание, что старая жизнь не вернется, а новая продлится недолго. Но все же он хотел верить в лучшее, по этой причине ничего не скрывал, предал забвению солдатский долг. Обер-лейтенант с обреченным видом перечислял фамилии, звания и сферы деятельности старших офицеров. Таковыми являлись работа с военнопленными, непосредственная разведка переднего края, выявление среди коллаборационистов одаренных лиц, готовых стать будущими шпионами и диверсантами. Он упомянул несколько операций, к которым приложила руку местная команда абвера, говорил о заброске парашютистов в тыл советских войск, уничтожении штаба механизированной бригады, похищении высокопоставленного командира. Последнее, впрочем, удалось частично. Тот погиб, когда пытался завладеть оружием автоматчика, стерегущего его.

Невзирая на невысокий чин, герр Кресс оказался сведущим лицом. Его знания могли принести пользу советской разведке.

Единственное, чего он не смог предоставить, так это сведений о полковнике Амосове, перешедшем на сторону немцев. Именно данное обстоятельство сводило на нет все старания Шубина.

– Попытайтесь вспомнить, герр Кресс, – настойчиво проговорил Глеб. – Полковник Амосов, начальник штаба стрелковой дивизии, сдался вашим солдатам в октябре текущего года. Занимался им майор абвера Филипп Хансен. Им удалось сбежать из Волоколамска. Мне нужны приметы господина Амосова. Я даже пойду дальше, герр Кресс. – Шубин понизил голос. – В случае предоставления вами нужных сведений – после того, разумеется, как они подтвердятся – я обязуюсь вас отпустить, поскольку вы не являетесь военным преступником, не участвовали в карательных миссиях и не служите в СС. Подумайте еще раз, герр Кресс.

Это были тщетные усилия. Можно было и не прикладывать столько стараний к поимке данного типа. Он слышал про Амосова, сдача которого в плен преподносилась как большая победа германской разведки. Но ни он, ни его руководство дел с предателем не имели и сведениями о нем не располагали. О том, что Амосов пропал, а Хансен убит, Кресс тоже не знал.

Доклад об операции, проведенной в Бурмихе, ушел в эфир. Из полка прибыла ответная радиограмма. Мол, поздравляем, Шубин, это крупный успех и весомый вклад в нашу грядущую победу! Движение на ветке железной дороги временно приостановлено, работа штаба немецкой дивизии парализована, поставки боеприпасов прерваны. Можете возвращаться в часть.

Шубин снова настаивал, требовал сообщить приметы Амосова. Ответ обескуражил его. В районе действуют вражеские диверсанты, перерезано большинство телефонных линий. Связь с дивизионным разведотделом отсутствует. Доставьте туда всех подозреваемых. Там разберутся.

Все это смахивало на издевательство. Задержанные кандидаты на роль предателя продолжали томиться в неведении. Обращение с ними было нормальным. Их кормили, выводили по одному до ветра, при этом тщательно стерегли. Попыток к бегству они не предпринимали, знали, что бежать было некуда.

– Как они? – спросил Глеб у часовых и для поддержания беседы угостил их куревом.

Воинскому уставу партизаны не подчинялись, дымили на посту за милую душу.

– Эти ребята и впрямь не понимают, за что сюда угодили, – сказал крепыш со смышленым лицом, в котором туманно проступало что-то азиатское. – Если они в чем-то провинились, то почему им никто не сказал об этом? То спокойно сидят, то ругаться начинают. Один другому на ногу наступил, в миску его чихнул, золой осыпал, еще что-нибудь. Журналист сперва сдерживался, а теперь так матерится, что уши в трубочку сворачиваются. Тот, что по лошадям, чуть не ударил инженера, сам сдержался, а тот не стал, врезал ему. Потом как петухи сцепились. В общем, худо им там, товарищ лейтенант. Посидят еще немного, совсем одичают, жрать друг дружку начнут.

– Открывай свои запоры, – со вздохом сказал Глеб.

Мужчины сидели на полу, укрывшись мешковиной. В текущий временной отрезок разногласий между ними не было. Они еще больше обросли щетиной, обвисла кожа, запали глаза. Топилась буржуйка, но особого тепла в землянке не было, чувствовался сквозняк.

«Все равно сидят без дела, могли бы щели законопатить, интеллигенты хреновы», – подумал Шубин.

– Ну вот, наконец-то, – пробормотал Хлебников. – Что-то прояснилось, товарищ?

– На расстрел нас сейчас поведут, – тоскливо проговорил Слесарев. – Как пить дать.


– Может, вас и расстреляют, а меня не за что, – заявил Мухавец. – Вы во всем разобрались, товарищ?

Шубин исподлобья смотрел в серые лица, ожидая подсказок от интуиции. Его бесило, что в этом деле он беспомощен как ребенок. В милиции не служил, уголовные дела не расследовал.

Но от него это и не требовалось. Ему приказано было доставить всю эту троицу в советское расположение. Крюк не дальний. Прокопий Тарасович не обеднеет. Разведка во всем разберется, ей на это потребуется не более получаса. Остальные пусть возвращаются к гражданской жизни, или куда там им положено.

Он ушел, не сказав ни слова, оставив арестантов в полном замешательстве.

Ночь прошла спокойно. Гонцы из Бурмихи сообщили, что в поселок прибыли грузовики с зачехленными кузовами. В них фрицы с автоматическим оружием и пулеметами. Это не просто солдаты, а карательное подразделение. На касках и в петлицах у них красуются спаренные руны.

Потом поступил тревожный сигнал о том, что в населенный пункт прибыло еще одно подразделение, на этот раз полиция. Злые, физически крепкие молодчики.

Каратели обшаривают окрестности Бурмихи. У метеостанции они уже были. Сутки не падал снег. Следы пребывания в овраге крупной группы прекрасно сохранились.

Потом из деревни Лядово, расположенной на полпути к Бурмихе, прибежал пацан со скверной новостью. Облава идет! Грузовики, пехота!.. Не меньше ста человек движутся по большаку между Лядово и Кузьминкой. Дорога, слава богу, петляет, прямого проезда нет. Пацан прибежал на лыжах, напрямик. Он был шустрый, сообразительный, показал на карте, где немцы, и поспешил убраться с базы, не то мамка заругает.

– Вам нужно уходить, Прокопий Тарасович, – сказал Глеб. – Через два часа немцы будут здесь. Их люди на лыжах прошли по нашим следам, выяснили, где находится база, по рации сообщили своим. Колонна выступила. Пусть она и тянется по дальней дороге, но все равно придет. Есть мысли, Прокопий Тарасович?

– Собираетесь покинуть нас, товарищ лейтенант? – спросил комиссар Навроцкий.

– Мог бы остаться, помочь знаниями и опытом, – сказал Глеб и пожал плечами. – Но вы сами знаете, что нас ждут в штабе дивизии.

– Думаю, бой примем, – сказал командир отряда. – Мы знаем, где и когда они пойдут. Сотня – не так уж много. Нас поменьше, но мы в тельняшках. Может, подсобишь, лейтенант? – Командир устремил на него просительный взгляд. – Как закончим дело, мотай в свою часть, будем вспоминать тебя с любовью и теплотой. Ты ведь не спешишь на пожар. А мы тебе такое благодарственное письмо заделаем, что начальство твое закачается.

Шубин колебался. Взвод понес потери. Такими темпами через день-другой он вообще без людей останется.

– Есть соображения, Прокопий Тарасович?

– Да, покумекали мы тут с комиссаром. Смотри сюда. – Командир развернул карту. – Вот этот большак, что упирается в Таменский бор. Он здесь единственный. Фрицы по нему придут – иначе никак. Слушай мои соображения, а потом рассудишь, может, что интереснее придумаешь.



План вышел вроде приемлемый. Его реализация особых сложностей не предвещала. От базы километра два, опушка соснового леса, местность неоднородная, канавы, валы. Большак приподнят относительно местности, основная масса снега отсюда выдувалась.

Дорога петляла по лесу, выбегала на открытые участки, снова погружалась в чащу. С Шубиным шли его люди, все, которые остались от взвода, и семеро партизан, имевших навыки в саперном деле. Они тащили пулемет, несколько противотанковых и противопехотных мин.

Как оказались в этой группе Антонина и Ленька Пастухов, Глеб не понял. Впрочем, это было не важно. Кавалеры вели себя смирно, делали вид, что не знают друг друга.

Основная масса партизан во главе с Разжигаевым шла северным лесом, чтобы ударить по противнику с фланга, а если повезет, то и с тыла. На это требовалось время, которого уже не хватало.

Антонина нервничала, прикладывала ладошку к уху, нервно теребила шерстяную косынку, обмотанную вокруг головы, потом подбежала к Шубину и сказала:

– Лейтенант, техника идет, слышишь? Далеко пока, но минут через десять мы их увидим. – Девушка кусала губы, хмурилась.

Да, она была весьма привлекательна. Терзания парней, втрескавшихся в нее, были понятны и объяснимы.

– Вы уверены, Антонина?

Ох уж эти чувствительные женские уши. Лично он ничего не слышал.

– Помяни мое слово, лейтенант, спешить надо. – Она как-то странно глянула на него, смутилась, отвела глаза.

Нет уж, в эти игры он больше не играет! Размотаться бы с тем, что уже наделал.

Работать быстрее было невозможно. Место для засады Глеб выбрал на сравнительно открытом участке. Со всех сторон бор, рослые сосны перемежались пышными елями. Дорога со стороны противника убегала за косогор и гущу голого кустарника.

Бойцы зарывались в снег, искали укрытия за стволами деревьев. Саперы яростно долбили дорогу в сорока метрах от пулеметного расчета, били ломом, кайлом. Смерзшаяся почва едва поддавалась. Больше негде было ставить эти клятые мины. Снег на дороге не задерживался.

– Парни, помогите! – крикнул Глеб.

К саперам устремились несколько человек. Барковский отобрал у Пастухова кайло, оттолкнул его, стал яростно долбить неподдающуюся землю. Во все стороны летели куски спрессованной глины. Энергично заработал лом.

Но парни не успевали. Теперь уже все они отчетливо слышали шум подходящей колонны. Она была за поворотом, где-то близко. Там ревели тяжелые грузовики, перевозящие пехоту.

Шубин бросился к месту проведения работ, но что он мог сделать? Они не успевали, им не хватало всего несколько минут. Люди нервничали. Глеб уже готов был бросить все к чертовой матери, пустить в ход одно только стрелковое оружие.

– Заканчивайте, я задержу их! – вдруг выкрикнула Антонина, сбросила с головы платок и побежала по дороге.

Русые волосы неслись за ней, трепетали на ветру.

– Ты куда? – чуть не хором выкрикнули Барковский и Пастухов, но она лишь отмахнулась.

Это было сущее безумие. Парни в отчаянии выли, долбили землю. Девушка с непокрытой головой отдалялась от них.

Шубин припустил параллельным курсом, не мог ее оставить без присмотра. Он бежал, пригнувшись за кустарником, потом распластался, ободрал живот о какие-то сучки, вполз на косогор. Антонина была слишком далеко от него, чтобы Глеб мог поддержать ее огнем.