Свой с чужим лицом

Вениамин Георгиевич Хлебников работал в редакции и после начала войны. Его семья отправилась в эвакуацию, а он еще сдавал в печать номера. Мобилизации журналист не подлежал. Еще в тридцать девятом он застудил почки, выполняя редакционное задание в окрестностях Воркуты, что и обеспечило ему белый билет.

17 октября немцы ворвались в Калинин. Хлебников уехал за день до этого, жил в эвакуации в подмосковном Чехове. 16 декабря Красная армия выбила фашистов из Калинина, журналист вернулся в разрушенный город. Квартира его была разбита вдребезги, газета не выходила. По совету знакомого он решил податься в Дубну, где мог устроиться на работу.

Линия фронта имела причудливые зигзаги. Колонну с гражданскими разбомбили немецкие самолеты, потом появились танки, давили людей. Всех расстреливать гитлеровцы не стали, хватали здоровых мужчин, бросали в закрытые кузова грузовиков, куда-то долго везли.

Потом был каторжный труд, строительство фортификационных сооружений. Русские наступали, немцы нервничали, измывались над гражданским населением.

В какой-то миг над колонной снова появились самолеты, теперь советские. Они бомбили тягачи, перевозящие орудия, но досталось всем. Он куда-то бежал, стащил валенки с мертвеца, телогрейку, шел три дня, ночевал в заброшенных деревнях, потом оказался в этом проклятом болоте.

Все это могло быть чистой правдой или же наглой выдумкой.

За ним взял слово Слесарев, стал сбивчиво повествовать о себе. Возможно, он врал, проверить все равно нельзя было.

Война застала его под Смоленском, он находился в рабочей командировке, участвовал в строительстве моста. Немцы уже рвались по Белоруссии, а бригада под надзором товарища Слесарева продолжала работу. Когда она подошла к концу, примчались на полуторках саперы, заложили взрывчатку и подорвали мост. Немцы могли воспользоваться именно этой дорогой, окружить отступающую группировку.

Дальше было позорное бегство, военные шли вперемешку с гражданскими. Налетели штурмовики, расстреливали людей в упор. Был заплыв по реке, потом три месяца с тяжелой пневмонией в какой-то заштатной больнице маленького городка, где немцы даже не стали останавливаться.

Вернуться домой Алексей Фомич никак не мог, да там никто его и не ждал. С женой он развелся, детей не нажил. Жил Слесарев у доброй женщины, помогал по хозяйству, ночами радовал ее, насколько хватало сил.

Потом партизаны стали шалить, и каратели пошли облавой. Объяснить им, кто мирный, кто нет, было невозможно. Алексей Фомич бежал из деревни, долго плутал.

У него и в мыслях не было угодить именно в это болото, но так уж вышло. Он провалился по колено в топь, и только выдержка помогла ему спастись.

Мухавец работал зоотехником на конном заводе. Предприятие было эвакуировано в октябре. Эшелон с лошадьми попал под бомбежку, выжившие животные разбежались, он сам получил легкое ранение. Жена и двое детей должны были уехать в Дмитров, но он не знал, добрались ли они до места.

Юрий Антонович прибился к группе отступающих красноармейцев. В ней были и другие гражданские. Они шли пешком, добрались до линии фронта.

Документов при себе у него не было, вот он и загремел в НКВД. Там с чего-то решили, что этот человек похож на немецкого шпиона. Месяц он томился за решеткой, про него просто забыли. Немцы наступали. Заключенных стали вывозить, кого-то, впрочем, расстреляли.

Немецкий парашютный десант был сброшен восточнее городка. Конвой вступил в бой, заключенные бросились врассыпную, многие погибли.

У Юрия Антоновича были нездоровые легкие. Он имел освобождение от армии, но подобрал карабин, храбро стрелял в парашютистов, потом сломал руку, кувыркаясь в канаву, от боли потерял сознание и был благополучно принят фрицами за мертвого. Они наступали, окрестности городка остались у них в тылу.

Дальнейшая история Мухавца была чем-то схожа с тем, что пережил Слесарев. Его подобрала сердобольная женщина, муж которой погиб, и поселила в погребе. Там он доподлинно и узнал, что такое русские морозы без печки. В деревню часто приезжали немцы, полицаи. Когда их не было, женщина забирала Мухавца в дом. Рука у него срасталась плохо, сильно болела.

Потом в округе появились партизаны, но встретиться с ними ему не удалось. Каратели нашли их раньше, на краю деревни шел бой. Потом была облава, в которой погибла хозяйка, приютившая Мухавца. Юрий Антонович бежал в лес и несколько дней выживал в чаще, благо имел с собой спички, немного сухарей и твердое желание выжить.

– В итоге вы все трое оказались в одном лесу и встретились случайно, – констатировал Глеб.

– Именно, – подтвердил этот факт Слесарев. – Под конец я плохо все помнил. Ноги промокли, когда я вылез из трясины, слабость была сильная, сознание путалось. Я пытался разжечь костер, чтобы отогреть ноги. У меня остались две спички, обе отсырели, поджечь не удалось. Я решил, что все кончено, терял сознание от холода. Но тут из оврага выбрался товарищ Мухавец.

– Ангел со спичками, – сказал Навроцкий, блуждающий по помещению.

– Что, простите? – спросил инженер. – Ах, вы об этом. Да, у Юрия Антоновича сохранились несколько спичек, мы познакомились, развели костер, стащили в него, наверное, всю растопку, какая была в округе. Мы находились в самой глуши, бояться нам было нечего. Можно сказать, что товарищ Мухавец спас меня от верной смерти.

– Они развели такой огромный костер, что я его почувствовал, находясь в полукилометре от них, – подал голос Хлебников. – На обоняние не жалуюсь. Побрел на запах, вышел к товарищам. Они чуть не убили меня, решили, что это облава.

– Да, было дело, – сказал Мухавец. – Я с корягой набросился на товарища Хлебникова, хорошо, что он сильнее оказался. В общем, разрешилось недоразумение. Утром мы стали выбираться из леса, увидели просвет за деревьями, обрадовались.

– Дальше можете не рассказывать, – проворчал Шубин. – Все понятно.

Вроде все было правильно. Любой человек – отдельно взятая вселенная. У каждого своя судьба и дороги. Все разные. Ни Бог, ни партия не могут причесать всех под одну гребенку.

Все эти люди не могли быть изменниками. Амосов – кадровый военный, человек, подчинявшийся дисциплине. Это не могло не оставить на нем отпечаток. Пусть предатель, но ведь до этого воевал, командовал, принимал решения.

Однако Глеб не мог определить, кто из этих троих кадровый военный. Когда это было? Амосов сдался еще в октябре, жил с немцами. Могли поменяться привычки, характер, манера себя вести. Когда на кону жизнь, умный человек придумает, как выдать себя за другого, но где-то все равно ошибется, допустит промах.

Он внимательно разглядывал людей, сидящих на лавке, пытался понять, что у них в душе. Все они были обескуражены. Это понятно. У одного из них страх должен был бы превалировать над остальными чувствами, но так ли это? Предатель понял, что его не знают в лицо, иначе давно схватили бы. Значит, ему надо придерживаться выбранной легенды, а дальше кривая вывезет. Время у него есть. Пока лейтенант не получит приметы настоящего полковника, он попытается что-нибудь придумать. Но что можно сделать, если ты изолирован и находишься под охраной? Этот человек всего лишь штабист, не боец.

– Расскажите о своей работе, – сказал Глеб. – Объясните мне, чем занимались ваши предприятия и организации, какие задачи выполняли вы лично.

Это был неглупый ход. Если ты выдаешь себя за кого-то, то должен ориентироваться в его знаниях и навыках.

Разжигаев ухмыльнулся и посмотрел на Шубина с уважением. Согласно кивнул Леха Карабаш. Эксперт, надо же!

Кандидаты на роль изменника вещали взахлеб. Глебу пришлось выстраивать их в очередь.

Хлебников повествовал о правках и верстках, ежедневных бдениях за печатной машинкой, редакционной коллегии, состоящей из уважаемых людей. Он сыпал специальными терминами, называл фамилии ответственных товарищей, возглавлявших рупор областной власти.

Шубину эти фамилии ни о чем не говорили. Остальным присутствующим – тоже. А времени подготовиться у предателя хватало. В текущей ситуации его слова проверить было нельзя. Он перечислял крупные стройки, знаковые объекты индустриализации, воинские части, больницы, областные спортивные состязания, по которым ему приходилось мотаться, перечислял статьи, которые выходили под его именем. Речь в них шла о передовиках производства, знатных доярках и металлургах, альпинистах, штурмующих далекий Эльбрус и водружающих на нем флаг СССР.

Слесарев, уткнувшись глазами в пол, повествовал об эпюрах и полезных нагрузках, зачитывал формулы расчета балок, опор, пролетов, проводил сравнительный анализ материалов, представил методику проверки на сдвиг, смещение, кратко изложил основы техпроцесса. Это уже напоминало безумие.


Мухавец подробно описал ветлечебницу при конезаводе, перечислил ряд лошадиных болезней, о которых простым смертным знать совершенно незачем. Он назвал породы, которые разводились на предприятии, упоминал левады, паддоки, денники, вспоминал фамилии людей, ответственных за ветеринарную клинику, манеж, шорную мастерскую, конюшни для кобыл и жеребцов-производителей.

Украдкой ухмылялись Карабаш и Краев, сочувственно поглядывали на командира. Помрачнел Прокопий Тарасович, расстроенно вздыхал комиссар.

Да, эти трое мужчин разбирались в своих профессиях. Вряд ли кто-то из них занимал должность начальника штаба стрелковой дивизии. Но что-то тут было не так. Глеб чувствовал это каждой клеточкой своего тела.

Предатель не всегда был начальником штаба. У него были детство и юность. Первая профессия предателя могла не иметь отношения к военному делу. Он имел знакомых, друзей, родственников, а главное – время подумать.

– Объясните наконец, что происходит! – Хлебников приободрился, с вызовом посмотрел на Шубина. – Мы удовлетворили ваше любопытство, товарищи? Можем получить обратно свое оружие и продолжить борьбу с оккупантами?

– Боюсь, что нет, Вениамин Георгиевич, – ответил лейтенант и вздохнул. – Оккупантам придется подождать. Все, что вы рассказали, звучит правдоподобно. Однако у меня сохраняется мнение, что один из вас врет. Поэтому мы вынуждены вас изолировать. Мера временная, не стоит переживать. Если вы ни в чем не виноваты, то не о чем и тревожиться.

Он опять следил за лицами этих людей. Ситуация донельзя глупая, хоть смейся. Слесарев машинально ковырял заплату на ватных штанах. Хлебников беспомощно развел руками, начал бормотать, что будет жаловаться во всевозможные инстанции и обязательно добьется справедливости. Мухавец начал рискованно шутить про тридцать седьмой год, и комиссар Навроцкий тут же насторожился. Мухавец поперхнулся, уткнулся в пол.

– Прокопий Тарасович, поместите этих людей под стражу, – сказал Шубин. – Это не арест. Будем считать, что они задержаны до выяснения обстоятельств. Часовых проинструктируйте особо. Если что-то случится, они будут отвечать головой.

Задержанные по одному вышли из сруба, стали переругиваться с партизанами.

– Есть мнения, товарищи? – поинтересовался Шубин.

Командир отряда озадаченно почесал шрам на лысине и ответил:

– Вроде гладко чешут, товарищ Шубин. Хотя кто их знает, мутные они, не наши. В каждом из них некая червоточинка имеется.

– Мне они тоже не нравятся, – сказал Навроцкий. – Копни их глубже, и наверняка хмарь полезет. Я в этом даже не сомневаюсь.

– Любого копни, хмарь полезет, – заявил Глеб. – Ну, или почти любого. Прошу простить, не имею в виду присутствующих. А вы, парни, как? – Он повернулся к своим бойцам. – Сложилось мнение?

– В своих профессиях они не плавают, как мы на экзаменах, товарищ лейтенант, – проговорил Краев. – Тот, что с конезавода, точно обращался с лошадьми, знает про них не понаслышке. Со структурой племенного завода знаком, проводил там время. Но когда это было? Может, он еще в Гражданскую поднаторел, кто знает? Инженер действительно знаток. Он не просто набор фраз вывалил, а все по теме. Видно, что специалист. Точно говорю. Я два с половиной года на горного инженера учился, сопромат проходил, теорию машин и механизмов. Про газетчика ничего не скажу, но чувствуется спесь. Не выбила еще ее война. Он близко к власти находился, выступал от имени и по поручению.

– Не похож никто из них на высокопоставленного командира, – заявил Карабаш. – Ни выправки, ни стати. Небритость опять же, которой настоящий офицер будет хотя бы стесняться. Условия не позволяли привести себя в порядок, но они уже три дня в отряде, и никто не побрился. Это должно быть на уровне инстинкта.

– Как раз ничего подобного, – сказал Краев. – Инстинкт инстинктом, но для чего голова на плечах? Если кто-то хочет скрыть настоящую личность, то и бриться не будет, и осанку свою не покажет, и словечки интеллигентные употреблять не станет. Но где-то он себя выдаст, в этом можно не сомневаться.



Жизнь продолжалась. До Нового года оставалось три дня и три ночи. Зима уже не зверствовала, морозы ослабли. Подошел обширный антициклон, и весь район завалило снегом. Задули ветра, усилились бураны и метели. Над землей постоянно вихрилась поземка. Деревья отяжелели под грузом мокрого снега.

На базе чувствовалось напряжение, люди готовились к рейду. Приказа еще не было, но приготовления шли. В командирской землянке несколько человек корпели над картой. Люди, знакомые с Бурмихой, принимали участие в обсуждении, яростно спорили, доказывали свою правоту.

Пыхтела печка под навесом. Пожилая кухарка неустанно готовила кашу.

Партизаны роптали. Что происходит? Вот-вот нагрянет Новый год! Где шампанское, ананасы, рябчики и прочие разносолы? Так и будем жрать вашу кашу, тетя Таня? Не пора ли устроить новогодний рейд по вражеским продуктовым базам?

Разведчики Шубина вели себя скромно, делились табаком с местными курильщиками. Но все же инцидент случился. Барковский подловил в укромном уголке Антонину Сотникову, стал ухаживать, заговаривать зубы. Определенные навыки у парня имелись, а про невесту в Подмосковье он, видимо, забыл. Антонина растаяла, стала слушать ухажера, посмеивалась. В какой-то момент расстояние между ними критически сократилось.

Тут им на головы и свалился Ленька Пастухов, безосновательно считавший Антонину своей девушкой. Парень был возмущен, полон решимости отстоять свою собственность. Мужчины сцепились, Пастухов разбил сопернику губу, а тот украсил ему левый глаз. Антонина пыталась их разнять, в итоге сама случайно получила локтем и стала третьей пострадавшей.

На место происшествия прибыли командиры враждующих сторон. Ленька шипел, показывал Барковскому кулак. Дескать, мы еще не договорили. Тот прижимал снег к окровавленной губе, делал вид, что он тут вообще не при делах, просто разговаривал с девушкой, никого не трогал. Антонина плюнула и ушла.

Партизаны украдкой посмеивались. Мол, Ленька тот еще гусь, сам не женится и другим не даст. Разжигаев пригрозил своему бойцу карательными мерами, но явно его не осуждал.

– Товарищ лейтенант, не признаю свою вину, – отчеканил Барковский. – Почему вы так смотрите на меня? Я вел себя прилично, он сам подошел и ударил. А я что, христианин, обязан другую щеку подставлять? Я еще не сильно его ударил. Иначе он вообще не встал бы.

Через час Барковский снова на задворках подловил Антонину, хотел извиниться, если что не так. Ленька не дремал, налетел ястребом и своего добился. Теперь синяк запылал и под вторым глазом разведчика.

Партизанский отряд лежал пластом. Антонина сгорала от стыда. Вместо того чтобы планировать операцию в Бурмихе, Разжигаев устроил выволочку своему подчиненному. Девушка орала на кавалеров, грозилась разбить физиономию, если кто-то из них к ней подойдет. Ленька физически пострадал больше, но морально схватку выиграл и удалился, гордо задрав нос. Землянка с разведчиками подпрыгивала от хохота.

Подозрительные лица сильно нервничали, пребывали в подвешенном состоянии. Шубин спустился к ним в землянку. Часовой, веснушчатый паренек, отомкнул тяжелый засов. В землянке было натоплено. Издеваться над этими людьми никто не собирался. Они поднялись с земляного пола, смотрели угрюмо, молчали.

– Просьбы, пожелания? – спросил Глеб.

– Выпустите нас отсюда, – проворчал инженер Слесарев. – Понять не можем, что мы сделали не так, и за кого здесь нас принимают. Это недоразумение, товарищ. Вы должны понять.

Он всматривался в серые щетинистые лица. Они расплывались, превращались в какого-то трехликого Януса. Лейтенант почувствовал злость. Все должно быть чрезвычайно просто. Либо здесь есть Амосов, либо нет.

Этот вопрос не давал Глебу покоя, мешал ему сосредоточиться на важном деле.

«Почему я не выяснил его приметы еще в Волоколамске? Но кто же знал тогда, что возможны такие совпадения?»

– На переодетого немца никто из нас точно не тянет, – сказал Мухавец и невесело усмехнулся. – Выходит, вы нам инкриминируете измену Родине? Мы на кого-то похожи? Оказались в ненужное время в ненужном месте? Объясните же хоть что-то, товарищ.

Он не мог им ничего объяснить. Останутся втроем, съедят друг друга. А двое из них ни в чем не повинны.

Природа не обделила Прокопия Тарасовича наблюдательностью.