Священная ложь
Часть 31 из 53 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Да, Трейси, – говорю я наконец. – Наверное, здорово.
Глава 37
Мы с Джудом беседовали о многом, но понимали друг друга не всегда. В какой-то момент я осознала, что два человека могут произносить одни и те же слова, думая при этом по-разному. В конце концов я перестала рассказывать ему про Общину. Он не знал их язык, а мы не знали его. Нам пришлось изобретать свой собственный, однако в нем иногда не хватало понятий. Порой возникали мысли, которые не удавалось облечь в слова. По крайней мере, в те дни.
Как-то раз летом, в тот год, когда нам исполнилось шестнадцать, в одну из ночей, ярко освещенную звездами, мы с Джудом смотрели на небо из нашего домика на дереве. Почти не разговаривали, каждый думал о своем. Я глянула на Джуда и увидела на лбу у него хмурую морщинку. Причем не в первый уже раз. Она появлялась все чаще – когда он смотрел на звезды.
– О чем думаешь, когда смотришь на небо? – спросила я.
Джуд пожал плечами.
– Да ладно, не молчи, – не отставала я. – Я ведь знаю, что ты смотришь куда-то наверх. На звезды? Или на луну?
– Не важно, – отмахнулся тот.
Что-то изменилось, прежний детский язык для нас уже не годился. Телами мы тоже выросли. Домик на дереве теперь не вмещал нас в полный рост, и стены с каждым днем казались теснее. Нам было по шестнадцать, и мы не знали, как себя вести. Мы больше не бегали по лесу, беззаботно размахивая руками. Порой нам становилось неловко, мы старались не трогать друг друга без лишней нужды и все чаще садились поодаль.
– Джуд, как думаешь, что такое звезды?
Он повернул ко мне голову.
– Что?
– Звезды, – повторила я. – Что они такое на самом деле? Пророк иногда говорит, что это глаза Господа на темном полотне, а потом – что это райские кущи, куда мы отправимся после смерти. Однако он никогда не отвечает прямо, а если уточняешь, только злится.
– Не знаю, – сказал Джуд. – Меня такому не учили.
– Меня тоже. Очень обидно. Хочу знать. Хочу все знать! Но проще добиться ответа от дубового пенька… Мне никто ничего не объясняет!
– Я могу рассказать все, что хочешь.
– А если не сможешь?
– Тогда это знать ни к чему.
Я скрестила руки и отвернулась.
– Послушай, – с некоторым раздражением начал Джуд, – я могу рассказать, какие кролики издают щебечущий звук, который слышно по ночам, и сколько рыжих муравьев надо, чтобы сожрать белку. Я могу рассказать, сколько лет этому дереву и сколькими ударами топора его можно свалить. Что именно ты хочешь знать?
– Откуда они все взялись? – спрашиваю я. – Их создал Господь? В тот самый момент, когда сотворил огни в небесах?
– Почему у тебя все сводится к звездам? – Джуд покачал головой. – Какая тебе разница? Как это изменит твою жизнь?
– Понятия не имею, – сказала я. – Но звезды… Почему-то мне они важны.
Такие моменты случались все чаще, и, наверное, в этом была самая большая между нами разница: что мы можем смотреть на одни и те же звезды в одном и том же небе и при этом не задаваться одинаковыми вопросами. Не искать ответов.
В один из подобных дней мы сидели в домике на дереве; солнечный свет сочился сквозь листья и заливал весь лес лимонно-зеленым сиянием. Воздух зудел от напряжения, которое не удавалось выразить словами.
– О чем ты думаешь? – спросила я. – И не говори, что ни о чем.
Джуд в тот день был очень рассеян, буквально ушел мыслями в себя. Он тряхнул головой и посмотрел мне в глаза.
– О маме.
– Ты никогда о ней не рассказываешь.
– Она говорила, что звезды – это души и когда кто-то умирает, там, в небе, вспыхивает новая. Я все гляжу, гляжу и гляжу – а ее звезду не вижу.
– Какой она была?
– Чудесной. Иногда выгоняла меня из дома, велела заняться чем-нибудь полезным, например собрать ягоды. Говорила: «Уходи, ты мешаешь мне убираться», – но я знал, что она не всерьез, потому что глаза у нее улыбались. А когда возвращался с ягодами, она ждала меня с пирогом наготове.
– Кажется, она была хорошей мамой.
– Да. Очень хорошей, – прохрипел Джуд.
В глазах у него стояли слезы.
– Потом она заболела. Стала хвататься за верхнюю часть живота и давила изо всех сил, пока боль не отпускала. Поставила рядом с кроватью пластиковое ведерко, сплевывала туда желтую гадость и все повторяла «прости», как будто она в чем-то виновата.
Папа запил. Он не мог смотреть, как она мучается, но перед ней никогда не плакал. Поднимался на чердак, пил и выл во весь голос, а мы внизу его слышали. Я просил отвезти маму в больницу, однако старый грузовик у нас сломался, а по-другому мы с горы спустить ее не могли. Папа мне сказал, что они с мамой сделали свой выбор, когда приехали сюда; они знали, что придется жить без больниц. Со временем стало ясно, что она умирает. Первой догадалась мама. А я – последним.
Вот только мама никак не умирала. Ей становилось все больнее и больнее; это уже была не жизнь, это было хуже смерти. Я все время возился с грузовиком, пытаясь его починить. Перебрал каждую деталь, почистил, подсоединил заново, но двигатель все равно не заводился. А когда я наконец нашел поломку, было уже поздно. Не хватало одного колпачка на проводе, представляешь? Мама умерла из-за какого-то крохотного куска железа… Это бесит меня так сильно, что тянет вскочить и бежать куда-нибудь, сам не знаю куда.
И вот однажды папа подошел к грузовику, который я чинил, положил мне руку на плечо и сказал: «Пора, сынок, тебе поступить по-взрослому». Он постоянно плакал, был очень пьян, с красными глазами и лицом. Он не успел ничего объяснить, я сам все понял. Замахнулся на него гаечным ключом, но он увернулся и встал, согнувшись пополам. Плакал или его тошнило, не знаю, не видел…
Я на два дня убежал в лес. Добрался до таких мест, где никогда раньше не бывал. Просто не мог заставить себя повернуть обратно. Все смотрел на юг, где росла большая осиновая роща. Смотрел на деревья, и мне ужасно хотелось лечь между ними в маленькую ложбинку и уставиться на звезды. Я бродил всю ночь, а когда настало утро, то наконец понял… Понял, что надо делать.
Джуд весь трясся от рыданий. Слова неудержимым потоком лились у него изо рта. Я не знала, как его остановить, поэтому просто зажала ему рот ладонью, но он меня оттолкнул.
– На следующий день я пошел обратно, стараясь идти как можно медленнее. И все же в конце концов дошел до нашей двери, открыл ее и зашел в дом. Взял папин дробовик, который всегда стоял у стены. Мама увидела меня, закрыла глаза и глубоко вздохнула, а потом посмотрела и кивнула. Я воткнул два патрона, приставил ствол к ее голове и… и нажал спусковой крючок.
Джуд окаменел, хотя слезы по-прежнему лились у него из глаз.
– Я убил ее, Минноу. Убил. Она умерла из-за меня.
Не зная, как заставить Джуда замолчать, я прижалась к его рту губами – и на сей раз получилось. Джуд ахнул, будто на него снизошло озарение, и уставился на меня, вытаращив глаза. Напряжение спало. Оно покинуло нас, унося за собой всю неуверенность. Стало намного проще. Джуд наклонился и крепко поцеловал меня, неумело, неуклюже, впервые делая шаг по неизведанному пути. Я поняла, что нас прежде сдерживало. Мы уже не были детьми в детских телах и с детскими мыслями. Мы хотели друг от друга большего.
Позабыв про прежний страх, я провела пальцами по его мокрым щекам и вытерла их тыльной стороной ладони. Джуд забрался руками мне под шляпку, в густые волосы, убранные в косы, затем спустил их на талию и уютно обнял поверх платья.
Годами мы стояли по разные стороны пропасти и звали друг друга, не решаясь ее перепрыгнуть.
А в этот момент поняли: если наклониться, если забыть про страх высоты и не глядеть вниз, то можно дотянуться кончиками пальцев. Пусть самую малость – нам хватило. Мы очертя голову шагнули на неизведанную территорию. Впервые другой человек поделился со мной своей болью.
Теперь я понимаю, что все вокруг меня безмерно страдали, – но никто не смел выразить свои переживания вслух.
Джуд научил меня тому, что любить – значит быть готовым терпеть чужую боль. Вот и всё.
Глава 38
После уроков я каждый раз остаюсь в классе с мисс Бейли. Вообще, у нее по расписанию обед, но она говорит, что обойдется без еды и поможет мне с уроками. Мы читаем настоящие книжки, тонкие, с картинками; точнее, мисс Бейли сидит в кресле-качалке и жует бутерброд, а я продираюсь через очередную историю. Недавно нам попалась сказка про поросенка по имени Уилбур, который подружился с паучихой[17].
Совершенно выдохшись, я опускаю книгу.
– Что такое? – спрашивает мисс Бейли.
– Нам всегда говорили… ну, у нас в церкви, – добавляю я, вспомнив, что она предпочитает не знать наше прошлое, – нам говорили, что если животное когда-нибудь обретет дар речи, значит, оно одержимо дьяволом.
Мисс Бейли вытягивает из-под кресла ноги и садится прямо.
– Правда?
– По утрам, проснувшись, я должна была идти в сарай, заглядывать каждой козе в глаза и спрашивать: «Не одержима ли ты дьяволом?» И если она не отвечает, значит, ее можно подоить, не отравив ядовитым молоком свой разум.
Мисс Бейли задумывается.
– Ты думаешь, Уилбур одержим дьяволом?
Сперва мне кажется, она шутит, но мисс Бейли выглядит слишком серьезной.
– Нет, – удивленно отвечаю я.
– Вот и я так не думаю. Знаешь, когда я была маленькой, папа частенько говорил, что, если я буду плохо себя вести, он отдаст меня ведьме, которая ест детей.
– Правда?
Она кивает.
– Я так боялась этой ведьмы… Наверное, когда ты маленький, все страхи кажутся намного сильнее и остаются с тобой надолго. В конце концов я перестала бояться, но даже теперь, читая книги про ведьм, невольно вспоминаю про свое детство. Согласись, это немного странно?
– А как вам удалось? – спрашиваю я. – Справиться со страхом?
Мисс Бейли долго не отвечает.
Глава 37
Мы с Джудом беседовали о многом, но понимали друг друга не всегда. В какой-то момент я осознала, что два человека могут произносить одни и те же слова, думая при этом по-разному. В конце концов я перестала рассказывать ему про Общину. Он не знал их язык, а мы не знали его. Нам пришлось изобретать свой собственный, однако в нем иногда не хватало понятий. Порой возникали мысли, которые не удавалось облечь в слова. По крайней мере, в те дни.
Как-то раз летом, в тот год, когда нам исполнилось шестнадцать, в одну из ночей, ярко освещенную звездами, мы с Джудом смотрели на небо из нашего домика на дереве. Почти не разговаривали, каждый думал о своем. Я глянула на Джуда и увидела на лбу у него хмурую морщинку. Причем не в первый уже раз. Она появлялась все чаще – когда он смотрел на звезды.
– О чем думаешь, когда смотришь на небо? – спросила я.
Джуд пожал плечами.
– Да ладно, не молчи, – не отставала я. – Я ведь знаю, что ты смотришь куда-то наверх. На звезды? Или на луну?
– Не важно, – отмахнулся тот.
Что-то изменилось, прежний детский язык для нас уже не годился. Телами мы тоже выросли. Домик на дереве теперь не вмещал нас в полный рост, и стены с каждым днем казались теснее. Нам было по шестнадцать, и мы не знали, как себя вести. Мы больше не бегали по лесу, беззаботно размахивая руками. Порой нам становилось неловко, мы старались не трогать друг друга без лишней нужды и все чаще садились поодаль.
– Джуд, как думаешь, что такое звезды?
Он повернул ко мне голову.
– Что?
– Звезды, – повторила я. – Что они такое на самом деле? Пророк иногда говорит, что это глаза Господа на темном полотне, а потом – что это райские кущи, куда мы отправимся после смерти. Однако он никогда не отвечает прямо, а если уточняешь, только злится.
– Не знаю, – сказал Джуд. – Меня такому не учили.
– Меня тоже. Очень обидно. Хочу знать. Хочу все знать! Но проще добиться ответа от дубового пенька… Мне никто ничего не объясняет!
– Я могу рассказать все, что хочешь.
– А если не сможешь?
– Тогда это знать ни к чему.
Я скрестила руки и отвернулась.
– Послушай, – с некоторым раздражением начал Джуд, – я могу рассказать, какие кролики издают щебечущий звук, который слышно по ночам, и сколько рыжих муравьев надо, чтобы сожрать белку. Я могу рассказать, сколько лет этому дереву и сколькими ударами топора его можно свалить. Что именно ты хочешь знать?
– Откуда они все взялись? – спрашиваю я. – Их создал Господь? В тот самый момент, когда сотворил огни в небесах?
– Почему у тебя все сводится к звездам? – Джуд покачал головой. – Какая тебе разница? Как это изменит твою жизнь?
– Понятия не имею, – сказала я. – Но звезды… Почему-то мне они важны.
Такие моменты случались все чаще, и, наверное, в этом была самая большая между нами разница: что мы можем смотреть на одни и те же звезды в одном и том же небе и при этом не задаваться одинаковыми вопросами. Не искать ответов.
В один из подобных дней мы сидели в домике на дереве; солнечный свет сочился сквозь листья и заливал весь лес лимонно-зеленым сиянием. Воздух зудел от напряжения, которое не удавалось выразить словами.
– О чем ты думаешь? – спросила я. – И не говори, что ни о чем.
Джуд в тот день был очень рассеян, буквально ушел мыслями в себя. Он тряхнул головой и посмотрел мне в глаза.
– О маме.
– Ты никогда о ней не рассказываешь.
– Она говорила, что звезды – это души и когда кто-то умирает, там, в небе, вспыхивает новая. Я все гляжу, гляжу и гляжу – а ее звезду не вижу.
– Какой она была?
– Чудесной. Иногда выгоняла меня из дома, велела заняться чем-нибудь полезным, например собрать ягоды. Говорила: «Уходи, ты мешаешь мне убираться», – но я знал, что она не всерьез, потому что глаза у нее улыбались. А когда возвращался с ягодами, она ждала меня с пирогом наготове.
– Кажется, она была хорошей мамой.
– Да. Очень хорошей, – прохрипел Джуд.
В глазах у него стояли слезы.
– Потом она заболела. Стала хвататься за верхнюю часть живота и давила изо всех сил, пока боль не отпускала. Поставила рядом с кроватью пластиковое ведерко, сплевывала туда желтую гадость и все повторяла «прости», как будто она в чем-то виновата.
Папа запил. Он не мог смотреть, как она мучается, но перед ней никогда не плакал. Поднимался на чердак, пил и выл во весь голос, а мы внизу его слышали. Я просил отвезти маму в больницу, однако старый грузовик у нас сломался, а по-другому мы с горы спустить ее не могли. Папа мне сказал, что они с мамой сделали свой выбор, когда приехали сюда; они знали, что придется жить без больниц. Со временем стало ясно, что она умирает. Первой догадалась мама. А я – последним.
Вот только мама никак не умирала. Ей становилось все больнее и больнее; это уже была не жизнь, это было хуже смерти. Я все время возился с грузовиком, пытаясь его починить. Перебрал каждую деталь, почистил, подсоединил заново, но двигатель все равно не заводился. А когда я наконец нашел поломку, было уже поздно. Не хватало одного колпачка на проводе, представляешь? Мама умерла из-за какого-то крохотного куска железа… Это бесит меня так сильно, что тянет вскочить и бежать куда-нибудь, сам не знаю куда.
И вот однажды папа подошел к грузовику, который я чинил, положил мне руку на плечо и сказал: «Пора, сынок, тебе поступить по-взрослому». Он постоянно плакал, был очень пьян, с красными глазами и лицом. Он не успел ничего объяснить, я сам все понял. Замахнулся на него гаечным ключом, но он увернулся и встал, согнувшись пополам. Плакал или его тошнило, не знаю, не видел…
Я на два дня убежал в лес. Добрался до таких мест, где никогда раньше не бывал. Просто не мог заставить себя повернуть обратно. Все смотрел на юг, где росла большая осиновая роща. Смотрел на деревья, и мне ужасно хотелось лечь между ними в маленькую ложбинку и уставиться на звезды. Я бродил всю ночь, а когда настало утро, то наконец понял… Понял, что надо делать.
Джуд весь трясся от рыданий. Слова неудержимым потоком лились у него изо рта. Я не знала, как его остановить, поэтому просто зажала ему рот ладонью, но он меня оттолкнул.
– На следующий день я пошел обратно, стараясь идти как можно медленнее. И все же в конце концов дошел до нашей двери, открыл ее и зашел в дом. Взял папин дробовик, который всегда стоял у стены. Мама увидела меня, закрыла глаза и глубоко вздохнула, а потом посмотрела и кивнула. Я воткнул два патрона, приставил ствол к ее голове и… и нажал спусковой крючок.
Джуд окаменел, хотя слезы по-прежнему лились у него из глаз.
– Я убил ее, Минноу. Убил. Она умерла из-за меня.
Не зная, как заставить Джуда замолчать, я прижалась к его рту губами – и на сей раз получилось. Джуд ахнул, будто на него снизошло озарение, и уставился на меня, вытаращив глаза. Напряжение спало. Оно покинуло нас, унося за собой всю неуверенность. Стало намного проще. Джуд наклонился и крепко поцеловал меня, неумело, неуклюже, впервые делая шаг по неизведанному пути. Я поняла, что нас прежде сдерживало. Мы уже не были детьми в детских телах и с детскими мыслями. Мы хотели друг от друга большего.
Позабыв про прежний страх, я провела пальцами по его мокрым щекам и вытерла их тыльной стороной ладони. Джуд забрался руками мне под шляпку, в густые волосы, убранные в косы, затем спустил их на талию и уютно обнял поверх платья.
Годами мы стояли по разные стороны пропасти и звали друг друга, не решаясь ее перепрыгнуть.
А в этот момент поняли: если наклониться, если забыть про страх высоты и не глядеть вниз, то можно дотянуться кончиками пальцев. Пусть самую малость – нам хватило. Мы очертя голову шагнули на неизведанную территорию. Впервые другой человек поделился со мной своей болью.
Теперь я понимаю, что все вокруг меня безмерно страдали, – но никто не смел выразить свои переживания вслух.
Джуд научил меня тому, что любить – значит быть готовым терпеть чужую боль. Вот и всё.
Глава 38
После уроков я каждый раз остаюсь в классе с мисс Бейли. Вообще, у нее по расписанию обед, но она говорит, что обойдется без еды и поможет мне с уроками. Мы читаем настоящие книжки, тонкие, с картинками; точнее, мисс Бейли сидит в кресле-качалке и жует бутерброд, а я продираюсь через очередную историю. Недавно нам попалась сказка про поросенка по имени Уилбур, который подружился с паучихой[17].
Совершенно выдохшись, я опускаю книгу.
– Что такое? – спрашивает мисс Бейли.
– Нам всегда говорили… ну, у нас в церкви, – добавляю я, вспомнив, что она предпочитает не знать наше прошлое, – нам говорили, что если животное когда-нибудь обретет дар речи, значит, оно одержимо дьяволом.
Мисс Бейли вытягивает из-под кресла ноги и садится прямо.
– Правда?
– По утрам, проснувшись, я должна была идти в сарай, заглядывать каждой козе в глаза и спрашивать: «Не одержима ли ты дьяволом?» И если она не отвечает, значит, ее можно подоить, не отравив ядовитым молоком свой разум.
Мисс Бейли задумывается.
– Ты думаешь, Уилбур одержим дьяволом?
Сперва мне кажется, она шутит, но мисс Бейли выглядит слишком серьезной.
– Нет, – удивленно отвечаю я.
– Вот и я так не думаю. Знаешь, когда я была маленькой, папа частенько говорил, что, если я буду плохо себя вести, он отдаст меня ведьме, которая ест детей.
– Правда?
Она кивает.
– Я так боялась этой ведьмы… Наверное, когда ты маленький, все страхи кажутся намного сильнее и остаются с тобой надолго. В конце концов я перестала бояться, но даже теперь, читая книги про ведьм, невольно вспоминаю про свое детство. Согласись, это немного странно?
– А как вам удалось? – спрашиваю я. – Справиться со страхом?
Мисс Бейли долго не отвечает.