Священная ложь

– А что?

– Просто я реалистка, – говорит она, и я пытаюсь взглянуть на ситуацию ее глазами.

Я чуть было не убила Филипа. Как теперь мне оправдаться перед комиссией? Что сказать в свою защиту?

– Ты когда-нибудь была на слушаниях? – спрашиваю я.

– Один раз.

– И что там?

– Скукота. Они часов пять болтают, прежде чем вообще открыть твое дело. А когда тебе дают слово, все уже давно решено. Задают пару вопросов, ты думаешь, это что-то изменит… только на самом деле бесполезно. Потом они немного совещаются и говорят, что в условно-досрочном отказано.

– А если за тебя вступится кто-нибудь из персонала?

– Понятия не имею. Я о таком не слышала. Обычно на нас всем плевать. Мы для них лишь овцы. Скот, чтобы гонять из клетки в клетку.

На ум приходит мисс Бейли, и Бенни, и доктор Уилсон, и я хочу возразить. А потом задумываюсь: действительно ли им есть до меня дело?

– А как же Бенни? – спрашиваю я. – Вы двое, кажется, весьма близки…

– Бенни могла бы выступить в мою защиту, если б я попросила. Но мне все равно откажут. Некоторые дела – вроде моего или твоего – слишком очевидны. Как ни выслуживайся, ни цитируй теперь Библию, мнение о тебе уже сложилось.

Кивнув, я пристраиваю подбородок на колено.

– Минноу, – торжественно объявляет Энджел, – пожалуйста, не надейся зря, шансов никаких. Ты поедешь в Биллингс, а через год и я.

Некоторые девочки нарочно говорят про Биллингс, пытаясь напугать нас историями про маньячек и наркоманок, которые зарежут за любой косой взгляд. А вот те, кому сидеть долго, шепчутся, будто там лучше, и находят разные причины не верить слухам. Говорят, что заключенные там носят настоящую одежду – бордовые футболки и штаны, а не опостылевшие комбинезоны. Говорят, если хорошо себя вести, могут дать бездомную собаку на воспитание. А в охране даже служат мужчины.

– Жду не дождусь, – бормочу я, когда звонок зовет нас на ужин.





* * *


Когда мы приходим в столовую, там стоит миссис Нью с высокой худой женщиной в сером костюме.

– Смотрительница, – шепчут вокруг.

Женщина в сером глядит на девочек так, будто наблюдает за нами с вершины сторожевой вышки с винтовкой в руках. Короткие волосы у нее стянуты в хвост, пучки крашеных светлых прядей неестественно расходятся веером от линии лба. Кожа на лице мучнистая и очень бледная.

Никто не знает, как ее зовут, и показывается она только в тех случаях, когда дело совсем дрянь.

– В прошлый раз, – бормочет Энджел, усаживаясь со мной за стол, – она пришла объявить, что отдых отменяется, потому что какая-то девчонка повесилась на веревке для тетербола[14].

– А перед этим, – подхватывает Рашида, – когда та дурочка, Роксана, пыталась сбежать, ухватившись за днище автобуса, и ее размазало по всей парковке.

– Да, мы видели из кабинета биологии, – кивает ее соседка. – Весь двор в кишках был.

Смотрительница подходит к встроенному микрофону и громко откашливается. В столовой моментально воцаряется тишина.

– Добрый вечер, – отрывисто произносит она.

– Добрый вечер, – хором отзываемся мы.

– У меня для вас замечательные новости. Программа «Мост», закрытая два года назад, вновь объявляет набор и готова принять ваши заявки.

Среди девочек поднимается оживленный гул.

– Конкуренция будет крайне высокой, – продолжает смотрительница. – Сегодня подобное заявление сделают коменданты в каждом исправительном учреждении для несовершеннолетних по всему штату. Тем не менее я рекомендую вам рискнуть и подать заявку. Миссис Нью раздаст формы учителям.

– О чем это она? – спрашиваю я у Энджел.

– По этой программе тебе после освобождения дают место, где жить, и оплачивают колледж. Ты будешь на полном обеспечении сколько надо, пока не закончишь учебу и не найдешь работу.

– Как в общежитии? – спрашиваю я.

– В очень хорошем общежитии, где живешь на всем готовом. Скорее даже, как в пансионате для престарелых.

Над толпой взмывают десятки рук, и смотрительница минут пять отвечает на вопросы. Да, все оплачено. Да, даже колледж. Да, питание тоже. Нет, естественно, никакой выпивки не полагается, это не смешно.


Мышастая блондинка с птичьими костями и огромным животом, раздутым как арбуз, тоже поднимает руку.

Да, отвечает смотрительница, программа предусматривает и содержание ваших иждивенцев, если таковые появятся. Белокурая девушка расплывается в улыбке и гладит торчащий живот.

– А вот это уже хреново… – хмуро шепчет Энджел.

Я гляжу на нее.

– Что такое?

– Она и впрямь думает, будто войдет в программу, – говорит Энджел.

Я вслед за ней поворачиваю голову к блондинке. Глаза у той полны надежды. Как и почти у всех девочек в столовой. Они шепчутся друг с другом, сложив руки чашечкой, пока смотрительница перечисляет условия программы. И тут до меня доходит, какой в самом деле это мерзкий трюк: жестокий и отвратительный. Мало кому из присутствующих удастся преодолеть хоть один этап отбора.

– Я так понимаю, ты заявление подавать не будешь? – спрашиваю у Энджел.

Впрочем, ответ и без того очевиден.

Та хмыкает.

– Скорее мне Нобелевскую премию вручат.

Смотрительница говорит, что право на участие в программе имеют лишь девушки, которые освободятся до восемнадцати лет. А Энджел отправится в тюрьму для взрослых. Видимо, надолго. И я, скорее всего, тоже.





Глава 35




Бывают моменты, когда я целыми днями могу не вспоминать про Общину. Уже несколько недель не тоскую по крапивному пирогу или по первым грибам, которые можно стащить из ведра, пока никто не видит. А последнее время стараюсь не думать и про Джуда. Однако сегодня утром мысли о нем налетают без спроса, когда я вижу в столовой новую девчонку. Та неуверенно сжимает поднос, шагает на полусогнутых ногах и заметно мешкает перед тем, как сесть за пустой столик. На щеке у нее красуется большой и яркий кровоподтек. Что-то вдруг щелкает у меня в голове, и я в один миг из столовой переношусь в лес, где жду в сумерках Джуда.

Порой он выходил встречать меня с подбитым глазом, но никогда не объяснял, откуда взялся синяк. Только прятал взгляд, стараясь лишний раз не смотреть в мою сторону. Все реже рассказывал про отца, который мог цитировать Библию и тут же выпить залпом бутыль самогона, припрятанного еще до рождения Джуда. Ни о чем не спрашивая, я показывала Джуду свои шрамы: красную вспухшую кожицу на тыльной стороне ладоней от розог Вивьен или похожие на рисунок дерева следы от хлыста, щедро усеявшие голую спину.

– Джуд, научи меня читать, – попросила я однажды на вторую зиму нашего знакомства.

Я сидела, свернувшись калачиком под пледом, который мы притащили в домик на дереве специально для холодных вечеров. Джуд в тот раз принес Библию матери, чтобы показать мне на переплете ее имя, которое она написала, когда ей было двенадцать. Я трепетно гладила толстую потрепанную книгу, как величайшую реликвию в мире.

– Читать? – Джуд поднял взгляд от гитарных струн. – А зачем тебе? Мне это умение никакой пользы не принесло.

– Не знаю, – сказала я. – Вдруг пригодится. Я могла бы прочитать Библию.

Он перестал бренчать.

– Боюсь, эта книга мне совсем не нравится – нравится только мамино имя на обложке. Папа всегда начинает цитировать Библию, когда бесится и злится, рассуждает про грехи и проклятия… Иногда мне кажется, что в этом мире для него вообще нет праведников.

– Тогда научи меня петь, – попросила я.

– А какую песню?

– Ту, которую ты пел самой первой.

– «Пой и веселись»?

Я молча кивнула.

– Тебя мама ей научила?

– Ага. – Он пожал плечами. – Она здорово пела…

– А что с ней случилось? – поинтересовалась я и тут же закусила губу.

Джуд нахмурился, и я поняла, что спросила лишнее. Он никогда о ней не говорил. Я знала, что она умерла, но Джуд не рассказывал, от чего именно.

– Давай, садись рядом, – предложил он, хлопая по дощатому полу.

Я села и спустила с дерева ноги, развесив вокруг широкий подол платья.

«Каждый день и каждый вечер пой и веселись», – запел Джуд.

Я принялась повторять за ним дрожащим, неуверенным голосом.