Светлая печаль Авы Лавендер

Джек поморщился.

– Прости, – прошептал он и, взяв его в руки, попытался расправить смятые цветы.

Вивиан выхватила у него венок и резко бросила на землю.

– Невелика потеря, – сказала она.

То, что произошло потом, ни один из них так и не смог объяснить до конца. Вивиан будто бы наблюдала за кем-то со стороны: вот кто-то раздевается, чьи-то губы на коже Джека, чьи-то руки на его груди. Ее мысли занимали лишь вкус его губ и пальцы, запутавшиеся в ее волосах. А когда он своим телом придавил венок во второй раз, она, широко расставив ноги, села сверху, бедром к бедру, и выгнула шею к небу.

Головой Вивиан ощущала прохладу садового грунта. От него шел резкий и мощный зловонный дух, он лез к ней в ноздри. Самая крупная георгина из тех, что росли у матери в саду, называлась «Неустрашимая» – ярко-красный цветок в форме помпона размером с глубокую тарелку. Вивиан протянула руку и, сорвав его, стала трясти туда-сюда, поражаясь тому, какой он большой, но при этом хрупкий, и ей ничего не стоит общипать его пальцами.

Белое платье Вивиан сползло с плеч, в лунном свете обнажив грудь. Юбка перекрутилась на талии. Размазывая по плечам грязь и теребя оторванные кружева на подоле, она подметила без всяких эмоций – как она вообще теперь может что-то чувствовать, раз потеряла Джека? – что была одета как невеста, когда увидела Джека и в первый раз, и в тот, что, вероятно, станет последним. Есть, наверное, здесь какая-то ирония, хотя это мало утешало ее многострадальное сердце.

На темном небе Вивиан видела оранжевые отблески пламени костра. Если закрыть глаза, было слышно, что празднование продолжается без нее: собравшиеся в круг мужчины, чьи громкие от выпитого по случаю праздника пива голоса разносятся по округе, их жены, отгоняющие детей от костра. Если задержать дыхание, было слышно, как Джек что-то шепчет на ушко невесте. Она громко выдохнула.

Вивиан считала себя разумной женщиной. Она родилась под знаком девы. Она привыкла решать задачи, даже если для этого приходилось подолгу все обдумывать в ванной. Но такое! Такое невозможно осмыслить. Когда она пыталась представить свою жизнь без Джека или его жизнь без нее, ей в голову ничего не лезло, кроме утконосов. Что есть утконос, как не просто утка с мехом? Сама мысль была нелепа и неправильна.

Она осторожно провела пальцем по месту на шее, куда ее поцеловал Джек. Оно пылало, а в груди ныло так, что было больно дышать, двигаться, думать. Тогда Вивиан решила остаться на земле под клумбой с георгинами, глядя на отблески пламени в ночном небе и выдыхая каждый раз, когда до нее доносился вороватый шепот Джека.

Гейб видел, как Вивиан и тот парень – кто он, черт побери, такой? – свернули на дорогу, ведущую к водохранилищу, и его сердце поскакало вслед за ними. Затем он сел на бордюр у аптеки рядом со старым бродягой, бренчащим на мандолине пальцами с длинными грязными ногтями. Там он и оставался в ожидании, когда вернется сердце, вежливо улыбаясь попыткам бродяги исполнить музыку.

Гейба восхищало, как легко преданные лютеране из Вершинного переулка прониклись языческим праздником, замаскированным, само собой, под день рождения их маленькой португальской принцессы. В честь Фатимы Инес соседи, чьи руки и ноги были разрисованы солнечными лучами, водили хороводы вокруг майского дерева. Дочкам они смастерили волшебные деревянные палочки с войлочными звездами. Женщины, все остальные дни года добросовестно разводящие розы для церковного алтаря, проводили канун дня летнего солнцестояния за сбором пучков розмарина, чабреца и душицы, которые прикрепляли к входным дверям и развешивали в прихожей. Для защиты. Удачи. Благополучия.

Вскоре опустилась тьма, и самый длинный день в году уступил место ночи. Мэр Сиэтла с рогами на голове зажег костер. Толпа взревела, пламя с треском взвилось к небу, но внимание Гейба было сосредоточено на ускользающей Вивиан. Неизвестный Гейбу молодой человек бежал следом за ней. Гейб поднялся, готовясь пуститься вдогонку, но понял, что с такими длинными ногами догонит их слишком быстро. И что ему тогда делать? Требовать объяснений?

Позднее, когда он возвращался к дому в конце Вершинного переулка, он встретил незнакомца – тот спускался с холма: мятая одежда, криво застегнутая рубашка, развязанные шнурки на ботинках. Гейб заглянул ему в глаза: с лицом, полным ненависти к самому себе, тот поспешил прочь.

Несколько минут спустя Гейб обнаружил Вивиан. Сначала проверил ванную. И только потом увидел ее на клумбе с георгинами: полуодетая, в свете луны она дрожала от холода, и лишь собрав всю волю в кулак, он удержался, чтобы не подбежать и не сгрести ее в объятия своими длинными руками. Или пойти врезать тому парню по зубам.

На следующее утро, когда Вивиан проснулась, грязные разводы на простыне и страдания по Джеку Гриффиту стало выносить чуть легче, чем накануне.

Или она себя в этом убедила?





Глава восьмая




Вивиан устроилась в аптеку[27] продавцом содовой. В пекарню ей ход был закрыт после приготовленной ею партии эклеров, от которых покупатели заплакали навзрыд и своими слезами испортили недельный запас хлеба. Подавала Вивиан мороженое с горячим шоколадным соусом и вишневую колу в липких стаканах. Когда Констанс Квокенбуш чопорно поинтересовалась, как она собирается теперь жить, когда Джек Гриффит женится на какой-то Лоре Лавлорн, Вивиан с сиропной улыбкой объявила в ответ: «Я буду летать».

Служба эвакуации раненых по воздуху нуждалась в бортовых медсестрах, и стюардессы-патриотки ответили на призыв. Не то чтобы Вивиан не приходило в голову присоединиться к ним. Группа парней из местных ушла на фронт сразу после школы. Несколько месяцев спустя двое из них вернулись в деревянных ящиках; звезды на флагах вооруженных сил в окнах родительских домов из синих сменились на золотые. Вивиан знала этих ребят: Уоллес Зиммер был братом Делайлы, а Динки Филдз сидел за Вивиан на английском.

После нападения на Перл-Харбор она непрестанно молилась за мальчишек, тела которых остались в «Аризоне»[28], и вязала рукавицы с пальцем для спускового крючка для замерзающих в окопах на европейской земле. Вивиан отдавалась грезам, в которых она выхаживала раненых солдат, требовала еще бинтов, в то время как ветер раздувал юбку белоснежной формы, а над головой свистели пули. Правда, Вивиан никогда не училась на медсестру, поэтому, рисуя в своем воображении жизнь в небесах, она летела вовсе не над вражеской территорией. В сущности Вивиан не была создана для войны: она не любила громких звуков и часто вздрагивала, когда свистел чайник. А тут представьте еще и запахи.

Когда она рисовала в своем воображении жизнь в небесах, она видела себя на борту самолета разносящей еду на розовом подносе. Свои туфли-корреспонденты она держала бы в чистоте и порядке, а тональный крем на ногах – сухим. Она бы улыбалась кому нужно, флиртовала, как положено, с пассажирами первого класса и лишь изредка после коктейля и танцев в баре шла бы в номера пилотов. На следующее утро, не обращая внимания на обручальное кольцо на раковине в ванной, она бы закрепляла шляпку-таблетку на взбитых кудряшках.

Одним особенно вялым днем в ожидании покупателей Вивиан нашла старую газету – ее засунули под прилавок, за банки с шоколадным соусом. Рядом с сенсационным сообщением об открытии планеты Плутон была напечатана статья о самолете, у которого закончилось топливо, и капитану пришлось посадить его на пшеничном поле недалеко от Чероки, штат Вайоминг. Стюардесса с борта самолета сказала, что люди приезжали за много километров в фургонах и даже верхом на лошадях, чтобы взглянуть на воздушное судно. Она утверждала, будто они приняли ее, стюардессу, за ангела, слетевшего с неба. История так понравилась Вивиан, что она решила стать стюардессой и на следующий же день подала заявление в «Юнайтед Эйрлайнз».

Человек, который проводил собеседование, держал в руках папку-планшет; его нижняя губа была похожа на велосипедную шину. Он попросил Вивиан задрать юбку и пройтись по коридору, чтобы посмотреть на ее ноги. Придирчивым оком взглянул на ее руки и обследовал ногти, потом волосы и зубы. Она была к этому готова и удивилась, что не почувствовала себя выставочной лошадью. Накануне она завила волосы на бигуди – и теперь кудри легкими волнами лежали на плечах, – а также проследила, чтобы губная помада была самого подходящего оттенка красного. В конце собеседования мужчина улыбнулся, выпятив толстую нижнюю губу над слабовольным подбородком, и сказал, как маме повезло, что она такая хорошенькая. Она задумалась, не говорят ли это все неказистые мужчины.

В ожидании ответа Вивиан проводила дни в аптеке, представляя теперь свою жизнь совершенно по-другому, чем если бы жила с Джеком. Она часто отвлекалась посреди дня – пока добавляла взбитые сливки в потекшее мороженое или бросала вишню в колу – и думала: «Если жизнь без Джека будет такой, то она мне вполне подходит». Очень скоро, говорила она себе, дни ее будут начинаться и заканчиваться в синей униформе стюардессы «Юнайтед Эйрлайнз» с приколотыми чуть ниже круглого воротничка золотыми крылышками.

Но в конце августа в аптеке во время перерыва на посещение уборной что-то вдруг вызвало в памяти Вивиан тот день, когда ей исполнилось тринадцать и она проснулась от тупой боли в нижней части живота. Она подумала: болит довольно сильно, и мама разрешит пропустить школу. Однако, когда она спустилась вниз, собравшись разыграть болезнь, она обнаружила, что мама уже знала, что за хворь на нее напала.

Сюрпризом назвать это было нельзя. Эмильен уже некоторое время получала странные сообщения из не менее странных мест. Если ей снились ключи, ожидались перемены. Чай во сне намекал на непредвиденного визитера. Крик птиц с севера означал трагедию, с запада – удачу, а с востока – явление благой любви. Ребенком Вивиан хотела понять, не простирался ли дар матери еще дальше в область сверхъестественного – вдруг она могла говорить с мертвыми? Но Эмильен только отмахивалась от теории Вивиан.

– Привидений не существует, – говорила она, украдкой поглядывая в дальний угол комнаты.

Эмильен выдала Вивиан эластичный гигиенический пояс, от которого на талии оставались красные отметины. В тот день она разрешила Вивиан не идти в школу и даже снабдила ее запиской, освобождающей от занятий физкультурой до конца недели.

Но в какой-то момент между тем самым праздником летнего солнцестояния и сегодняшним днем Вивиан осознала, что уже два месяца не испытывала теперь уже знакомой боли в животе.

В старшей школе Вивиан сидела на уроках рядом с девочкой, у которой забеременела двоюродная сестра. Девочка клялась, что кузина решила эту проблему с помощью чиха. Тогда Вивиан удивило, почему одноклассница решила рассказать об этом именно ей. Сейчас же она, уйдя вглубь магазина, надорвала упаковку черного перца, насыпала горсть и сунула себе под нос. После примерно восьмой попытки она поняла, что единственное, чего добьется, бросаясь перцем себе в лицо, – это раздражения сетчатки глаза.

Потом Вивиан попыталась очень сильно кашлять. От этого у нее заболело горло. По ночам она старалась усилием мысли вызвать у себя ту тупую боль – в животе, в пояснице, в верхней части бедер – и молилась о чуде.

Во время рабочего дня Вивиан ходила в туалет по шесть раз в час. Именно после одного особенно мучительного похода в аптеке появился Джек Гриффит.

То ли соблюдая приличия, то ли просто от стыда, но Джек тем летом всячески старался избегать Вивиан. Он устроился на склад военного снабжения в порту Сиэтла, работая рядом с женщинами вдвое старше себя, чьи сыновья и мужья были за границей. По выходным Джек уезжал на побережье со своей невестой, которая тоже проводила лето в Сиэтле, поближе к жениху. Джеку тем летом постоянно казалось, что воздух воняет рыбой.


Джек не лгал, когда сказал Вивиан, что Лора Лавлорн хорошая. Так оно и было. Она была хорошая и приятная, и Джек знал, что ему полагается ее любить. А как же иначе? Все любили Лору Лавлорн. Она воплощала в себе все то, что от нее хотели. Но иногда, во время поездок на побережье, Джек о ней забывал. Он часто думал о той последней ночи в Вершинном переулке, и вместо солнца вдруг появлялась луна. На него глядело ее отражение, но не из бьющихся о берег океанских волн, а из водной глади водохранилища. И тогда он поднимал глаза и замечал ее, Лору Лавлорн: расплывшись в безупречной улыбке, она наматывала прядь волос на палец с помолвочным кольцом. Про себя подумав «ой», он продолжал жить дальше.

Джек Гриффит и Лора Лавлорн познакомились в Уитмене на первом курсе во время футбольного матча. Это был не просто футбольный матч. «Уитменские миссионеры» играли с «Уилламеттскими смельчаками», которые оставались чемпионами уже девять лет подряд, и победить их казалось нереальным. Этот матч стал последним на три сезона из-за войны, в результате которой отменили футбольную программу целой лиги. Джек как раз писал Вивиан письмо – оно навсегда останется лежать в верхнем ящике стола недописанным, – когда друзья из общаги позвали его на стадион. Одетые в синие с золотом свитера, они горланили университетский командный гимн: «Да здравствует Уитмен…»

На трибунах через три ряда от себя Джек заметил вспышку медно-рыжих волос. Плачевная игра продолжалась, неуклонно ведя «Миссионеров» к поражению, а Джек смотрел, как девушка с медными волосами одобрительно оживлялась при каждом «миссионерском» голе и как от холода розовели ее щеки.

Джек выяснил, что Лора Лавлорн была членом общества «Дельта-Гамма» – на это указывал крошечный белый щит, приколотый к ее свитеру, – а также «Клуба энтузиастов». Каждую пятницу после обеда она вместе с «минитмейдами»[29] продавала военные облигации. А еще она была искусной пловчихой: своими программами могла утереть нос самой знаменитой синхронистке Эстер Уильямс[30]. К тому же Лора была дочерью выпускника 1920 года, чьи пожертвования колледжу всегда превосходили дары других, даже самых выдающихся выпускников. Лавлорны жили недалеко от Спокана в большом английском особняке в тюдоровском стиле: в библиотеке отец Лоры курил сигары с деловыми партнерами, а мать принимала их жен в чайной комнате. У них имелся табун отмеченных наградами арабских скакунов и коттедж на побережье. Но самое главное, как понял Джек, – никто из Лавлорнов не был странным или необычным. Никто никогда не осмелился назвать кого-либо из них ведьмой.

Даже отец Джека.

Тем жарким августовским днем Джек вошел в аптеку, сел за стойку на один из металлических стульев и заказал крем-соду. Вивиан смотрела, как он пьет через соломинку сиропный напиток. Джек поднял на нее глаза и сказал:

– Я тебя никогда не забуду.

За стойкой моя бедная мать пригнулась пониже, и ее стошнило.





Глава девятая




В следующем году весна (а с ней муравьи, тюльпаны и аллергия на пыльцу) пришла рано. Был еще только март, а солнце уже мягко пригревало Вивиан спину. Она сидела на крыльце и ела вишню из плошки, стоящей на коленях. На полу валялись горстки косточек и черенков.

Вивиан ждала. Занятие совершенно неразумное, но у нее не было выбора. За семь долгих месяцев ее тело стало неузнаваемым, и надежда мало-помалу угасала. Вивиан почти не видела эту надежду: месяцы шли, и та уже стала крохотной точечкой вдали. Но она все-таки ждала. Ждала, когда к ней вернется Джек.

Вишневое дерево у дома первым в городе зацвело на целый сезон раньше. Весь январь Вивиан смотрела на розовые соцветия, разбросанные по еще покрытому снегом газону. Теперь дерево буквально ломилось от вишен – таких спелых, что вместо красных были фиолетовыми, и таких крупных, что лопалась кожица и сок, стекая по веткам дерева, впитывался в землю. Банки вишневого джема, который варила Эмильен, и пироги с вишней, которыми торговали в булочной, едва ли сказались на количестве падающих с дерева плодов. К счастью, вишня была единственной пищей, от которой Вивиан не тошнило, хотя врач – тот, что лишь несколько лет назад был ее педиатром, – утверждал, что тошнота уже должна была пройти.

Вивиан вытянула перед собой распухшие ступни: грязь в подошвы въелась еще в феврале, когда перестали налезать туфли. Правда, носить их было незачем. Ни один человек в округе не видел Вивиан с тех пор, как она уволилась с работы за стойкой с газировкой, так как была не в состоянии больше делать вид, что влезает в одежду.

Эмильен расставляла юбки и платья Вивиан с помощью клиньев из разрозненных тканей – это была бесплодная попытка заставить Вивиан снять кружевное белое платье, из которого она не вылезала все семь месяцев, платье с незакрывающейся молнией, которое стало коричневым.

Вивиан почти не могла смотреть на себя в зеркало в прихожей, не говоря уже о том, чтобы одеться самой. Или принять ванну. Под отяжелевшими грудями и вокруг ставших необычайно темными и чужими ареолами собрались чумазые круги. Волосы грязными патлами свисали на спину, а руки были постоянно липкими от вишневого сока.

Мылась она только, когда мать и Вильгельмина ее заставляли, когда Эмильен, вылив дневную доставку молока в ванну с теплой водой, волокла туда Вивиан за черные ступни. Вильгельмина лила на голову Вивиан оливковое масло и лимонный сок, отскабливала грязь из-под грудей с инородными сосками и старалась вымочить ее подольше, чтобы с кожи между пальцами сошел липкий налет вишневого сока.

Вивиан наблюдала, как семейство муравьев-древоточцев обступает шарик из борной кислоты с медом – ядовитую смесь под садовыми качелями разложила Эмильен. Муравьи были похожи на черные лепестки около золотого круга. Наевшись вдоволь, муравьи отправились обратно к гнезду в стене. Там они невольно отравят детишек, а потом умрут сами. Вивиан представила себе гнезда в виде заваленных трупами склепов.

К тому времени Вивиан Лавендер была влюблена в Джека Гриффита уже двенадцать лет, а это гораздо больше, чем полжизни. Если предположить, что ее любовь – продукт, который, скажем, предстоит съесть, то из него получится начинка для 4745 вишневых пирогов. Если его предстоит законсервировать, то понадобится 23 725 стеклянных банок с наклейками и подвал длиной с Вершинный переулок.

Если его предстоит выпить, то захлебнешься.

При виде Вивиан, которая медленно возвращалась в дом, неуклюже ступая под тяжестью огромного живота, Эмильен притворилась, что занята кухонным полотенцем, которое держала в руках.

– Ну, как там, потеплело? – спросила Эмильен более резким тоном, чем хотела. «Интересно, – задумалась она, – мой тон всегда такой прохладный, суровый? Такой бессердечный?»

– Хм-м. Да, потеплело немного, – ответила Вивиан.

Сверху доносился стук молотка – Гейб переделывал одну из спален в детскую. От шума Вивиан передернуло.

– Вивиан… – начала было Эмильен.

Вивиан подняла голову, и в тот момент, когда мать и дочь посмотрели друг другу в глаза, Эмильен ощутила, как в легкие хлынул холод. Когда ее сознание наводнили картины прошлогодней ночи – ночи сорванных георгинов и нарушенных обещаний, – Эмильен вспомнила время, когда не тоска, а любовь наполняла ее таким же ледяным дыханием.

Эмильен не успела высказать все, что у нее было на уме, – Вивиан повернулась и направилась вон из кухни.

– Пойду вздремну.

– По дороге взгляни хоть на эту треклятую детскую! – крикнула Эмильен ей вслед и, швырнув полотенце на стол, горестно провела по лицу рукой. – Я в пекарню, – проворчала она, ни к кому конкретно не обращаясь.

В пекарне Эмильен скрывалась от чудовищного бардака, в который превратилась жизнь дочери. «Беременна, – недоверчиво размышляла она, – к тому же от Джека Гриффита, а не кого-нибудь еще». О таланте Эмильен избегать – вот о чем ни разу не преминула вспомнить Вильгельмина, когда та появлялась в пекарне в свои нерабочие дни.

Благодаря даровитости Эмильен во французском кондитерском искусстве и отличному чутью Вильгельмины к предпринимательству булочная процветала уже восемнадцать лет. Именно Вильгельмине, ставшей деловым партнером Эмильен, принадлежала мысль нанять местных старшеклассников, чтобы те ходили по домам с корзинками ароматных буханок хлеба и утренних булочек. По мере роста торговли их маршруты становились длиннее, и мальчики – их потом называли «мальчиками из булочной Эмильен» – начали развозить заказы на велосипедах, помещая корзинки с хлебом по бокам заднего колеса. Их ярко-красные велики стали привычной картиной не только в Вершинном переулке, а чуть ли не в самом Балларде и дальше, за Финни-риджем.

Пекарня пережила Великую депрессию, торгуя джемами, желе, копченым мясом и яйцами, когда Эмильен удавалось их достать. Преданность покупателей она завоевала, предлагая им магазинный кредит. Некоторые относили сам факт выживания округи в те тяжелые времена на счет Эмильен: в булочной голодный всегда мог добыть хлеба.

Когда любимый всеми учитель старшей школы Игнатий Лакс женился на Эстель Марголис, в лютеранской церкви состоялась небольшая церемония, и к ассортименту кондитерских изделий добавились свадебные торты. Свадьба завершилась четырехъярусным тортом, который Эмильен специально испекла по такому случаю. Невеста и жених счастливо улыбались друг другу, но гостям больше запомнился именно торт: заварная ванильная начинка, украшения из сливочного крема, привкус малины, которую, судя по всему, добавили в тесто. Никто не смог унести остатки торта домой, чтобы положить под подушку в надежде, что им приснится их суженый, – нет, гости Игнатия Лакса и Эстели Марголис съели все до последней крошки, и им снилось, что они едят его снова. После этой свадьбы незамужние женщины просыпались среди ночи в слезах не от одиночества, а оттого, что больше не было торта. Разумеется, торт стал в булочной одним из самых популярных товаров, который заказывали по любым поводам, большим и маленьким.

Взяв со стола ключи от пекарни, Эмильен направилась к выходу. Ключи Эмильен держала на кожаном шнурке, гладком от постоянного таскания на шее. Она никогда с ними не расставалась – даже клала рядом на подушку, перед тем как уснуть.

Эмильен вышла на крыльцо и зажмурилась на весеннем солнце. Когда она закрыла дверь, стук молотка Гейба стих, превратившись в слабые глухие удары. В пекарне Эмильен всегда была главной. Даже Вильгельмина не позволяла себе принимать решений, не посоветовавшись с Эмильен. Она вздохнула – вот бы и дома так.