Свет невозможных звезд

— На ночь запри дверь каюты, — посоветовал он.

Гант сердито зыркнул на него:

— Я на этом корабле всегда запираюсь.

— Как это надо понимать?

— Так и понимай, что отвали.

— Парни… — Я кивнула на бесчувственную женщину на смотровом столе. — Нельзя ли заняться делом, а разборки оставить до другого раза?

Оба оскалились на меня, но повиновались без рассуждений. Я постаралась скрыть удивление. Может, Мориарти был прав и они начинают признавать мою власть — а может, просто обрадовались предлогу разойтись, не потеряв лица. Стоявшая за койкой Ломакс шевельнула бровью и одобрительно кивнула мне.

Гант облизнул губы — меня до сих пор нервировал его раздвоенный язык.

— Она не из персонала базы?

Я покачала головой.

— Мы перебрали все досье — соответствия не найдено. Не знаю, кто она такая, но записей о ее присутствии на базе перед сотрясением нет.

— Итак, она появилась, а все прочие пропали?

— Похоже на то.

— Ты не думаешь, что она их съела?

— Не думаю.

— Уверена?

— Она стара, — заметила Ломакс. — Ее могло забросить сюда сотрясением.

Гант замахал руками:

— А такое разве бывает? Ты же ничего не знаешь. Откуда она вообще взялась?

Я оглядела бесчувственное тело.

— С другой тарелки?

— Не знаю, не знаю, девочка, — поморщился Паук. — Скафандр на ней очень старый. Похоже, ему пара столетий. Настоящий антиквариат.

— И что? — обернулась я к нему.

— Такой редко увидишь, кроме как на коллекционной распродаже.

— Что ты хочешь сказать?

Он длинным пальцем почесал подбородок.

— Для таких больше не производят запчастей. И даже матриц для принтера не достать. Разве что за серьезные деньги.

— То есть она богата.

— Нет, — насупился он. — Богатая носила бы приличный скафандр. Не доверила бы жизнь древнему хламу.

Я готова была его придушить.

— Говори прямо.

Паук весь как-то скукожился и понизил голос.

— По-моему, она из Интрузии. — Он так покосился на неподвижную женщину, словно опасался говорить при ней. — И думаю, она пробыла там немало времени.

— А теперь ее выбросило сюда, как море выбрасывает обломки?

У нас на Второй городской о таких делах не слыхивали.

— Ну да. — Паук посторонился от тела. — Ее выбросило, а наших унесло.

У меня перехватило дыхание.

— Унесло?


Я слышала о пропавших при сотрясениях кораблях, но ни разу — чтобы с тарелки уносило отдельных людей.

Паук фыркнул:

— Если вы уверены, что они не спрятались где-то на базе… Куда, по-твоему, они делись?

— И моего отца?

Он поглядел на меня, прикусив губу, и отвернулся.

— Да, и его тоже.



Я сидела с аватарой «Тети Жиголо».

— Ты ведь должна была мониторить отца в момент сотрясения?

Грустный клоун возвел глаза к небу.

— Конечно, только что толку.

— Как это было?

— Не знаю, малышка, — пожала она плечами. — Только что все было тихо-гладко и вот уже пошло вразнос.

— А капитан? Его унесло?

«Тетя», как видно, задумалась.

— Вероятно, так.

— Вероятно?

— То, с чем мы здесь имеем дело, не повинуется фундаментальным законам природы нашей вселенной. Схватываешь мою мысль? — Она развела руками в перчатках. — Могу только гадать.

Я двумя пальцами прищемила себе переносицу.

— Хорошо, тогда я тоже попробую гадать. Сотрясение унесло наших людей и оставило эту женщину. Паук говорит, что скафандр у нее очень старый, а значит, она какое-то время провела в Интрузии. А если это действительно так, есть вероятность, что какое-нибудь будущее сотрясение вынесет обратно моего отца.

— Выглядит правдоподобно, звездное дитя.

— А предсказать эти сотрясения никак нельзя?

— Боюсь, что нет.

Я глубоко вдохнула.

— Тогда он, может быть, пропал навсегда.

— Возможно.

— Черт!

Я врезала кулаком по панели. У нас с ним только-только стали завязываться отношения. После моего возвращения из летной школы мы провели вместе не так много времени, но этого хватило, чтобы он начал мне нравиться. Я уже не видела в нем чужого и про себя пробовала считать его другом. Более того, раз или два даже назвала папой. Ладони жгло и покалывало, хотелось что-нибудь расколотить — чтобы выплеснуть злость.

Не надо нам было возвращаться в систему тарелок. Выяснив, что отец — завзятый разносчик, мотающийся год за годом по тому же кругу, мне надо было так или иначе убедить его двинуться дальше. Неужто я не сумела бы уговорить его подписать контракт в другом уголке человеческого пространства? Или уволочь за пределы Общности, чтобы торговать везде и всюду, до самого Звездного Обода? Лишь бы подальше от этого дурацкого нелепого артефакта.

Я даже не успела разыскать Мики. Мориарти до самой смерти дяди Калеба посылал ему деньги и меня спрашивал, не хочу ли я, раз уж мы зашли в систему, проведать Вторую городскую, но я отказалась. Я все еще злилась на сводного брата за предательство. Бросил сестру, оставил меня там одну. Он ведь не знал, на кого оставляет: могли быть работорговцы, а то и кто похуже.

Известие о смерти дяди Калеба я получила за несколько месяцев до выпуска из летной школы. После этого ничто не привязывало меня к нашей треклятой системе. С учетом всех обстоятельств мне следовало быть далеко-далеко отсюда. Это меня больше всего и бесило.

Ладно, провались и Мики, и покойный дядя Калеб. Я уже не девочка, и не важно, где мы есть. Глаза у меня по-прежнему разного цвета, но я больше не старьевщица, ползающая по опасным руинам в поисках артефактов, на которых наживется кто-то другой. Под моим управлением целый корабль. Мы потеряли важного члена экипажа, и мое дело — не дать команде рассыпаться, продолжать летать, пока не разберемся, можно ли его вернуть. А уж я, черт побери, постараюсь. Отец доверил «Тетю Жиголо» мне, и я его не подведу, даже если это значит смириться с потерей и продолжать игру с теми картами, что есть на руках. Контракт «Тети» старше меня. Она десятки лет шмыгала по периферии Интрузии, служа и страховочным канатом, и транспортом для баз, разбросанных вокруг аномалии. Они зависели от графика «Тети» — она доставляла новых специалистов и вывозила старых. Сколько статей и докладов было написано учеными в пассажирской кают-компании нашей старушки, между ящиков с концентратами и отслужившими научными приборами. И если Гант не врет, много издавна тлевших любовей вспыхивало (и много детей было зачато) в той же самой кают-компании.

Правда, Мориарти брал левые подработки по доставке нелегальных артефактов, но сама «Тетя Жиголо» была любима всеми обитателями района Интрузии, не ведавшими о ее левых делишках. Теперь она досталась мне, но была ли нужна? На что мне эта морока: выдерживать расписание и исполнять поставки — тем более теперь, когда отец, обеспечивший мне школу и работу, выдернут из нашего мира той самой космической аномалией, которая столько лет давала ему средства к существованию? Да, «Тетя Жиголо» была мне не нужна, но досталась именно мне, и я осознала, что вылезу из кожи вон, лишь бы она летала и дальше.

Едва эта мысль оформилась у меня в уме, я закрыла глаза в приступе экстаза. Мне запели тарелки — все двадцать разом. Я почти забыла, как это бывает. Мы уже два дня провели в системе тарелок, но они впервые достучались до меня. Эта причудливая нечеловеческая гармония отзывалась звоном в груди и животе. Точное значение их песни оставалось мне непонятным, но эмоции, пробужденные их голосами, были глубоки и ясны, так что я одновременно смеялась и плакала, вспоминая пропавшего отца и распростертые объятия умершей матери. Тарелки приветствовали мое возвращение домой, принимали под свою опеку и радовались нашему родству. Они пели мою песню — песню Корделии Па. Поплавком качаясь на волне рефрена, я видела себя парящей среди стайки тарелок — раскинула руки, растопырив пальцы, как оперенные орлиные крылья. Я с детства видела этот сон. Тогда я сбегала в него от жизни, а сейчас, наяву, возвращалась в него, как домой. Уходила я отсюда ребенком, малышкой Корделией с взъерошенным ежиком белых волос и разными глазами, а вернулась совсем другим, новым существом, рожденным из звезд и доброты отца, вплавленным в тело молодой женщины и странным образом держащим связь с древней техникой.



Во сне я парила между тарелками, нагая в космическом вакууме. Я без усилия плыла вместе с ними, как в стайке сверкающих рыб. Подо мной простиралась нездешняя растительность Зоо, а огни Альфы и Командной горели на темной громаде Ночной башни. Снизу тарелки выглядели ровными полупрозрачными голубыми квадратами. Сбоку распознавались индустриальные дебри Фабричных тарелок, самодельные халупы Лачужной и яркие лампы дневного света над возделанными полями Второй фермы. Я видела весь их трехмерный строй разом. Минуя каждую, слышала в голове шепот ее песни на чужом языке: приветствие и доброе пожелание. Растопырив руки и ноги, я ныряла в просветы между ними, выныривала, закладывала виражи, как коршун на ветру.

Наконец, скользя по их следу, я высмотрела свою старую родину — Вторую городскую. Квадрат голубого вещества со стороной шестнадцать километров. Верхнюю поверхность скрывали под собой здания. Высотки вырастали из одноэтажных жилых трущоб на краю, а из неисследованной середины поднимались километровые шпили.