Свет между нами

Я бы ни за что не признался в этом, но меня уже тошнило от еды навынос. Шарлотта готовила себе внизу блюда, которые пахли в миллион раз вкуснее, но я не мог присоединиться к ней. В любом случае, я не стал бы есть перед кем-то.

Мой ужин остыл, и когда затвердевающий соус стал источать неприятный запах, я смыл его в унитаз. Естественно, утром я проснулся голодный как волк.

Я нашел и нажал кнопку на часах. Почти шесть утра, значит, у меня еще есть время. Если повезет, тихо спущусь вниз, возьму хлопьев и вернусь к себе до пробуждения Шарлотты.

Я скинул покрывала, поднялся и пошел к двери. Двенадцать шагов, и вот она – дверная ручка. Я потянул за нее и нащупал ребро двери, чтобы не стукнуть себя ею. Пятнадцать шагов по коридору, скользя по стене пальцами для ориентира. Перила, по ступенькам вниз, и я в гостиной.

На ощупь дошел до низенького квадратного кресла, отмечавшего для меня половину пути, затем побрел дальше, вытянув перед собой руку в поисках кухонной стойки. Коснулся холодного гранита, обошел, и паркет под босыми стопами сменился плиткой. Мама переделала кухню в промежутке между моим последним приездом сюда и несчастным случаем, поэтому я понятия не имел, как она выглядит. Современная и дорогая, неизвестно каких цветов, с плитой, духовкой и микроволновкой, которыми я никогда не смогу воспользоваться.

Кому, мать вашу, есть дело до того, как выглядит эта кухня?

И все же меня это напрягало. Иногда я ощущал себя объектом гнусных насмешек: словно мир только и дразнил меня тем, чего я больше не мог получить.

Я нашел шкафчик с сухими завтраками и вытащил первую же коробку. Проверил, точно ли в ней хлопья, не то мало ли, Шарлотта поменяла упаковки местами из мести своему слепому нанимателю-придурку. Я открыл коробку и понюхал. Кукурузные хлопья. Сойдет.

Я отошел влево, нашарил кухонную вытяжку, а затем шкафчик. Достал из него миску и поставил рядом с хлопьями. Пока все шло неплохо, однако холодильник – это отдельная история. Когда я жил один, в нем разве что мышь не повесилась, но теперь Шарлотта заполнила его продуктами. Сначала я схватил контейнер с бульоном, но пару неуклюжих попыток спустя ладонь опустилась на пакет молока.

Меня охватило раздражение, подпитанное и сдобренное зверским голодом, и я с грохотом поставил пакет на стойку. Нашел ящик со столовыми приборами, взял ложку и насыпал в миску хлопья, держа ее за край, чтобы не переборщить. Открыл пакет молока, налил его в миску и снова поставил на стойку.

То есть хотел поставить.

Я был беспечен и поставил его на край раковины. И слишком поздно почувствовал, как чертов пакет, покачнувшись, упал. Я попытался его поймать, схватил пальцами воздух и услышал шлепок. Лодыжку забрызгало молоком. Наклонившись, я нашел пакет, но молоко уже разлилось, и я не знал, насколько далеко. Пакет был почти полон, а теперь в нем осталось меньше половины.

Руки зачесались швырнуть миску с хлопьями в раковину, когда нос уловил сладковатый запах мыла и ванили.

Шарлотта.

– Привет, – произнесла она тихо и нерешительно. – Помощь нужна?

Я стиснул зубы, сдерживая порыв старой доброй злости.

– Нет, не нужна. Я же сказал тебе…

– …Чтобы я не помогала тебе ни при каких обстоятельствах, – закончила она за меня напрягшимся голосом, – и что я не существую, пока не понадоблюсь тебе. Но поскольку я не хочу ходить по липкому полу, расценивай мою помощь в уборке этого беспорядка как помощь самой себе. Если так тебе будет легче.

«Не будет», – хотелось ответить мне. Мне уже никогда и ни от чего не станет легче, и уж точно не от нарисовавшейся в голове картины, как Шарлотта на четвереньках вытирает разлитое мной молоко.

– Сам уберусь. Где бумажные полотенца?

Я двинулся вперед, но Шарлотта остановила меня:

– Подожди! Ты поскользнешься… Шагни вправо.

Я послушался, и нога ступила на сухую плитку. Ура! Но что теперь? Я буду выглядеть последним идиотом, пытаясь вытереть то, чего не вижу. Изо всех сил подавляя злость, раздражение и мучительный голод, я повернулся в сторону Шарлотты и медленно сказал:

– Ты можешь идти, спасибо. Я справлюсь.

– Уверен?

Воображение попыталось нарисовать Шарлотту, но получился лишь размытый, подрагивающий мираж. Я представлял ее синеглазой девушкой с каштановыми волосами, сочетавшей в себе черты других женщин из моей прошлой жизни, а в ней я знал очень многих.

Я понятия не имел, какое у Шарлотты лицо, но мог представить, как она стоит, скрестив руки, поджав губы и подняв брови, – в той самой позе, которую женщины принимают, когда разговаривающий с ними мужчина слишком туп, чтобы жить. Мое раздражение слегка поутихло.

Шарлотта приблизилась и нажала на мое плечо, мягко выталкивая из кухни. Ее маленькая ладонь была теплой и нежной, но в то же время и твердой. Я обошел стойку и сел на барный стул.

– Я видела бардак и похуже, – начала поучать меня Шарлотта своим красивым голосом. – Если бы ты меньше сидел в своей комнате и больше времени проводил тут, внизу, то, вероятно, научился бы обходиться без помощи.

Я слышал, как она ходит по кухне, открывает и закрывает шкафчики, вытирает большую лужу разлитого молока. Она быстро с этим управилась.

– На самом деле я уверена: ты справишься со всем сам при наличии времени и терпения. Первого у тебя в избытке, зато второго совсем нет.

Она остановилась, и я практически ощутил на себе ее взгляд – легкий и нежный, как перышко.

– Ты хочешь есть? Я собираюсь приготовить яйца с беконом. Будешь?

Часть меня, которой все еще не было на все наплевать, желала позавтракать с ней. Другая же часть, презиравшая того, кем я стал, старалась избежать возможного унижения, ведь малейшие потуги грозили стать стихийным бедствием, и желала забиться в комнате в одиночестве. Но Шарлотта не какой-то болван, которого нанял Люсьен и который сбежит через неделю. Может быть, не страшно, если я поем вместе с ней и буду при этом выглядеть недотепой?

Может быть.

«Соберись, придурок! – велел я себе. – Ты хочешь есть? Так сядь и поешь. Вилка, еда, рот. Ты, чтоб тебя, не ракеты строить собираешься».

– Буду.

– Замечательно! Дай мне минутку, – я слышал улыбку в ее словах.


Я слушал шорох Шарлотты на кухне, шипение масла на сковородке, треск яичной скорлупы. Затем она разложила передо мной столовые приборы.

– Эм, вилка слева. Ложка и нож справа…

– Я помню, как сервируют стол.

– Ладно.

Судя по интонации, она закатила глаза.

Еще несколько минут неловкого молчания, и передо мной поставили тарелку.

– Приятного аппетита!

Я чувствовал идущий от еды жар, ноздри заполнил приятный аромат. В животе заурчало, и будь я один, то позабыл бы о манерах и чувстве собственного достоинства. Я набросился бы на еду как голодный зверь, используя не только вилку, но и пальцы.

Но сейчас настал важнейший момент, когда я должен был поесть перед кем-то, и я оцепенел.

– Кофе? – спросила Шарлотта.

– Да. Черный.

– Апельсиновый сок?

– Угу.

Глухо стукнула о стойку керамическая кружка, звякнул стакан.

– Кофе справа от тебя, сок слева.

Я не шевелился.

– Ной?

– Я не ем перед другими людьми.

– Я заметила. Почему?

Губы машинально сложились в усмешку. Рефлекс на любое напоминание о моей беспомощности и неуклюжести. И таких была целая гора.

– А ты как думаешь? Я хуже чертова карапуза. Мне приходится шарить пальцами, чтобы найти гребаную еду, я все переворачиваю, и у меня такое ощущение, будто на меня все время глазеют. Хотя я не узнаю, так это или нет.

– Понятно.

Я услышал, как Шарлотта поставила возле меня еще одну тарелку. Обошла стойку, выдвинула стул и села. Не напротив, а рядом со мной.

– Яйца на тарелке слева, бекон справа, а вверху рогалик. Можешь есть руками, мне все равно. Если что-то прольешь, я вытру. Невелика беда.

«Невелика беда». Она сказала это так, что я почти поверил.

– Ной, – мягко, но в то же время твердо сказала она, – все остынет.

Я взял вилку и начал есть. Не спеша и не забывая о том, что впервые за четыре месяца ем не один.

Пища была простой, не слишком изысканной, однако мне казалось, что это мой самый лучший завтрак за годы. Сердце так больно сжалось, что у меня едва не вырвался стон. Дружеское участие. Со мной сидели рядом, делили еду, говорили, касались меня так, будто я ничем не отличаюсь от других.

Но я другой.

Я потянулся за апельсиновым соком и чуть не опрокинул чертов стакан. Вовремя поймал и лишь забрызгал запястье. Как говорится, отделался испугом.

– Отличная реакция, – Шарлотта вложила в мою руку салфетку.

– Вот уж чудо из чудес, – саркастично заметил я. Вытер руку и бросил салфетку на стойку. – Это уже дважды за утро. Смехота.

– Тебе не хватает практики. Плюс в доме все устроено не для тебя. Совсем. Мебель поставлена прямо на пути. А стеклянный столик? С острыми углами?!

Мне представилось, как Шарлотта неодобрительно покачала головой.

– Я уж молчу о том, что в этих шкафчиках все до единого стаканы либо вытянутые и узкие, либо хрустальные и настолько хрупкие, что я сама боюсь их разбить. Тебе нужны низкие и широкие стаканы с толстыми стенками, которые не опрокинешь легким касанием пальца.

У меня пропал дар речи. Я вел себя с ней как последний придурок, но она не сдавалась. И хотя крошечная часть моего мертвого черного сердца радовалась ее вниманию, я не мог взять в толк, почему она тратила на меня свое время.

– Что ты здесь делаешь? – требовательно спросил я, склонив голову на левый бок, в сторону Шарлотты.