Свет между нами
Часть 2 из 63 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я исполнила для Кита и двух взиравших на меня с сомнением руководительниц-студенток, как и он учащихся на последнем курсе, великолепную каденцию к концерту Моцарта № 5 для скрипки с оркестром. Я настолько ушла в музыку, что не видела, как выражения их лиц смягчаются, а сомнения сменяются потрясением и восторженной радостью. Настолько погрузившись в нее, я не замечала, как, слушая мою игру, перестают хмуриться мои соперники-музыканты. Я жила музыкой до самого конца и очнулась от аплодисментов – тихих для почти пустого зала, но оглушительных для выступающего. Они словно пробудили меня от сладкого сна.
Меня обступили со всех сторон, осыпая комплиментами и поздравляя, хотя не прошло даже половины выступлений. Одни вытирали с глаз слезы, другие качали головой.
– Потрясающе. Пробрало до глубины души.
– Безумно завидую тебе, но в хорошем смысле, клянусь!
– А я-то считал тебя просто новой пассией Кита…
Это фраза меня зацепила:
– Новой пассией?..
Однако меня тут же подхватил и закружил в воздухе Кит.
– Мы отхватили себе суперзвезду? – смеялся он. И чмокнув, прошептал на ухо: – По-моему, я люблю тебя, Шарлотта.
Глаза защипало от слез. Мое сердце точно не выдержит и взорвется от счастья. Я поцеловала его, вложив в поцелуй все свои чувства.
– Я тоже тебя люблю.
* * *
До премьеры концерта оставалась неделя.
Я отдыхала в своей комнате студенческого общежития вместе с Мелани Паркер. Она выиграла в «Струнах весны» завидное место виолончелистки, и к концу первой сыгровки, прошедшей месяц назад, мы уже стали с ней лучшими подругами. Своим прагматизмом и стрижкой «паж» на темных волосах она напоминала мне Велму из старых мультфильмов, которые мы с Крисом смотрели в детстве. Я читала в интернете глупые шутки, и мы с Мелани смеялись над ними.
– О, подожди, вот хорошая. В чем разница между пианистом и богом?
– Ты это серьезно?
– Бог не считает себя пианистом, – я игриво поиграла бровями.
– Да ну тебя. Как может такой талантливый человек, как ты, быть такой легкомысленной хохотушкой? Это выше моего понимания.
Я со смехом пожала плечами.
– А почему все музыканты обязательно должны быть скучными и серьезными?
– Очередная шуточка?
– Хотя нет, не все музыканты такие, – задумчиво протянула я. – Моцарт в своих письмах никогда не брезговал сортирным юмором.
– Только ты находишь это очаровательным, – Мелани бросила взгляд на часы сквозь очки в форме кошачьих глаз. – Черт, мы опаздываем.
Мы собрались и уже пошли на выход, когда оставленный мной на столе мобильный зазвонил.
– Тик-так. Время идет, – заметила Мелани у двери, подняв футляр с виолончелью.
– Дай мне минутку, – я спешно вернулась к столу и взглянула на дисплей телефона. – Это бозменский номер. Звонят из моего родного города, – не родители и не Крис, их номера определились бы.
– Ты знаешь, как я «люблю» опаздывать, – нетерпеливо постучала ногой по полу Мелани.
Лучше бы я послушала ее и не ответила на звонок. Лучше бы оставила мобильный на столе и пошла на репетицию. У меня было бы еще несколько часов блаженного неведения, прежде чем случившееся, точно нож гильотины, разделило мою жизнь на Прошлое и Настоящее. Прошлое было наполнено светом, любовью и музыкой. Настоящее – темнотой, холодом и тишиной.
– Алло?
– Шарлотта? – спросил мужской голос, подрагивающий и задыхающийся от слез.
– Дядя Стэн?
– Привет, милая, – судорожный вздох, на грани рыдания. – У меня плохие новости. Тебе лучше присесть.
Грудь сдавило, сердце пропустило удар, а после заколотилось как сумасшедшее. Я не двинулась с места. Я оцепенела.
– Что случилось?
– Это касается Криса. Мне жаль. Мне так жаль…
Дядя Стэн поведал мне о случившемся, но я воспринимала его рассказ отрывочно, кусками. В конце концов, важно было только одно – Криса больше нет.
Его нет.
Теперь есть только Прошлое и Настоящее.
* * *
– Ты не будешь участвовать в премьере? – глаза Кита, цвета неба в безоблачный летний день, сейчас были ледяными. – Шарлотта, до выступления всего неделя.
Я подняла на него покрасневшие, опухшие, обведенные темными кругами глаза и еле слышно ответила:
– Через четыре дня похороны, – на большее не хватило сил.
– Да, я знаю, знаю, – Кит вздохнул, подошел и потрепал меня за плечо. – Боже, ну и дела. Бедняжка.
Раньше он никогда меня так не называл.
– Я что-нибудь придумаю, – продолжил Кит, – но твое место в квартете… займет другой человек. Ты ведь понимаешь это, Шарлотта?
Кивнув, я вытерла нос обрывком старой салфетки, которую все утро сжимала в руке.
– Понимаю, – я лишь слегка удивилась, как мало меня это беспокоило. На самом деле я не осознавала его слова в полной мере. Они словно доносились до меня откуда-то издалека, преодолевая космическое пространство.
Кит обнял меня одной рукой, продолжая стоять. Мою щеку царапала жесткая ткань бокового кармана его джинсов.
– У тебя все будет хорошо. Езжай и побудь со своей семьей. Мне хотелось бы поехать с тобой.
– Правда? – вскинула я на него глаза. В сгустившейся вокруг меня тьме забрезжил слабый огонек.
– Разумеется, это невозможно.
Мои плечи поникли.
– Сейчас мне нельзя никуда уезжать, но у тебя, малыш, все будет хорошо, – Кит легонько толкнул меня в плечо, будто он тренер, а я бейсболист младшей лиги, благодаря которому команда выиграла игру. – Вот увидишь.
* * *
Бозмен, Монтана. До моей поездки домой мне чудилось, что на земле нет места прекрасней этого. Я прилетела в полдень, но Галлатинская долина казалась темной и мрачной, как человек с похмелья после долгой и бессонной ночи.
Полет прошел как в тумане, поездка из аэропорта в компании дяди Стэна – словно в кошмаре. Он боялся со мной заговорить, словно хватило бы малейшего звука, чтобы я расплакалась. В его блестящем внедорожнике я ощущала себя заключенным в камере смертников. Однако приговорена к смерти была не я, а Крис. Это Крис мертв.
Крис умер.
Эта мысль в разных вариациях кружила в моей голове подобно танцующим скелетам, которых я видела как-то осенью в День мертвых[2]. Однако постичь всю ее чудовищность я пока не могла: ни в Нью-Йорке, ни в самолете, ни в машине дяди Стэна. Но дома все могло измениться. Я никогда еще так не боялась встречи с родителями.
Прощание с покойным началось с момента «происшествия» и не прекращалось до сих пор. Я вошла в гостиную, обшитую кленовыми панелями, украшенную гобеленами с коренными американцами и благоухающую разнообразными ароматами, доносящимися с кухни.
Меня тут же окружили старые друзья и дальние родственники. Пришлось пробираться через лес натянутых печальных улыбок и утешительных слов, чтобы добраться до мамы. До Элейн Конрой, учительницы начальных классов. Она бродила по гостиной с зажатой в руке салфеткой и паникой в глазах, словно потеряла что-то и не может найти. Она и правда кое-чего лишилась – своего сына. И никогда его не вернет.
Она обняла меня и крепко сжала несколько раз, будто хотела убедиться, что я реальна и не выскользну дымкой из ее рук.
Джералд Конрой, мой папа, профессор математики, застыл молчаливой статуей. С его лица не сходило хмурое выражение. Он словно пытался решить ужасно сложную задачу, не имевшую решения.
Лошадь встала на дыбы и сбросила Криса. Он упал настолько неудачно, насколько это было возможно. Это никак нельзя разрешить, из-за этих простых и очевидных фактов в наших жизнях разверзлась зияющая черная пропасть.
Два дня спустя я стояла в пресвитерианской церкви, глядя на спящего в гробу брата. Он ведь просто спал, правда? Выглядел обычно. Высоко поднятый ворот рубашки скрывал месиво переломанных в районе шеи костей, в остальном же… Мой старший брат. Мой эталон. Мой лучший друг.
«Сначала Джульярд, потом филармония!»
Нет, Крис, сначала боль. А потом еще больше боли, пока мое будущее не утонет в слезах, которые всегда будут застилать глаза.
Я опустилась на колени, уткнулась лбом в темное дерево гроба и сидела так, пока церковь каким-то образом не трансформировалась в мою спальню дома.
Два дня я не вставала с постели, но потом родители, боясь за окончание моей учебы, торопливо отправили меня в Джульярд. Они уверяли, что за них не нужно переживать и что с ними все в порядке. Конечно же, они лгали. Никто из нас уже не будет в порядке, и мы все это понимали.
Меня обступили со всех сторон, осыпая комплиментами и поздравляя, хотя не прошло даже половины выступлений. Одни вытирали с глаз слезы, другие качали головой.
– Потрясающе. Пробрало до глубины души.
– Безумно завидую тебе, но в хорошем смысле, клянусь!
– А я-то считал тебя просто новой пассией Кита…
Это фраза меня зацепила:
– Новой пассией?..
Однако меня тут же подхватил и закружил в воздухе Кит.
– Мы отхватили себе суперзвезду? – смеялся он. И чмокнув, прошептал на ухо: – По-моему, я люблю тебя, Шарлотта.
Глаза защипало от слез. Мое сердце точно не выдержит и взорвется от счастья. Я поцеловала его, вложив в поцелуй все свои чувства.
– Я тоже тебя люблю.
* * *
До премьеры концерта оставалась неделя.
Я отдыхала в своей комнате студенческого общежития вместе с Мелани Паркер. Она выиграла в «Струнах весны» завидное место виолончелистки, и к концу первой сыгровки, прошедшей месяц назад, мы уже стали с ней лучшими подругами. Своим прагматизмом и стрижкой «паж» на темных волосах она напоминала мне Велму из старых мультфильмов, которые мы с Крисом смотрели в детстве. Я читала в интернете глупые шутки, и мы с Мелани смеялись над ними.
– О, подожди, вот хорошая. В чем разница между пианистом и богом?
– Ты это серьезно?
– Бог не считает себя пианистом, – я игриво поиграла бровями.
– Да ну тебя. Как может такой талантливый человек, как ты, быть такой легкомысленной хохотушкой? Это выше моего понимания.
Я со смехом пожала плечами.
– А почему все музыканты обязательно должны быть скучными и серьезными?
– Очередная шуточка?
– Хотя нет, не все музыканты такие, – задумчиво протянула я. – Моцарт в своих письмах никогда не брезговал сортирным юмором.
– Только ты находишь это очаровательным, – Мелани бросила взгляд на часы сквозь очки в форме кошачьих глаз. – Черт, мы опаздываем.
Мы собрались и уже пошли на выход, когда оставленный мной на столе мобильный зазвонил.
– Тик-так. Время идет, – заметила Мелани у двери, подняв футляр с виолончелью.
– Дай мне минутку, – я спешно вернулась к столу и взглянула на дисплей телефона. – Это бозменский номер. Звонят из моего родного города, – не родители и не Крис, их номера определились бы.
– Ты знаешь, как я «люблю» опаздывать, – нетерпеливо постучала ногой по полу Мелани.
Лучше бы я послушала ее и не ответила на звонок. Лучше бы оставила мобильный на столе и пошла на репетицию. У меня было бы еще несколько часов блаженного неведения, прежде чем случившееся, точно нож гильотины, разделило мою жизнь на Прошлое и Настоящее. Прошлое было наполнено светом, любовью и музыкой. Настоящее – темнотой, холодом и тишиной.
– Алло?
– Шарлотта? – спросил мужской голос, подрагивающий и задыхающийся от слез.
– Дядя Стэн?
– Привет, милая, – судорожный вздох, на грани рыдания. – У меня плохие новости. Тебе лучше присесть.
Грудь сдавило, сердце пропустило удар, а после заколотилось как сумасшедшее. Я не двинулась с места. Я оцепенела.
– Что случилось?
– Это касается Криса. Мне жаль. Мне так жаль…
Дядя Стэн поведал мне о случившемся, но я воспринимала его рассказ отрывочно, кусками. В конце концов, важно было только одно – Криса больше нет.
Его нет.
Теперь есть только Прошлое и Настоящее.
* * *
– Ты не будешь участвовать в премьере? – глаза Кита, цвета неба в безоблачный летний день, сейчас были ледяными. – Шарлотта, до выступления всего неделя.
Я подняла на него покрасневшие, опухшие, обведенные темными кругами глаза и еле слышно ответила:
– Через четыре дня похороны, – на большее не хватило сил.
– Да, я знаю, знаю, – Кит вздохнул, подошел и потрепал меня за плечо. – Боже, ну и дела. Бедняжка.
Раньше он никогда меня так не называл.
– Я что-нибудь придумаю, – продолжил Кит, – но твое место в квартете… займет другой человек. Ты ведь понимаешь это, Шарлотта?
Кивнув, я вытерла нос обрывком старой салфетки, которую все утро сжимала в руке.
– Понимаю, – я лишь слегка удивилась, как мало меня это беспокоило. На самом деле я не осознавала его слова в полной мере. Они словно доносились до меня откуда-то издалека, преодолевая космическое пространство.
Кит обнял меня одной рукой, продолжая стоять. Мою щеку царапала жесткая ткань бокового кармана его джинсов.
– У тебя все будет хорошо. Езжай и побудь со своей семьей. Мне хотелось бы поехать с тобой.
– Правда? – вскинула я на него глаза. В сгустившейся вокруг меня тьме забрезжил слабый огонек.
– Разумеется, это невозможно.
Мои плечи поникли.
– Сейчас мне нельзя никуда уезжать, но у тебя, малыш, все будет хорошо, – Кит легонько толкнул меня в плечо, будто он тренер, а я бейсболист младшей лиги, благодаря которому команда выиграла игру. – Вот увидишь.
* * *
Бозмен, Монтана. До моей поездки домой мне чудилось, что на земле нет места прекрасней этого. Я прилетела в полдень, но Галлатинская долина казалась темной и мрачной, как человек с похмелья после долгой и бессонной ночи.
Полет прошел как в тумане, поездка из аэропорта в компании дяди Стэна – словно в кошмаре. Он боялся со мной заговорить, словно хватило бы малейшего звука, чтобы я расплакалась. В его блестящем внедорожнике я ощущала себя заключенным в камере смертников. Однако приговорена к смерти была не я, а Крис. Это Крис мертв.
Крис умер.
Эта мысль в разных вариациях кружила в моей голове подобно танцующим скелетам, которых я видела как-то осенью в День мертвых[2]. Однако постичь всю ее чудовищность я пока не могла: ни в Нью-Йорке, ни в самолете, ни в машине дяди Стэна. Но дома все могло измениться. Я никогда еще так не боялась встречи с родителями.
Прощание с покойным началось с момента «происшествия» и не прекращалось до сих пор. Я вошла в гостиную, обшитую кленовыми панелями, украшенную гобеленами с коренными американцами и благоухающую разнообразными ароматами, доносящимися с кухни.
Меня тут же окружили старые друзья и дальние родственники. Пришлось пробираться через лес натянутых печальных улыбок и утешительных слов, чтобы добраться до мамы. До Элейн Конрой, учительницы начальных классов. Она бродила по гостиной с зажатой в руке салфеткой и паникой в глазах, словно потеряла что-то и не может найти. Она и правда кое-чего лишилась – своего сына. И никогда его не вернет.
Она обняла меня и крепко сжала несколько раз, будто хотела убедиться, что я реальна и не выскользну дымкой из ее рук.
Джералд Конрой, мой папа, профессор математики, застыл молчаливой статуей. С его лица не сходило хмурое выражение. Он словно пытался решить ужасно сложную задачу, не имевшую решения.
Лошадь встала на дыбы и сбросила Криса. Он упал настолько неудачно, насколько это было возможно. Это никак нельзя разрешить, из-за этих простых и очевидных фактов в наших жизнях разверзлась зияющая черная пропасть.
Два дня спустя я стояла в пресвитерианской церкви, глядя на спящего в гробу брата. Он ведь просто спал, правда? Выглядел обычно. Высоко поднятый ворот рубашки скрывал месиво переломанных в районе шеи костей, в остальном же… Мой старший брат. Мой эталон. Мой лучший друг.
«Сначала Джульярд, потом филармония!»
Нет, Крис, сначала боль. А потом еще больше боли, пока мое будущее не утонет в слезах, которые всегда будут застилать глаза.
Я опустилась на колени, уткнулась лбом в темное дерево гроба и сидела так, пока церковь каким-то образом не трансформировалась в мою спальню дома.
Два дня я не вставала с постели, но потом родители, боясь за окончание моей учебы, торопливо отправили меня в Джульярд. Они уверяли, что за них не нужно переживать и что с ними все в порядке. Конечно же, они лгали. Никто из нас уже не будет в порядке, и мы все это понимали.