Судьба по книге перемен

– Почему вы так улыбаетесь, Ольга?

– Как?

Сергей поискал слово:

– Недоверчиво как-то. Или нет, нет. Вы улыбаетесь снисходительно, как будто я глупость сказал.

Лёля засмеялась:

– Так ведь это и есть глупость, Сергей! Я не могу в Псков поехать. У меня Марфа и… денег нет совсем. Вы не подумайте только, я не жалуюсь! На самом деле у нас всё нормально, живём!

– Может, ей бы там понравилось, – проговорил Сергей задумчиво. – Я когда впервые туда попал, не мог уехать. Ну, просто не мог, и всё. Хорошо, каникулы были, меня родители пристроили в какой-то домик, его добрая тётка сдавала. Сами уезжали-приезжали, а я жил в этом домике и рисовал. Утром уходил, ещё до зари, а возвращался уже затемно.

Он засмеялся воспоминанию.

– Картошку в золе пёк. Такая вкусная была картошка! Мама приедет и начинает меня ругать, что я не съел ничего. Она мне оставляла полный холодильник еды. А я никак не мог на еду отвлекаться, понимаете?.. Я только рисовал. Потом дело дошло до того, что мне стало казаться, что я вижу Пушкина. То здесь, то там. Верхом или пешим. В шляпе и со стеком в руке. То в Тригорском, то в Петровском, то у Трёх сосен!

– Вы разве художник? Вы же инженер!

– Я учился живописи, художественную школу окончил. Но потом решил, что писать больше не стану.

– Почему?!

Он помолчал, словно раздумывая, рассказывать или нет, и всё же начал:

– Я понял, что настоящим, большим художником не стану. Я могу подражать, эпигонствовать, писать красиво. Может быть, даже пару раз мне удастся увидеть и написать что-то новое! Но Левитан из меня не получился бы никогда.

Он говорил, Лёля слушала и думала, что мир, в котором живёт Сергей, так не похож на её собственный. А мир Мани Поливановой не похож ни на тот, ни на другой. И вообще, у каждого человека, который сидит сейчас в этом прекрасном баре, есть какой-то собственный, непостижимый мир!

Бросить рисовать потому, что никогда не стать Левитаном? Лёле это казалось неправдоподобным, странным, как в плохом кино, где героиню все обижают и предают, а она этого не замечает! Может быть, в кино так положено, но в жизни так не бывает.

– Откуда вы узнали, что не станете Левитаном? – на полуслове перебила Сергея Лёля, отвечая своим мыслям. – Вам кто-то об этом сказал?

Он удивился.

– Никто не говорил, это было очевидно.

– А если вы бросили единственное дело, ради которого родились?

– Я столько раз думал об этом, Оля! Удивительно, что вы спросили!

В волнении он поднялся с дивана и прошёлся туда-сюда.

– Но инженер из меня правда вышел хороший! А художник… Марфа, можно мне твою тетрадку на минуточку?

Девочка кивнула, и Сергей придвинул тетрадку к себе.

– Добавить тебе чаю? – спросила у Марфы мать.

Ничего, кроме чаю, она не заказывала – слишком дорого.

Марфа отрицательно покачала головой. Сергей Петрович быстро рисовал, Лёля старалась не смотреть, а Марфа смотрела.

Через минуту он показал набросок – девочка рисует, сидя на полукруглом диване, за ней окно, дальше угадывается город.

– Я знаю, знаю, – заговорил Сергей, когда Лёля подняла на него глаза, – вы сейчас скажете, что очень похоже, что она такая и есть, ваша Марфа!

Лёля отвела его руку и покивала, рассматривая набросок.

– Но чем дальше я буду над ним работать, тем меньше он будет на неё похож! Я это всё проходил, я знаю! У меня получается схватить впечатление, миг. А дальше всё, стоп. Как будто запрещено.

Марфа была именно Марфой – с отсутствующим взглядом, растрёпанными волосами, даже карандаш в руке она держала по-своему, очень похоже! И какая-то печаль была в наброске, казалось, что это нерадостная история про грустную девочку, и непонятно было, как это передано.

– У вас талант, – сказала Лёля негромко.

– Да нет же! – возразил Сергей. – Вот вы придёте ко мне, я вам покажу свои рисунки, и вы всё поймёте! Сосед Сашка куда талантливее меня, но и он не справился, когда понял, что он просто художник. Один из. И дальше дело не пойдёт.

Тут он остановил себя, словно спохватился.

– Простите. Почему мы говорим обо мне?

– Я вас спросила, и вы рассказываете.


– Оля, пойдёмте погуляем, а? Вечер какой прекрасный! – Ему вдруг стало очень жарко. – И поужинаем где-нибудь. Ну, не здесь же ужинать!

– Я пообещала Мане никуда не ходить, – сказала Лёля, которой очень хотелось пойти. – Подождите меня, я поднимусь и предупрежу её. Хорошо?

– Конечно! – обрадовался Сергей. – Вы, главное, возвращайтесь… ко мне.

– Я вернусь, – пообещала Лёля.

Писательница Покровская сидела на полу, разложив вокруг себя карточки из картотеки Эмилии.

– Я всё думаю, – сказала она, когда Лёля зашла. – Почему на карточке Льва нет никаких пометок? И можно ли расшифровать те, которые есть на других карточках?

Она подняла голову:

– Почему ты одна? Где Марфа?

– Маня, можно я погуляю с Серёжей? – дурацким голосом спросила Лёля. – Ну, мы же с тобой везде ходим! А с ним даже безопасней, он мужчина!

Маня стала подниматься с ковра. Вид у неё был грозный.

– Мы же договорились! – начала она. – Никаких прогулок! За нами сегодня следили, ты что, забыла?! Мы со страху мчались как угорелые кошки! А теперь ты хочешь прогуливаться, да ещё с ребёнком!..

– Мы не одни. С нами Серёжа пойдёт…

– Серёжа! – передразнила Маня. – Мы про него толком ничего не знаем, про Серёжу твоего!.. Может так быть, что он задушил Эмилию? Вполне может!

– Нет, – сказала Лёля. – Не может.

– Почему?!

– Он художник. Самый настоящий!

– И что?

Лёля подумала секунду.

– И просто хороший человек! Маня, он мосты строит и собирается ехать на Колыму, чтобы там зарисовать какой-то удивительный мост. Его строили зеки, и мост до сих пор стоит.

– Я не понимаю, почему из этого следует, что он не мог задушить тётю.

– Он Марфу нарисовал, и так похоже! Ну, это прямо моя дочь. И выражение лица её. И ручка её! У неё же кисть… травмирована.

Маня молчала и смотрела на Лёлю.

Конечно, ей очень хочется пойти гулять с Сергеем Петровичем, это так понятно! Должно быть, она уже лет сто или двести ни с кем не гуляла, бедолага! А он и впрямь производит впечатление… нормального человека…

Но и только!

Они на самом деле почти ничего о нём не знают, а то, что знают, говорит не в его пользу. Он пришел на сеанс к Эмилии с пистолетом, и неизвестно, что было бы дальше, если бы тетя сразу же не спутала ему все карты.

Но Лёля! Почему она должна отпрашиваться, уговаривать, канючить, словно она маленькая девочка, а Маня строгая родительница? Она взрослый человек и вполне сама может решить, что именно и с кем ей делать. Но она прибежала отпрашиваться, вот в чём дело.

– Бедный Лёлик, – вслух сказала Маня. – Пойдём, я вас провожу. Только Марфу оставь мне, мы с ней ужинать будем, а потом Андерсена читать.

– Маня, ты что? Я одна не пойду! Я вообще одна никуда не хожу, только на работу!

– Это нам известно.

– И Серёже с Марфой интереснее! Он же ради неё и пришёл.

– Понятное дело, – согласилась Маня. – И цветочки ради неё приволок. И ботиночки начистил! И рубашечку нагладил! Ты обратила внимание на его ботинки? Нет? А я обратила! Они сверкают, словно только что сошли с конвейера по производству резиновых калош!

– Почему… калош? – беспомощно спросила Лёля.

Она до сих пор не всякий раз могла определить, шутит писательница или говорит всерьёз.

– Потому что всем известно, что новые калоши нестерпимо блестят и невыносимо вкусно пахнут!..

Марфа заметила их ещё у лифта, выбралась из-за стола и заковыляла навстречу – неслыханное дело!

– Волька. – Она присела и погладила пса. – Собака.

– Марфуш, останешься с нами? – спросила Маня, наклоняясь к ней. – Со мной и с Волькой? Мы на ужин поедим макароны, малины тоже поедим и станем книжки читать или мультики смотреть.

– А мама?