Стрелок: Путь на Балканы. Путь в террор. Путь в Туркестан
Часть 58 из 225 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Штерна Дмитрий нашел через несколько минут, сидящим на камне и с задумчивым видом наблюдавшим за окрестностями. В общем, он выглядел как обычно, и лишь внимательный наблюдатель мог понять, что на душе у него не спокойно. Николая выдавали глаза, обычно веселые и искрящиеся, теперь они совсем потухли и потускнели.
– Привет, Коля!
– Здравствуй.
– Страдаешь?
– Какое тебе дело?
– Ну, ты мне друг все-таки!
Штерн сначала поморщился как от зубной боли, но затем справился и с грустной усмешкой отвечал:
– Прости, но мне совсем не хочется быть мишенью твоих насмешек. Ты человек, может, и неплохой, но при этом черствый и злой. Вряд ли твое сочувствие мне поможет.
– А вот это было обидно. Ты и впрямь считаешь меня таким чурбаном?
– Я так не говорил.
– Да брось! Неужели ты думаешь, что я никогда не любил?
– Ты? Не знаю… а вот я действительно не любил до этого момента. Мне казалось, я искушен в чувствах, а на самом деле… эх, тебе все равно меня не понять!
– Да где уж мне!
– Прости, я не хотел тебя обидеть, но все это так тяжело, а самое главное я совершенно не представляю, что же мне делать! Ты когда-нибудь был в такой ситуации?
– Ее звали Варей, – грустно усмехнулся Дмитрий. – Мы росли рядом, дружили с детства и, наверное, тогда же полюбили друг друга. Правда, она была из хорошей семьи, а я… но нам было все равно, что скажут другие. Мы собирались вырасти, пожениться и всегда быть вместе.
– И что же случилось потом? – заинтересовался его рассказом Штерн.
– Мы выросли… и она сказала мне, что чистая детская любовь это, конечно, прекрасно, и она навсегда сохранит частичку этого чувства в своем сердце, но мы уже взрослые и пора подумать о будущем. И что ей нужна стабильность, положение и достаток, в общем, все то, что я ей дать не мог. И вообще, она выходит замуж и просит не беспокоить ее больше.
– Какая печальная история. Не знал, что ты можешь так красиво говорить…
– А я и не могу. Это ее слова, я просто их запомнил. Она вообще всегда умела красиво говорить, писать и прочее…
– Она вышла замуж за богатого старика?
– С чего ты взял? Нет, молодой парень из хорошей семьи, упакованный… у нас таких называли «мажор».
– Мажор? Он что, музыкант?
– А фиг его знает, может, и лабал на чем-нибудь.
– Но он был богат?
– Ага. У тебя, кстати, та же проблема.
– В каком смысле?
– В том смысле, что отец Петранки хочет выдать ее за богатого.
– Что за вздор? Праведников беден как церковная мышь!
– Это ты так думаешь, а вот наш друг чорбаджи думает по-другому.
– Но почему?
– Вот ты странный, Коля. Ну откуда болгарскому кулаку знать, что ты из богатой семьи и единственный наследник? Он видит перед собой простого солдата, а что тот воюет за освобождение его родины… так ему и при турках не кисло жилось.
– Но ведь Праведников…
– Исправляет должность полкового казначея.
– И что с того?
– Ничего, просто именно он закупает продовольствие для полка, причем в основном у местных богатеев, а самый крутой из них отец Петранки.
– Но я все-таки не понимаю!
– Да что тут понимать! Чорбаджи хоть и богатые, но все же простые крестьяне и рассуждают тоже просто. Раз деньги у поручика, стало быть, он и есть самый крутой. У турок ведь все эти дела идут через пашу!
– Невероятно! Дмитрий, дружище, ты возвращаешь меня к жизни, спасибо тебе огромное!
– Кушай на здоровье, только не обляпайся.
Турецкий командующий Сулейман-паша в последнее время также был до крайности озабочен сложившимся положением. Завистники, коих у него было ничуть не меньше, чем у едва выжившего Мехмеда-Али, регулярно слали в Стамбул донесения о его пассивности и нежелании наступать. Там подобные известия, разумеется, никого не радовали, и тон шедших в обратном направлении приказов становился все более настойчивым. Для того чтобы удовлетворить вышестоящее начальство и заткнуть рот недоброжелателям, требовалось громкое дело. Лучше всего, конечно, победа, но и просто упорное сражение вполне могло подойти. Тут ведь главное, чтобы было о чем докладывать, а уж этим искусством Сулейман-паша владел в совершенстве.
Именно поэтому он решил перебросить в Констанцу восемь таборов пехоты, чтобы те, соединившись со стоящим там отрядом, прошли в тыл к русским и ударили по деревне Церковце, где силы противника, по его сведениям, были крайне незначительными. В случае успеха можно было попытаться отбросить врага за реку Кара-Лом и получить так необходимую сейчас победу. Однако идущие со стороны Омуркиоя войска, к немалому своему изумлению, встретились с отступающими аскерами и узнали от них о внезапном русском наступлении и о потере Констанцы. Это была очень тревожная новость, а потому командир турецкой дивизии Асаф-паша приказал немедля атаковать дерзких гяуров и отбить у них Констанцу.
Впрочем, казачьи разъезды вовремя заметили это движение, и у полковника Тинькова было время подготовиться. Так что, когда появилась передовая османская колонна, роты нежинцев и болховцев уже заняли холм и были полностью готовы к любому нападению.
Немногочисленность русского отряда сыграла злую шутку с турецким командующим. Убедившись, что рядом нет никаких других войск противника, за исключением стоящих перед ним пяти пехотных рот и некоторого количества кавалерии, он решил, что его авангарда из двух таборов будет довольно, чтобы сбить их с холма, и потому приказал идти в атаку, не дожидаясь подхода основных сил и артиллерии. Это была его первая ошибка, вторая же заключалась в том, что турки пошли на приступ с восточной стороны, и заходящее солнце светило им прямо в глаза.
Русские солдаты и офицеры с волнением наблюдали, как перед ними разворачиваются в цепи османские таборы. Четырехфунтовки и картечницы были выкачены на прямую наводку и ждали только приказа, чтобы обрушить на врага всю свою ярость.
Примерно через четверть часа те приблизились настолько, что стали видны детали их обмундирования. Время от времени постреливая, густая цепь аскеров продвигалась все ближе и ближе для решительного удара. Ощетинившись штыками, они дружно шагали, топча сапогами по-осеннему жухлую траву. Впереди, размахивая саблей в одной руке и револьвером в другой, шел офицер. Время от времени он оглядывался назад, но убедившись, что подчиненные следуют за ним, продолжал движение. Русские хладнокровно ожидали их атаки, не открывая пока огня.
– Будищева бы сюды, – пробурчал один из наводчиков, внимательно наблюдая за вражеской пехотой.
– Сами справитесь, – одернул его фейерверкер Приходько, – а то взяли моду, чуть что, пехоцкого к прицелу ставить!
– Оно так, да уж больно он, шельма, ловко пуляет!
В этот момент где-то совсем рядом сухо щелкнул выстрел, и командовавший турецким наступлением офицер опрокинулся на спину и застыл в этой позе, широко раскинув руки. Этот выстрел послужил сигналом для всего отряда, и тут же раздался треск митральез, гулкое буханье пушек и размеренные залпы пехотинцев, и первые ряды османов были буквально сметены русским огнем. Особенно удачно ударила картечь из четырехфунтовок. Крупные чугунные пули, вырвавшиеся из бронзовых жерл пушек, с визгом понеслись вперед, разрывая на части тела несчастных, оказавшихся на их пути.
Не менее эффективно действовали картечницы, подобно серпу срезавшие своими очередями целые шеренги наступающих турок. Свинцовый ливень из вращающихся стволов поливал надвигающихся врагов, не давая тем ни единой надежды на спасение.
Ну а тем, кого миновало внимание артиллеристов, в избытке досталось от русской пехоты. Слаженные залпы линейных рот нежинцев и болховцев били в самую гущу османов, разрывая на части их ряды, а рассыпавшиеся по фронту стрелки меткими выстрелами выбивали офицеров, барабанщиков и просто храбрецов, пытавшихся повести за собой оробевших товарищей.
Аскеры, понукаемые своими командирами, еще дважды поднимались в атаку, однако всякий раз откатывались назад, устилая своими телами склоны вокруг вражеских позиций. Лишь единожды им удалось прорваться сквозь огонь и схватиться с русскими солдатами в штыки, но те молодецким ударом отбросили их, и понесшие значительные потери турки отступили. А вдогонку им полетели страшные шарохи[81], придуманные когда-то полковником Михайловским. Громыхающие стальные шары прыгали по земле, подобно детским мячам, но при этом калечили и убивали бегущих аскеров. Только быстро надвигающийся закат не позволил русским преследовать деморализованного противника, иначе поражение турецкого авангарда могло бы превратиться в разгром. Впрочем, победа и так была достаточно убедительна. Кроме того, солдаты сильно устали и вряд ли в их силах было достигнуть большего.
– Кажется, вы недурно отстрелялись, – сдержанно похвалил Самойловича проведший весь бой рядом с ним Вельбицкий. – И даже без Будищева!
– Ваша правда, – с довольным видом отвечал ему прапорщик. – Мои молодцы сегодня постарались!
– Я все же не понимаю, – перешел на доверительный тон жандарм. – Если этот унтер и впрямь такой хороший стрелок из ваших картечниц, так почему бы его не перевести к вам?
– Да кто же его отдаст? – пожал плечами артиллерист. – Будь сейчас мирное время, от него, вероятно, избавились бы с большим удовольствием, но сейчас это все равно, что резать курицу, несущую золотые яйца! К тому же он, как видите, невероятно дерзок для нижнего чина. Наш командир батареи, к примеру, такого точно терпеть не станет.
– Это точно, – задумчиво сказал штабс-капитан. – Интересно только, где он мог этому научиться?
– Честно говоря, совершенно не представляю! Не удивлюсь даже, если выяснится, что до войны он где-нибудь разбойничал. Уж больно хорошо, стервец, засады устраивает.
– Вы думаете?
– Ну, а почему нет! Впрочем, сейчас этот молодец определенно на своем месте.
Темнота быстро окутала своим покровом и холм и пространство вокруг него, и лишь запаленные русскими солдатами большие костры, расцветшие в ночи подобно фантастическим ярким цветам, освещали усталые лица сидящих перед ними людей. Одни из них прикорнули у огня, согретые его горячим дыханием, другие терпеливо ждали, когда будет приготовлена пища, чтобы подкрепить свои силы кашей с салом. Хуже всего было часовым, вынужденным тревожно вглядываться в темноту ночи, ежеминутно ожидая диверсии вражеских лазутчиков.
А в долине у подножия холма тоже разгорались многочисленные костры, так что казалось, будто там собралась уже целая армия. Полковник Тиньков с тревогой всматривался в эти огни, гадая, действительно ли к туркам пришло такое большое подкрепление, или же они специально распалили их, желая привести в замешательство своих врагов. Так и не придя ни к какому мнению на этот счет, он велел собраться всем офицерам, за исключением назначенных в караул.
– Что скажете, господа? – спросил он их, после того как обрисовал сложившееся положение.
– Дурит турка, – решительно махнул рукой подъесаул Родионов, – мои казачки все вокруг перешерстили, не может у них быть столько народу!
– В любом другом случае, – задумчиво заявил поручик Михай, – я был бы за немедленный отход, с тем, чтобы под покровом темноты оторваться от противника. Однако уйти вместе с орудиями вряд ли получится, а бросить их, принимая во внимание, что вчерашнему успеху мы целиком и полностью обязаны им, было бы крайне неразумно. Так что полагаю, надо ждать рассвета и действовать по обстановке.
– А вы что скажете, подпоручик? – спросил Тиньков у Линдфорса.
– Мне кажется, было бы полезно разведать, действительно ли у турок столько сил?
– Вы что же, не доверяете моему слову? – набычился в ответ подъесаул.
– Ни в коей мере, – покачал тот головой, – однако с момента возвращения казаков прошло много времени, и ситуация могла кардинально перемениться.
– Это разумно, – согласился Тиньков и обернулся к Родионову. – Вот что, милейший, пошлите-ка еще раз своих молодцов…
– С вашего позволения, господин полковник, – поспешно вмешался Линдфорс, – я бы тоже отправил в поиск своих людей.
– Эва, – громко удивился казак, – неужто вы хотите потягаться в разведке с моими станичниками?
– Я пекусь лишь о пользе дела, – сухо отвечал ему подпоручик. – Одна пара глаз – хорошо, две уже лучше, а три и вовсе прекрасно!
– Согласен, – решительно поднялся полковник, – пошлите и вы своих охотников.
– Привет, Коля!
– Здравствуй.
– Страдаешь?
– Какое тебе дело?
– Ну, ты мне друг все-таки!
Штерн сначала поморщился как от зубной боли, но затем справился и с грустной усмешкой отвечал:
– Прости, но мне совсем не хочется быть мишенью твоих насмешек. Ты человек, может, и неплохой, но при этом черствый и злой. Вряд ли твое сочувствие мне поможет.
– А вот это было обидно. Ты и впрямь считаешь меня таким чурбаном?
– Я так не говорил.
– Да брось! Неужели ты думаешь, что я никогда не любил?
– Ты? Не знаю… а вот я действительно не любил до этого момента. Мне казалось, я искушен в чувствах, а на самом деле… эх, тебе все равно меня не понять!
– Да где уж мне!
– Прости, я не хотел тебя обидеть, но все это так тяжело, а самое главное я совершенно не представляю, что же мне делать! Ты когда-нибудь был в такой ситуации?
– Ее звали Варей, – грустно усмехнулся Дмитрий. – Мы росли рядом, дружили с детства и, наверное, тогда же полюбили друг друга. Правда, она была из хорошей семьи, а я… но нам было все равно, что скажут другие. Мы собирались вырасти, пожениться и всегда быть вместе.
– И что же случилось потом? – заинтересовался его рассказом Штерн.
– Мы выросли… и она сказала мне, что чистая детская любовь это, конечно, прекрасно, и она навсегда сохранит частичку этого чувства в своем сердце, но мы уже взрослые и пора подумать о будущем. И что ей нужна стабильность, положение и достаток, в общем, все то, что я ей дать не мог. И вообще, она выходит замуж и просит не беспокоить ее больше.
– Какая печальная история. Не знал, что ты можешь так красиво говорить…
– А я и не могу. Это ее слова, я просто их запомнил. Она вообще всегда умела красиво говорить, писать и прочее…
– Она вышла замуж за богатого старика?
– С чего ты взял? Нет, молодой парень из хорошей семьи, упакованный… у нас таких называли «мажор».
– Мажор? Он что, музыкант?
– А фиг его знает, может, и лабал на чем-нибудь.
– Но он был богат?
– Ага. У тебя, кстати, та же проблема.
– В каком смысле?
– В том смысле, что отец Петранки хочет выдать ее за богатого.
– Что за вздор? Праведников беден как церковная мышь!
– Это ты так думаешь, а вот наш друг чорбаджи думает по-другому.
– Но почему?
– Вот ты странный, Коля. Ну откуда болгарскому кулаку знать, что ты из богатой семьи и единственный наследник? Он видит перед собой простого солдата, а что тот воюет за освобождение его родины… так ему и при турках не кисло жилось.
– Но ведь Праведников…
– Исправляет должность полкового казначея.
– И что с того?
– Ничего, просто именно он закупает продовольствие для полка, причем в основном у местных богатеев, а самый крутой из них отец Петранки.
– Но я все-таки не понимаю!
– Да что тут понимать! Чорбаджи хоть и богатые, но все же простые крестьяне и рассуждают тоже просто. Раз деньги у поручика, стало быть, он и есть самый крутой. У турок ведь все эти дела идут через пашу!
– Невероятно! Дмитрий, дружище, ты возвращаешь меня к жизни, спасибо тебе огромное!
– Кушай на здоровье, только не обляпайся.
Турецкий командующий Сулейман-паша в последнее время также был до крайности озабочен сложившимся положением. Завистники, коих у него было ничуть не меньше, чем у едва выжившего Мехмеда-Али, регулярно слали в Стамбул донесения о его пассивности и нежелании наступать. Там подобные известия, разумеется, никого не радовали, и тон шедших в обратном направлении приказов становился все более настойчивым. Для того чтобы удовлетворить вышестоящее начальство и заткнуть рот недоброжелателям, требовалось громкое дело. Лучше всего, конечно, победа, но и просто упорное сражение вполне могло подойти. Тут ведь главное, чтобы было о чем докладывать, а уж этим искусством Сулейман-паша владел в совершенстве.
Именно поэтому он решил перебросить в Констанцу восемь таборов пехоты, чтобы те, соединившись со стоящим там отрядом, прошли в тыл к русским и ударили по деревне Церковце, где силы противника, по его сведениям, были крайне незначительными. В случае успеха можно было попытаться отбросить врага за реку Кара-Лом и получить так необходимую сейчас победу. Однако идущие со стороны Омуркиоя войска, к немалому своему изумлению, встретились с отступающими аскерами и узнали от них о внезапном русском наступлении и о потере Констанцы. Это была очень тревожная новость, а потому командир турецкой дивизии Асаф-паша приказал немедля атаковать дерзких гяуров и отбить у них Констанцу.
Впрочем, казачьи разъезды вовремя заметили это движение, и у полковника Тинькова было время подготовиться. Так что, когда появилась передовая османская колонна, роты нежинцев и болховцев уже заняли холм и были полностью готовы к любому нападению.
Немногочисленность русского отряда сыграла злую шутку с турецким командующим. Убедившись, что рядом нет никаких других войск противника, за исключением стоящих перед ним пяти пехотных рот и некоторого количества кавалерии, он решил, что его авангарда из двух таборов будет довольно, чтобы сбить их с холма, и потому приказал идти в атаку, не дожидаясь подхода основных сил и артиллерии. Это была его первая ошибка, вторая же заключалась в том, что турки пошли на приступ с восточной стороны, и заходящее солнце светило им прямо в глаза.
Русские солдаты и офицеры с волнением наблюдали, как перед ними разворачиваются в цепи османские таборы. Четырехфунтовки и картечницы были выкачены на прямую наводку и ждали только приказа, чтобы обрушить на врага всю свою ярость.
Примерно через четверть часа те приблизились настолько, что стали видны детали их обмундирования. Время от времени постреливая, густая цепь аскеров продвигалась все ближе и ближе для решительного удара. Ощетинившись штыками, они дружно шагали, топча сапогами по-осеннему жухлую траву. Впереди, размахивая саблей в одной руке и револьвером в другой, шел офицер. Время от времени он оглядывался назад, но убедившись, что подчиненные следуют за ним, продолжал движение. Русские хладнокровно ожидали их атаки, не открывая пока огня.
– Будищева бы сюды, – пробурчал один из наводчиков, внимательно наблюдая за вражеской пехотой.
– Сами справитесь, – одернул его фейерверкер Приходько, – а то взяли моду, чуть что, пехоцкого к прицелу ставить!
– Оно так, да уж больно он, шельма, ловко пуляет!
В этот момент где-то совсем рядом сухо щелкнул выстрел, и командовавший турецким наступлением офицер опрокинулся на спину и застыл в этой позе, широко раскинув руки. Этот выстрел послужил сигналом для всего отряда, и тут же раздался треск митральез, гулкое буханье пушек и размеренные залпы пехотинцев, и первые ряды османов были буквально сметены русским огнем. Особенно удачно ударила картечь из четырехфунтовок. Крупные чугунные пули, вырвавшиеся из бронзовых жерл пушек, с визгом понеслись вперед, разрывая на части тела несчастных, оказавшихся на их пути.
Не менее эффективно действовали картечницы, подобно серпу срезавшие своими очередями целые шеренги наступающих турок. Свинцовый ливень из вращающихся стволов поливал надвигающихся врагов, не давая тем ни единой надежды на спасение.
Ну а тем, кого миновало внимание артиллеристов, в избытке досталось от русской пехоты. Слаженные залпы линейных рот нежинцев и болховцев били в самую гущу османов, разрывая на части их ряды, а рассыпавшиеся по фронту стрелки меткими выстрелами выбивали офицеров, барабанщиков и просто храбрецов, пытавшихся повести за собой оробевших товарищей.
Аскеры, понукаемые своими командирами, еще дважды поднимались в атаку, однако всякий раз откатывались назад, устилая своими телами склоны вокруг вражеских позиций. Лишь единожды им удалось прорваться сквозь огонь и схватиться с русскими солдатами в штыки, но те молодецким ударом отбросили их, и понесшие значительные потери турки отступили. А вдогонку им полетели страшные шарохи[81], придуманные когда-то полковником Михайловским. Громыхающие стальные шары прыгали по земле, подобно детским мячам, но при этом калечили и убивали бегущих аскеров. Только быстро надвигающийся закат не позволил русским преследовать деморализованного противника, иначе поражение турецкого авангарда могло бы превратиться в разгром. Впрочем, победа и так была достаточно убедительна. Кроме того, солдаты сильно устали и вряд ли в их силах было достигнуть большего.
– Кажется, вы недурно отстрелялись, – сдержанно похвалил Самойловича проведший весь бой рядом с ним Вельбицкий. – И даже без Будищева!
– Ваша правда, – с довольным видом отвечал ему прапорщик. – Мои молодцы сегодня постарались!
– Я все же не понимаю, – перешел на доверительный тон жандарм. – Если этот унтер и впрямь такой хороший стрелок из ваших картечниц, так почему бы его не перевести к вам?
– Да кто же его отдаст? – пожал плечами артиллерист. – Будь сейчас мирное время, от него, вероятно, избавились бы с большим удовольствием, но сейчас это все равно, что резать курицу, несущую золотые яйца! К тому же он, как видите, невероятно дерзок для нижнего чина. Наш командир батареи, к примеру, такого точно терпеть не станет.
– Это точно, – задумчиво сказал штабс-капитан. – Интересно только, где он мог этому научиться?
– Честно говоря, совершенно не представляю! Не удивлюсь даже, если выяснится, что до войны он где-нибудь разбойничал. Уж больно хорошо, стервец, засады устраивает.
– Вы думаете?
– Ну, а почему нет! Впрочем, сейчас этот молодец определенно на своем месте.
Темнота быстро окутала своим покровом и холм и пространство вокруг него, и лишь запаленные русскими солдатами большие костры, расцветшие в ночи подобно фантастическим ярким цветам, освещали усталые лица сидящих перед ними людей. Одни из них прикорнули у огня, согретые его горячим дыханием, другие терпеливо ждали, когда будет приготовлена пища, чтобы подкрепить свои силы кашей с салом. Хуже всего было часовым, вынужденным тревожно вглядываться в темноту ночи, ежеминутно ожидая диверсии вражеских лазутчиков.
А в долине у подножия холма тоже разгорались многочисленные костры, так что казалось, будто там собралась уже целая армия. Полковник Тиньков с тревогой всматривался в эти огни, гадая, действительно ли к туркам пришло такое большое подкрепление, или же они специально распалили их, желая привести в замешательство своих врагов. Так и не придя ни к какому мнению на этот счет, он велел собраться всем офицерам, за исключением назначенных в караул.
– Что скажете, господа? – спросил он их, после того как обрисовал сложившееся положение.
– Дурит турка, – решительно махнул рукой подъесаул Родионов, – мои казачки все вокруг перешерстили, не может у них быть столько народу!
– В любом другом случае, – задумчиво заявил поручик Михай, – я был бы за немедленный отход, с тем, чтобы под покровом темноты оторваться от противника. Однако уйти вместе с орудиями вряд ли получится, а бросить их, принимая во внимание, что вчерашнему успеху мы целиком и полностью обязаны им, было бы крайне неразумно. Так что полагаю, надо ждать рассвета и действовать по обстановке.
– А вы что скажете, подпоручик? – спросил Тиньков у Линдфорса.
– Мне кажется, было бы полезно разведать, действительно ли у турок столько сил?
– Вы что же, не доверяете моему слову? – набычился в ответ подъесаул.
– Ни в коей мере, – покачал тот головой, – однако с момента возвращения казаков прошло много времени, и ситуация могла кардинально перемениться.
– Это разумно, – согласился Тиньков и обернулся к Родионову. – Вот что, милейший, пошлите-ка еще раз своих молодцов…
– С вашего позволения, господин полковник, – поспешно вмешался Линдфорс, – я бы тоже отправил в поиск своих людей.
– Эва, – громко удивился казак, – неужто вы хотите потягаться в разведке с моими станичниками?
– Я пекусь лишь о пользе дела, – сухо отвечал ему подпоручик. – Одна пара глаз – хорошо, две уже лучше, а три и вовсе прекрасно!
– Согласен, – решительно поднялся полковник, – пошлите и вы своих охотников.