Стрелок: Путь на Балканы. Путь в террор. Путь в Туркестан
Часть 47 из 225 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Ни секунды не сомневаясь, Штерн зарядил свою «крынку» и тщательно прицелившись, спустил курок. Увы, руки его дрожали после вчерашнего, и пуля прошла мимо. Зато звук выстрела привлек внимание вражеских всадников, и они толпой поскакали к одинокому русскому пехотинцу. «Башибузуки», – похолодев, подумал Николай, когда увидел, что они одеты в черкески. Таким в плен лучше не попадать, и потому он принялся выпускать в них пулю за пулей, надеясь, что они убьют его в бою, а не замучают, если он сдастся.
Черкесы не стали лезть на рожон, а, положив своих коней на бок, принялись вести ответный огонь, прикрываясь их тушами. Перестрелка длилась еще некоторое время, но, как оказалось, это была лишь уловка со стороны противника. Пока одни отвлекали одинокого стрелка, другие обошли его с тыла и, накинувшись со спины, обезоружили и сбили с ног. Штерн отчаянно отбивался, скинул одного из нападавших, но остальные быстро скрутили его кожаными ремнями, лишив, таким образом, возможности сопротивляться. Наконец, управившись со строптивым пленником, один из них принюхался к нему и со смехом воскликнул:
– Тю, ваше благородие, так вин же в димину пьяний, падлюка! К счастью, ни одна пуля, выпущенная Николаем, не достигла цели, ибо захватившие его черкесы оказались нашими казаками, а неприятельская пехота – аванпостной цепью Софийского полка.
Схваченного Штерна, разумеется, приняли за шпиона, но затем, после известных мытарств и долгой переписки, убедились в правдивости его показаний и водворили в часть. Благодаря ходатайству ближайшего начальства, засвидетельствовавшего полную благонадежность и исключительную храбрость вольноопределяющегося Штерна, его проступок остался без всяких последствий. Более того, его не стали вычеркивать из списка награжденных за Аярслярское дело, и вскоре он также стал георгиевским кавалером и даже со временем произведен в унтера[61].
Но еще долгое время, когда у младшего унтер-офицера Будищева солдаты спрашивали о дальнейших распоряжениях, он делал страшные глаза и строгим голосом изрекал:
– Главное – Штерну не наливайте!
Конец августа прошел для второго батальона болховцев как в аду. Девять дней им пришлось держать двухверстную позицию у деревни Карагач, не имея возможности смениться. Людей не хватало ни на что, так что даже есть солдатам приходилось по очереди, постоянно будучи готовыми отразить вражеское нападение. Отдаленность этого маленького отряда от других частей, близость турок, постоянные перестрелки с черкесами – все это быстро привело к крайнему утомлению солдат и офицеров.
Охотничья команда, точнее то, что от нее осталось, была придана второму батальону и практически постоянно находилась в аванпостной цепи. Но как ни трудно было уставшим до последней крайности людям, они стойко несли службу, ни на секунду не теряя бдительности. Башибузуки уже несколько раз тревожили их, но пока дело не шло дальше, чем короткие перестрелки с дальней дистанции, после чего вражеские кавалеристы стремительно удалялись, нахлестывая своих коней. Однако и это заставляло солдат и офицеров держаться в напряжении, растрачивая таким образом и без того невеликие силы.
Впрочем, однажды Будищеву надоели эти визиты, и он взялся приготовить черкесам сюрприз. Когда турецкие иррегулярные кавалеристы в очередной раз вздумали обстрелять русскую цепь, у них в тылу оказался прячущийся в густых кустах Дмитрий. Пока джигиты, гарцуя на своих конях, беспорядочно палили в сторону противника, выкрикивая при этом бранные слова, он успел несколько раз выстрелить, выбивая всякий раз одного из них из седла. Башибузуки не сразу сообразили, откуда ведется огонь, но после того, как уже трое из них оказались на земле, спохватились и начали озирать окрестности. Предательский дым тут же показал им месторасположение вражеского стрелка, и они решили немедля отомстить за павших товарищей. Нахлестывая лошадей, они бросились к нему, рассчитывая захватить нахального гяура, но стоило им приблизиться, как на них обрушился град пуль, выпущенных его товарищами, прячущимися до поры в тех же кустах.
Победа была полная, лишь двум из врагов удалось ускакать, а остальные пали, попав в засаду. Русским достались почти два десятка разнообразных ружей и целая груда кремневых пистолетов, а также сабель, кинжалов и прочего холодного оружия. Кроме того, трофеями стали четыре лошади. Остальные успели разбежаться, а ни времени, ни возможности ловить их не было.
– А все же мы изрядно рисковали, оголив цепь, – озабоченно заявил Линдфорс, когда они возвращались назад, нагруженные добычей.
– Риск – благородное дело, – пожал плечами Будищев. – Теперь по крайней мере пару дней они будут нас сторониться. Все спокойней.
– Или, наоборот, объявят кровную месть, – сделал страшные глаза подпоручик.
– Фигня, – отмахнулся Дмитрий, – эти страшные сказки про гордых и благородных горцев хороши для книжек. А на деле бандюки как бандюки, чуть жареным запахнет – сразу в кусты.
– Жаль, что такая дальнобойная винтовка, как у тебя, только одна.
– Ваше благородие, – даже остановился унтер охотников, – а кто нашему начальству мешает перевооружить такими хотя бы стрелков?
– Но ведь берданок не хватает!
– И что? Мы под Езерджи и Аясляром захватили столько этих самых «Пибоди», что половину полка вооружить можно!
– Но огнеприпасы!
– Можно подумать, у нас к «крынкам» патронов вволю, – пробурчал в ответ Будищев.
– Но турецких-то совсем не будет?
– С чего бы это? У османов патронов как у дурака махорки!
– Не будешь же ты всякий раз, когда кончатся патроны, нападать на противника с целью добыть новые?
– Так я так и делаю.
– Вот черт, у тебя на все есть ответ!
– Ну, или хотя бы митральезу, такую, как на Аясляре захватили, – не успокаивался Дмитрий. – Тогда бы и с засадой заморачиваться не пришлось, просто дали бы очередь, а потом без суеты пошли трофеи собирать.
– А знаешь, – задумчиво заметил Линдфорс, – я подал рапорт начальству об использовании картечниц в полевом бою, как раз основываясь на примере сражения на Аяслярских высотах. Так что, может статься, они у нас скоро появятся…
– Скоро, ваше благородие, только кошки родят, отчего у них, кстати, котята слепые получаются.
– Будищев! Ты неисправимый циник и мизантроп!
– Ага, как меня только земля носит.
Первое, что увидел очнувшийся Лиховцев, был высокий потолок над его головой. Он, очевидно, был совсем недавно побелен, так что глазу на нем было совершенно не за что зацепиться. Тогда раненый попробовал осмотреться, но голова его сразу же закружилась, и он прикрыл глаза.
Как оказалось, пробуждение его сразу же было замечено, и над Алексеем склонилось женское лицо, показавшееся ему смутно знакомым. Однако припомнить, где он видел эту барышню прежде, вольноопределяющийся никак не мог.
– Вы очнулись? – голос у девушки оказался ничуть не менее ангельским, нежели внешность.
Лиховцев хотел ответить, но пересохшие губы с языком не слушались его, и потому он ограничился кивком. На его счастье, сестра милосердия сразу же догадалась о его состоянии и сунула ему в рот тонкий носик поильника. О, если бы она предложила ему божественный нектар, вряд ли бы Алексей испытал большее наслаждение, чем от этих нескольких глотков прохладной воды!
Попив, раненый почувствовал себя лучше и смог наконец улыбнуться барышне.
– Спасибо, – еле шевеля губами, прошептал он.
– Не за что, – улыбнулся в ответ ангел в форме сестры милосердия.
– Нуте-с, что тут у нас? – появился рядом с ними представительный господин в белом халате поверх мундира.
– Больной пришел в себя, Аристарх Яковлевич.
– Что же, прелестно! Давайте-ка я его посмотрю. Как вы себя чувствуете, молодой человек?
– Хо-хорошо, – тихонько отвечал ему Алексей.
– Голова кружится? Ничего, это пройдет.
Внимательно осмотрев пациента, главный врач госпиталя сделал несколько пометок в своей записной книжке и на карте, прикрепленной к кровати раненого, и решительно направился дальше.
– Сестра Берг, – обернулся он к девушке, – ступайте за мной, мне понадобится ваша помощь.
– Сию секунду, господин доктор.
– Знаете, мадемуазель Гедвига, у меня такое чувство, что вы неравнодушны к раненым из Болховского полка?
– Как и вы, Аристарх Яковлевич.
– Разве? Впрочем, вы правы, я действительно оказываю им несколько больше внимания, нежели другим пациентам. Но этому есть очень простое и даже несколько банальное объяснение. Дело в том, что старшим врачом в сто тридцать восьмом полку служит мой младший брат – Мирон. Когда он был гимназистом, ваш покорный слуга проверял у него уроки. Когда он стал студентом, спрашивал и весьма строго, прошу заметить, каково он усвоил лекции. Ну, а когда он уже стал врачом, это превратилось в привычку. Умом понимаю, что эта опека совершенно чрезмерна, но ничего не могу с собой поделать.
– И какую оценку вы поставили вашему брату на этот раз?
– О, мадемуазель Гедвига, Мирон Гиршовский давно уже не нуждается в моих оценках!
– Зовите меня просто Гесей, – попросила девушка, – а то когда вы называете меня мадемуазель, мне всегда кажется, что зовете кого-то другого.
– А вот это, голубушка, совершенно исключено. Нет, я понимаю, конечно, что вас именно так и зовут, но ведь эдак и остальные могут догадаться о том, что им совсем не нужно знать.
– Спасибо вам, Аристарх Яковлевич.
– Не за что, моя дорогая.
На другой день в палату к Лиховцеву пробрался Федька Шматов. Он уже почти поправился и готовился к выписке, а пока что как выздоравливающий помогал в различных хозработах по госпиталю.
– Здравствуйте, барчук, – поприветствовал он сослуживца.
– Федя, ты ли это? – удивился вольнопер.
– Ага, я, – осклабился солдат.
– И крест на груди, – заметил награду Алексей.
– Ну да, я таперича егорьевский кавалер, да не просто так, а сам наследник-цесаревич его императорское высочество лично крест вручили!
– Поздравляю.
– Ага, благодарствую на добром слове. А как там у нас в полку, я слыхал, потери большие были?
– Кажется – да, я, как видишь, сам был ранен и всех подробностей не знаю, но многих недосчитались.
– Эх, беда-то какая…
– Ты, верно, хочешь узнать про Будищева?
– Точно так, барчук, хочу. Скажите, сделайте милость, как там наш Граф?
– Боюсь, мало чем смогу быть тебе полезным. Помню лишь, что когда меня ранили, он был с нами. Гаршин и Штерн меня вытаскивали, а он остался прикрывать наш отход. Больше я ничего не помню…
– Ничего, наш Граф и не из таких передряг невредимым выходил! – убежденно заявил Шматов. – Господь Бог не без милости, все ладно будет.
– Ты глянь на Федьку, – раздался с одной из соседних коек насмешливый голос солдата с перевязанной рукой, – еще вчера щи лаптем хлебал, а как ему крест подвесили, сразу стал с вольноперами да графьями знаться!
– Так его, видать, теперь самого в графы произведут, – зло отозвался безногий сосед с другой стороны, лишь недавно начавший вставать, потихоньку опираясь на костыли. – Если произведут, возьмешь меня в дворники?
– Да какой из тебя дворник с одной ногой! – засмеялся первый.
– Это точно, – пригорюнился одноногий, – теперь только на паперть!
– Федя, – страдальчески морщась, попросил Шматова Лиховцев. – Мне, право, совестно просить, но ужасно чешется левая нога. Просто мочи нет, как чешется. Ты не мог бы мне помочь.
Черкесы не стали лезть на рожон, а, положив своих коней на бок, принялись вести ответный огонь, прикрываясь их тушами. Перестрелка длилась еще некоторое время, но, как оказалось, это была лишь уловка со стороны противника. Пока одни отвлекали одинокого стрелка, другие обошли его с тыла и, накинувшись со спины, обезоружили и сбили с ног. Штерн отчаянно отбивался, скинул одного из нападавших, но остальные быстро скрутили его кожаными ремнями, лишив, таким образом, возможности сопротивляться. Наконец, управившись со строптивым пленником, один из них принюхался к нему и со смехом воскликнул:
– Тю, ваше благородие, так вин же в димину пьяний, падлюка! К счастью, ни одна пуля, выпущенная Николаем, не достигла цели, ибо захватившие его черкесы оказались нашими казаками, а неприятельская пехота – аванпостной цепью Софийского полка.
Схваченного Штерна, разумеется, приняли за шпиона, но затем, после известных мытарств и долгой переписки, убедились в правдивости его показаний и водворили в часть. Благодаря ходатайству ближайшего начальства, засвидетельствовавшего полную благонадежность и исключительную храбрость вольноопределяющегося Штерна, его проступок остался без всяких последствий. Более того, его не стали вычеркивать из списка награжденных за Аярслярское дело, и вскоре он также стал георгиевским кавалером и даже со временем произведен в унтера[61].
Но еще долгое время, когда у младшего унтер-офицера Будищева солдаты спрашивали о дальнейших распоряжениях, он делал страшные глаза и строгим голосом изрекал:
– Главное – Штерну не наливайте!
Конец августа прошел для второго батальона болховцев как в аду. Девять дней им пришлось держать двухверстную позицию у деревни Карагач, не имея возможности смениться. Людей не хватало ни на что, так что даже есть солдатам приходилось по очереди, постоянно будучи готовыми отразить вражеское нападение. Отдаленность этого маленького отряда от других частей, близость турок, постоянные перестрелки с черкесами – все это быстро привело к крайнему утомлению солдат и офицеров.
Охотничья команда, точнее то, что от нее осталось, была придана второму батальону и практически постоянно находилась в аванпостной цепи. Но как ни трудно было уставшим до последней крайности людям, они стойко несли службу, ни на секунду не теряя бдительности. Башибузуки уже несколько раз тревожили их, но пока дело не шло дальше, чем короткие перестрелки с дальней дистанции, после чего вражеские кавалеристы стремительно удалялись, нахлестывая своих коней. Однако и это заставляло солдат и офицеров держаться в напряжении, растрачивая таким образом и без того невеликие силы.
Впрочем, однажды Будищеву надоели эти визиты, и он взялся приготовить черкесам сюрприз. Когда турецкие иррегулярные кавалеристы в очередной раз вздумали обстрелять русскую цепь, у них в тылу оказался прячущийся в густых кустах Дмитрий. Пока джигиты, гарцуя на своих конях, беспорядочно палили в сторону противника, выкрикивая при этом бранные слова, он успел несколько раз выстрелить, выбивая всякий раз одного из них из седла. Башибузуки не сразу сообразили, откуда ведется огонь, но после того, как уже трое из них оказались на земле, спохватились и начали озирать окрестности. Предательский дым тут же показал им месторасположение вражеского стрелка, и они решили немедля отомстить за павших товарищей. Нахлестывая лошадей, они бросились к нему, рассчитывая захватить нахального гяура, но стоило им приблизиться, как на них обрушился град пуль, выпущенных его товарищами, прячущимися до поры в тех же кустах.
Победа была полная, лишь двум из врагов удалось ускакать, а остальные пали, попав в засаду. Русским достались почти два десятка разнообразных ружей и целая груда кремневых пистолетов, а также сабель, кинжалов и прочего холодного оружия. Кроме того, трофеями стали четыре лошади. Остальные успели разбежаться, а ни времени, ни возможности ловить их не было.
– А все же мы изрядно рисковали, оголив цепь, – озабоченно заявил Линдфорс, когда они возвращались назад, нагруженные добычей.
– Риск – благородное дело, – пожал плечами Будищев. – Теперь по крайней мере пару дней они будут нас сторониться. Все спокойней.
– Или, наоборот, объявят кровную месть, – сделал страшные глаза подпоручик.
– Фигня, – отмахнулся Дмитрий, – эти страшные сказки про гордых и благородных горцев хороши для книжек. А на деле бандюки как бандюки, чуть жареным запахнет – сразу в кусты.
– Жаль, что такая дальнобойная винтовка, как у тебя, только одна.
– Ваше благородие, – даже остановился унтер охотников, – а кто нашему начальству мешает перевооружить такими хотя бы стрелков?
– Но ведь берданок не хватает!
– И что? Мы под Езерджи и Аясляром захватили столько этих самых «Пибоди», что половину полка вооружить можно!
– Но огнеприпасы!
– Можно подумать, у нас к «крынкам» патронов вволю, – пробурчал в ответ Будищев.
– Но турецких-то совсем не будет?
– С чего бы это? У османов патронов как у дурака махорки!
– Не будешь же ты всякий раз, когда кончатся патроны, нападать на противника с целью добыть новые?
– Так я так и делаю.
– Вот черт, у тебя на все есть ответ!
– Ну, или хотя бы митральезу, такую, как на Аясляре захватили, – не успокаивался Дмитрий. – Тогда бы и с засадой заморачиваться не пришлось, просто дали бы очередь, а потом без суеты пошли трофеи собирать.
– А знаешь, – задумчиво заметил Линдфорс, – я подал рапорт начальству об использовании картечниц в полевом бою, как раз основываясь на примере сражения на Аяслярских высотах. Так что, может статься, они у нас скоро появятся…
– Скоро, ваше благородие, только кошки родят, отчего у них, кстати, котята слепые получаются.
– Будищев! Ты неисправимый циник и мизантроп!
– Ага, как меня только земля носит.
Первое, что увидел очнувшийся Лиховцев, был высокий потолок над его головой. Он, очевидно, был совсем недавно побелен, так что глазу на нем было совершенно не за что зацепиться. Тогда раненый попробовал осмотреться, но голова его сразу же закружилась, и он прикрыл глаза.
Как оказалось, пробуждение его сразу же было замечено, и над Алексеем склонилось женское лицо, показавшееся ему смутно знакомым. Однако припомнить, где он видел эту барышню прежде, вольноопределяющийся никак не мог.
– Вы очнулись? – голос у девушки оказался ничуть не менее ангельским, нежели внешность.
Лиховцев хотел ответить, но пересохшие губы с языком не слушались его, и потому он ограничился кивком. На его счастье, сестра милосердия сразу же догадалась о его состоянии и сунула ему в рот тонкий носик поильника. О, если бы она предложила ему божественный нектар, вряд ли бы Алексей испытал большее наслаждение, чем от этих нескольких глотков прохладной воды!
Попив, раненый почувствовал себя лучше и смог наконец улыбнуться барышне.
– Спасибо, – еле шевеля губами, прошептал он.
– Не за что, – улыбнулся в ответ ангел в форме сестры милосердия.
– Нуте-с, что тут у нас? – появился рядом с ними представительный господин в белом халате поверх мундира.
– Больной пришел в себя, Аристарх Яковлевич.
– Что же, прелестно! Давайте-ка я его посмотрю. Как вы себя чувствуете, молодой человек?
– Хо-хорошо, – тихонько отвечал ему Алексей.
– Голова кружится? Ничего, это пройдет.
Внимательно осмотрев пациента, главный врач госпиталя сделал несколько пометок в своей записной книжке и на карте, прикрепленной к кровати раненого, и решительно направился дальше.
– Сестра Берг, – обернулся он к девушке, – ступайте за мной, мне понадобится ваша помощь.
– Сию секунду, господин доктор.
– Знаете, мадемуазель Гедвига, у меня такое чувство, что вы неравнодушны к раненым из Болховского полка?
– Как и вы, Аристарх Яковлевич.
– Разве? Впрочем, вы правы, я действительно оказываю им несколько больше внимания, нежели другим пациентам. Но этому есть очень простое и даже несколько банальное объяснение. Дело в том, что старшим врачом в сто тридцать восьмом полку служит мой младший брат – Мирон. Когда он был гимназистом, ваш покорный слуга проверял у него уроки. Когда он стал студентом, спрашивал и весьма строго, прошу заметить, каково он усвоил лекции. Ну, а когда он уже стал врачом, это превратилось в привычку. Умом понимаю, что эта опека совершенно чрезмерна, но ничего не могу с собой поделать.
– И какую оценку вы поставили вашему брату на этот раз?
– О, мадемуазель Гедвига, Мирон Гиршовский давно уже не нуждается в моих оценках!
– Зовите меня просто Гесей, – попросила девушка, – а то когда вы называете меня мадемуазель, мне всегда кажется, что зовете кого-то другого.
– А вот это, голубушка, совершенно исключено. Нет, я понимаю, конечно, что вас именно так и зовут, но ведь эдак и остальные могут догадаться о том, что им совсем не нужно знать.
– Спасибо вам, Аристарх Яковлевич.
– Не за что, моя дорогая.
На другой день в палату к Лиховцеву пробрался Федька Шматов. Он уже почти поправился и готовился к выписке, а пока что как выздоравливающий помогал в различных хозработах по госпиталю.
– Здравствуйте, барчук, – поприветствовал он сослуживца.
– Федя, ты ли это? – удивился вольнопер.
– Ага, я, – осклабился солдат.
– И крест на груди, – заметил награду Алексей.
– Ну да, я таперича егорьевский кавалер, да не просто так, а сам наследник-цесаревич его императорское высочество лично крест вручили!
– Поздравляю.
– Ага, благодарствую на добром слове. А как там у нас в полку, я слыхал, потери большие были?
– Кажется – да, я, как видишь, сам был ранен и всех подробностей не знаю, но многих недосчитались.
– Эх, беда-то какая…
– Ты, верно, хочешь узнать про Будищева?
– Точно так, барчук, хочу. Скажите, сделайте милость, как там наш Граф?
– Боюсь, мало чем смогу быть тебе полезным. Помню лишь, что когда меня ранили, он был с нами. Гаршин и Штерн меня вытаскивали, а он остался прикрывать наш отход. Больше я ничего не помню…
– Ничего, наш Граф и не из таких передряг невредимым выходил! – убежденно заявил Шматов. – Господь Бог не без милости, все ладно будет.
– Ты глянь на Федьку, – раздался с одной из соседних коек насмешливый голос солдата с перевязанной рукой, – еще вчера щи лаптем хлебал, а как ему крест подвесили, сразу стал с вольноперами да графьями знаться!
– Так его, видать, теперь самого в графы произведут, – зло отозвался безногий сосед с другой стороны, лишь недавно начавший вставать, потихоньку опираясь на костыли. – Если произведут, возьмешь меня в дворники?
– Да какой из тебя дворник с одной ногой! – засмеялся первый.
– Это точно, – пригорюнился одноногий, – теперь только на паперть!
– Федя, – страдальчески морщась, попросил Шматова Лиховцев. – Мне, право, совестно просить, но ужасно чешется левая нога. Просто мочи нет, как чешется. Ты не мог бы мне помочь.