Стойкость. Мой год в космосе

– Дело не только в голосе, но и в поведении, – объясняет она. – Когда ты как будто немного «тормозишь», я понимаю, что концентрация углекислого газа высокая.

Похоже, она единственный человек на Земле, кого это волнует.

За пятничным ужином мы обсуждаем новую дату отлета Терри, Саманты и Антона. Я останусь один в американском сегменте МКС на 6 недель, пока не прибудет их замена. Это долгий срок, но одиночество меня не удручает. Мне нравится, когда рядом друзья, и я с огромным удовольствием работаю с Терри и Самантой, но побыть одному совсем неплохо. Кроме того, каждый отлет и прилет других людей становится очередной вехой моей экспедиции, отмечающей благополучно пройденный этап.

За едой я замечаю:

– Выходит, я смогу летать по американскому сегменту нагишом.

– Летай хоть сейчас, если хочешь, – Саманта хладнокровно пожимает плечами, копаясь в пакете c равиоли.

– Ребята, как считаете, приземление «Союза» точно состоится в июне? – спрашивает Антон у нас с Терри.

Мы переглядываемся и смотрим на него.

– Антон, разве не ты командир «Союза»? – задает риторический вопрос Терри.

– Да, – Антон с улыбкой качает головой, признавая нелепость ситуации. Это мы должны обращаться к нему за информацией, а не наоборот.

– Я подумал, вдруг вы слышали что-нибудь такое, чего не знаю я.

Иногда мне кажется, что Российское космическое агентство намеренно держит космонавтов в неведении.

– Если услышим, обязательно скажем, – обещает Терри.

Думаю, всем нам хотелось бы более эффективных коммуникаций.



Кроме субботних занятий наукой иногда на наши выходные выпадают другие дела, не настолько приоритетные, чтобы выполнять их в будни. Сегодня один из таких случаев. Саманта собирается установить и протестировать новый прибор разработки Европейского космического агентства – кофеварку. Ведь если отправляешь в космос европейцев, изволь обеспечить их хорошим кофе – растворимый не подойдет. После всех процедур, необходимых для доставки нам маленького пакета кофе, включая многочисленные созвоны с Центром управления операциями с полезной нагрузкой в Хантсвилле, наступает исторический момент – получена первая порция эспрессо в космосе. Я фотографирую Саманту, переливающую напиток в особую чашку, из которой можно пить при нулевой гравитации, и, когда она делает первый глоток, объявляю по каналу связи с Землей: «Это один маленький шаг для женщины, но гигантский скачок для кофе». Я доволен своей репликой. На то, чтобы изготовить, сертифицировать для полета и доставить на орбиту эту кофеварку, ушло больше миллиона долларов, и на борту всего 10 пакетиков эспрессо. Саманта пьет очень, очень дорогую чашку кофе, так что ситуация вполне заслуживает аллюзии на историческую фразу[6].



Простое объяснение орбитального движения любого объекта, например МКС, – он движется достаточно быстро, чтобы сила притяжения заставляла его снова и снова совершать обороты вокруг Земли. Мы считаем, что объекты на орбите находятся в стабильном положении, всегда на одном и том же расстоянии от планеты, но в действительности слабое сопротивление атмосферы на высоте 400 км от земной поверхности действует на станцию, несущуюся со скоростью 28 000 км/ч. Если не препятствовать этому, наша орбита будет снижаться, пока мы не разобьемся о поверхность Земли. Однажды, когда НАСА и наши иностранные партнеры решат, что срок эксплуатации станции вышел, это и случится. Ее сведут с орбиты контролируемым образом, чтобы она упала в безопасном районе Тихого океана, и я надеюсь, что смогу это увидеть. Так окончила свое существование русская станция «Мир».

Мы удерживаем МКС на орбите с помощью пристыкованного к ней «Прогресса». Центр управления полетами рассчитывает продолжительность включения его двигателя, необходимую, чтобы вернуть нас на нужную орбиту. Иногда, проснувшись утром, мы узнаем об успешной орбитальной коррекции, осуществленной, пока мы спали.

Сегодня утром, однако, попытка корректировки орбиты не удалась. Двигатель «Прогресса» проработал всего одну секунду, а не несколько минут, как обычно. Снова «Прогресс» не отработал как положено, и снова нам приходится волноваться о возможных последствиях.

Опасность сию минуту разбиться о Землю нам не грозит – пройдет много месяцев, прежде чем наша орбита угрожающе снизится, – но мы используем двигатель «Прогресса» и для уклонения от космического мусора, поэтому у этой неудачи могут быть неприятные последствия. Еще одно свидетельство против оборудования, казавшегося всем надежным как скала, пошатнуло нашу веру в космические корабли «Союз», которые изготавливаются из таких же или похожих компонентов тем же производителем, – включая тот, который должен доставить меня домой.

Теперь, лишившись грузов, ожидаемых с «Прогрессом», мы должны более обдуманно собирать мусор, складируемый в пустых грузовых кораблях, всякий раз убеждаясь, что не выбросили ничего полезного. Мы с Терри проводим некоторое время, проверяя мешки с вещами, отправленными на выброс другими членами экипажа, в поисках пищи, чистой одежды и других запасов. За работой мы обсуждаем, стартует ли сколько-нибудь близко к назначенной дате «Союз», на котором улетит Терри. Перебирая пищевые пакеты, я вдруг замечаю, что держу в руках нечто из ткани. Это же неизвестно чье ношеное белье! Я отправляю его в мусор и даю себе обещание сто раз вымыть руки, заведомо невыполнимое в отсутствие проточной воды.

Есть и хорошие новости: аппарат «Сидра» в «Ноуде-3» заработал. Он бездействовал из-за того, что не запускался вентилятор, прогоняющий воздух через систему. После изучения и обсуждения вопроса Земля нашла решение – заменить только двигатель вентилятора, не извлекая агрегат из стойки. Чудесным образом это сработало, и мы снова дышим чистым воздухом. Поразительно, как это поднимает дух.

В эту пятницу мы ужинаем в русском сегменте, зная, что это один из последних совместных вечеров с Терри, Антоном и Самантой. Терри плывет в американский сегмент за последним мороженым, прибывшим на SpaceX, и возвращается обеспокоенным.

– Скотт, Земля пытается связаться с тобой. Немедленно позвони своей дочери Саманте. Сказали, что это срочно.

– Почему мне не позвонили сюда? – спрашиваю я.

В русском сегменте тоже есть канал связи с Землей.

Товарищи смотрят на меня с тревогой. Они знают, что я получил аналогичный звонок на космическую станцию пять лет назад, когда было совершено нападение на жену моего брата.

– Я уверен, что все в порядке, – говорю я скорее для их, а не своего спокойствия, и спешу в свою каюту, чтобы поговорить без свидетелей.

Только теперь я понимаю, что мы находимся вне зоны радиосвязи и еще 20 минут позвонить не получится. Все это время я думаю о Саманте, вспоминая, какой она была в разном возрасте: малышкой-непоседой, первоклашкой с сияющими глазами, нервным подростком. Я до сих пор виню себя за сложности в наших отношениях с Самантой после того, как мы с ее матерью расстались. Подростковые и ранние юношеские годы – трудное время для многих детей, вдобавок Саманте пришлось справляться с тяжелыми последствиями распада семьи и заботиться о матери и младшей сестре, а я даже не знал о многих испытаниях, выпавших на ее долю. Нам постоянно приходится искать точки соприкосновения и учиться общаться без ссор.

Когда спутники, наконец, занимают нужное положение, я надеваю гарнитуру и кликаю иконку вызова мобильного телефона Саманты. Она отвечает на втором гудке.

– Привет, пап.

Она знает, что это я, потому что все звонки с космической станции проходят через Космический центр имени Джонсона.

– У тебя все нормально? Что случилось? – спрашиваю я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.

– Да так… Я у дяди Марка и Гэбби. Все ушли, и мне одиноко.

По ее голосу я понимаю, что все у нее в порядке. Ей просто скучно.

– Это все? Ничего срочного?


Моя тревога уступает место раздражению. Вспоминаются моменты, когда я терял кого-то из дочек в торговом центре и долго не мог найти, поневоле начиная думать о худшем.

Саманта рассказывает, что прилетела в Тусон, штат Аризона, на школьный выпускной двоюродной сестры Клэр, младшей дочери Марка. Она решила приехать, потому что у нее сейчас тяжелое время и она чувствует себя оторванной от семьи, когда меня нет рядом. Надеялась встряхнуться среди родни, но на следующий вечер после выпускного Марк и Гэбби уехали из города, а вскоре отбыла и Клодия, старшая дочь Марка, и Саманта осталась одна в пустом доме. Она чувствовала себя брошенной и хотела домой, написала несколько электронных писем, оставшихся без ответа, и позвонила Спэнки. Он перенаправил ее вызов в ЦУП, а там по ошибке решили, что он экстренный.

От меня не ускользает абсурдность того, что на годичную изоляцию в космосе обречен я, а от одиночества страдает дочь. В то же время, напоминаю я себе, мои близкие многим жертвуют ради этого полета.

Саманта извиняется, что напугала меня, и обещает в следующий раз изъясняться понятнее. Я возвращаюсь в русский сегмент, чтобы вновь присоединиться к празднеству, в несколько омраченном настроении.

Этой ночью я вижу сон, характерный для сумеречного, дремотного состояния. Он почему-то связан со смертью Бо Байдена, сына вице-президента, вчера скончавшегося от рака мозга в 46 лет. Мы ни разу не встречались, но я слышал о нем много хорошего. Его смерть подействовала на меня сильнее, чем можно было ожидать. В полусне мне приходит в голову, что однажды все мы умрем и будем мертвыми намного дольше, чем жили. Я словно бы даже знаю, каково это, поскольку все мы были «мертвыми» до того, как родились. Для каждого из нас наступил момент, когда мы начали осознавать себя, поняли, что живем, и было предшествовавшее этому ничто, ничем особенно не плохое. Как ни странно, это утешительная мысль. Я бодрствую достаточно долго, чтобы написать Амико об этих размышлениях.

Меня часто спрашивают, посещали ли меня в космосе озарения, чувствую ли я особую близость к Богу или единство со Вселенной, глядя на Землю с такой высоты. Некоторые астронавты возвращаются с новым взглядом на роль человечества в космосе, побуждающим их примкнуть к какой-либо религии или вернуться к вере, в которой они были воспитаны. Не стану оспаривать чужой опыт, но сам духовного прозрения не удостоился.

Я человек с научным типом мышления, жаждущий узнать как можно больше о Вселенной. Мы знаем, что в ней триллионы звезд, больше чем песчинок на планете Земля. Эти звезды составляют менее 5 % вещества Вселенной. Остальное – темная материя и темная энергия. Вселенная невероятно сложна. Случайно ли? Я не знаю.

Меня растили в католической вере, и, как бывает во многих семьях, родители уделяли больше внимания религиозному воспитанию детей, чем собственному духовному развитию. Мы с Марком ходили на уроки катехизиса вплоть до девятого класса, когда в один прекрасный день матери надоело нас туда возить. Она позволила нам выбирать, посещать занятия или нет, и мы, как многие тинейджеры на нашем месте, решили бросить. С тех пор в моей жизни не было места институционально оформленной религии. Когда Саманте было 10 лет, она спросила меня однажды за ужином, какой мы веры.

– Наша вера – «Со всеми вести себя хорошо и доедать овощи», – ответил я, довольный, что так метко охарактеризовал свои религиозные воззрения и что мой ответ ее устроил.

Я уважаю верующих людей, в том числе свою тетю-монахиню, но сам религиозных чувств никогда не испытывал.



На этой неделе мы посвятим много времени эксперименту, который называется «Перемещение жидкостей в организме до, во время и после продолжительного космического полета и его связь с внутричерепным давлением и нарушениями зрения», сокращенно «Перемещение жидкостей». Объектами исследования являемся мы с Мишей, а его результаты имеют огромное значение для будущего космических путешествий.

Возможно, самым тревожным негативным эффектом длительного пребывания в космосе является ухудшение зрения астронавтов. Это коснулось и меня в предыдущем полете. Сначала изменения считались временными, однако, когда астронавты стали совершать все более длительные экспедиции, симптомы усилились. У большинства нарушения постепенно исчезали после полета, у некоторых оказывались постоянными. Отправляясь в первый полет на шаттле в 1999 году, я не нуждался в корректирующих линзах, но во время полета заметил, что предметы кажутся расплывчатыми на средней дистанции в три-четыре метра – именно такой размер имеет кабина пилотов шаттла. На Земле все быстро вернулось в норму. Мой второй полет состоялся через восемь лет, когда я уже начал пользоваться очками при чтении. Дня через три в космосе я в них не нуждался. Улучшение зрения сохранялось около трех месяцев после приземления.

Еще через три года, к моменту моей первой долгосрочной экспедиции в 159 дней, я постоянно ходил в очках. После непродолжительного времени на орбите зрение ухудшилось, и мне пришлось перейти на более сильные линзы, чтобы компенсировать это изменение. На Земле зрение за несколько месяцев вернулось к тому состоянию, с которым я улетал, но появились другие тревожные симптомы: отек зрительного нерва и хориоидальные складки. (Хориоид, или сосудистая оболочка глаза, – это насыщенный кровью слой глазного яблока между сетчаткой и склерой, белочной оболочкой, снабжающий внешние слои сетчатки кислородом и питательными веществами. Хориоидальные складки могут повредить сетчатку и привести к появлению слепых пятен.) В этом году симптомы ухудшения зрения пока аналогичны тем, что наблюдались в предыдущем полете, но мы внимательно следим, не будет ли ухудшения.

Если длительные космические полеты грозят серьезным ущербом зрению астронавтов, эту проблему необходимо решить прежде, чем лететь на Марс. Недопустимо, чтобы члены экипажа, которые пытаются высадиться на далекой планете, пилотирующие космический корабль, пользующиеся сложным оборудованием и исследующие незнакомый мир, – плохо видели.

Основная гипотеза объясняет изменение зрения повышением давления жидкости, окружающей головной мозг. В космосе отсутствует гравитация, заставляющая кровь, спинномозговую жидкость, лимфу, слизь, воду в наших клетках и прочие жидкости скапливаться в нижней части тела, к чему мы привыкли. Из-за недостаточного оттока мозговой жидкости увеличивается внутричерепное давление. В первые недели в космосе мы к этому адаптируемся, в большом количестве выделяя излишки жидкости с мочой, но ощущение распирания в голове окончательно не проходит. Представьте, что вы стоите на голове 24 часа в сутки – слегка избыточное давление в ушах, заложенный нос, отечность лица, покраснение кожи. Как и множество других элементов человеческой анатомии, тонкие структуры головы формировались в условиях земной гравитации и не всегда хорошо переносят ее отсутствие.

Избыточное давление жидкости может нарушить форму глазных яблок и вызвать отек кровеносных сосудов глаз и зрительных нервов. Все это пока теория, поскольку в космосе трудно измерить давление внутри черепа (лучший способ измерения внутричерепного давления – люмбальная пункция, которой я во время космического полета решительно предпочитаю не подвергаться и которую не намерен проводить ни одному из членов экипажа). Возможно также, что изменения зрения вызывает или усугубляет высокий уровень углекислого газа, как известно, расширяющего кровеносные сосуды. Может сказываться и обилие натрия в нашем рационе, поэтому НАСА работает над уменьшением его содержания, чтобы выяснить, повлечет ли это какие-либо изменения. Поскольку от ухудшения зрения в космосе страдают только астронавты-мужчины, наблюдения за небольшими различиями в состоянии сосудов головы и шеи у мужчин и женщин также, вероятно, подскажут ученым, где искать корень зла. В противном случае мы будем вынуждены отправить на Марс чисто женский экипаж.

Поскольку долгое время моделировать эффекты нулевой гравитации в лаборатории невозможно, ученые ставят эксперименты на людях, в черепные коробки которых вживлены датчики давления по другим медицинским показаниям. Эксперимент проводится в самолете, где можно кратковременно создать невесомость и измерить, что происходит внутри черепа испытуемого в момент нулевой гравитации. Однако при микрогравитации внутричерепное давление у испытуемых падало, а не росло, как ожидалось. Может быть, для перераспределения жидкостей требуется время, а может, господствующая гипотеза неверна. Перед этим полетом я предложил вживить мне в голову датчик давления, но НАСА отклонило мой запрос. Было бы слишком рискованно проделать отверстие у меня в голове и на год отправить в космос.

В ходе исследования перемещения жидкостей мы с Мишей станем участниками экспериментов, в которых используется приспособление для снижения внутричерепного давления в космосе – штаны-отсосы. Название точно соответствует содержанию! Мы будем по очереди носить устройство под названием «Чибис» – профилактический вакуумный костюм, снижающий давление в нижней части тела. Отчасти он напоминает брюки, но особенно похоже на нижнюю часть робота из «Затерянных в космосе» или штаны из мультфильма про Уоллеса и Громита. Снижение давления в нижней части тела уменьшает количество жидкости в голове. Мы надеемся, что изучение влияния «Чибиса» на наши тела поможет разобраться в этом вопросе.

У одного из русских космонавтов при ношении костюма внезапно упала частота сердечных сокращений, и он потерял сознание. Товарищи по экипажу решили, что у него произошла остановка сердца, немедленно прекратили эксперимент, и все обошлось без последствий. Если прибор однажды вызвал угрозу жизни человека, НАСА старается больше его не использовать, но, поскольку «Чибис» пока лучшее, что у нас есть для изучения проблемы давления, было сделано исключение.

Подготовка к надеванию «вакуумных штанов» занимает целый день. Мы должны сдать контрольные образцы крови, слюны и урины и получить изображения кровеносных сосудов головы, шеи и глаз с помощью ультразвукового аппарата. Все необходимое для этих тестов оборудование имеется только в американском сегменте, и мы несколько часов упаковываем его и перебазируем в русский служебный модуль. Это самый сложный эксперимент на человеке в истории Международной космической станции.

Когда наступает момент надевать устройство, я снимаю брюки и забираюсь в штаны «Чибис», следя за тем, чтобы не повредить пломбировку в области талии. Миша управляет прибором, медленно снижая давление в нижней части моего тела, и с каждым очередным уменьшением я чувствую, как кровь отливает от головы. Это приятное ощущение. Впервые за несколько месяцев мне не кажется, что я стою на голове.

Затем, однако, самочувствие начинает меняться. Я словно оказался в самолете F-14, испытывающем слишком большие перегрузки. Сознание мутится, поле периферийного зрения сужается, как бывает на грани обморока. Штаны не в порядке, и мне кажется, что мои внутренности вот-вот будут извлечены из меня.

– Эй, с этой штукой что-то не то, – сообщаю я Мише и Геннадию. – Я сейчас…

Я хочу сломать пломбу и прервать эксперимент и в тот же миг слышу крик Геннадия:

– Миша, что ты делаешь?

Геннадий не склонен кричать и повышает голос только в экстренных случаях. Я смотрю на индикатор давления. Он не должен подниматься выше 55, но Миша довел его до 80 – максимума отрицательного давления.

К счастью, ни я, ни оборудование не получили неустранимых повреждений, эксперимент можно продолжать. Я остаюсь в штанах пару часов, проходя различные медицинские тесты, например измерение давления, и снимая эхограммы сердца, шеи, глазных яблок и сосудов за висками. Вот и пригодились мои космические татуировки. Незадолго до запуска я сходил в тату-салон в Хьюстоне и набил черные точки на участках тела, чаще всего подвергающихся ультразвуковому исследованию (на шее, бицепсе, бедре и икре), чтобы не приходилось всякий раз выискивать нужное место. Это избавило меня от множества проблем. Мы измеряем давление жидкости в ушной раковине (прибор засовывается в ухо) и внутриглазное давление (датчик давления прикладывается к глазному яблоку при местном обезболивании), исследуем глазные яблоки с помощью лазера, способного зарегистрировать такие изменения, как хориоидальные складки и отек зрительного нерва.

Все это время я чувствую себя хорошо, как никогда в космосе. Постоянная тяжесть в голове ушла, и я сожалею, что пора снимать штаны и завершать эксперимент.

В тот же день я сижу в санитарно-гигиеническом блоке – в отсутствие гравитации этот процесс иногда требует времени. Саманта чистит зубы прямо возле блока, напоминающего кабинку в общественной уборной, и я слышу, как она мурлычет про себя, как часто делает за работой. Я вижу ее ногу в носке – она зацепилась за поручень на стене, чтобы оставаться на месте. Ее пальцы так близко, что их можно пощекотать, но я решаю удержаться.

Эта сценка может показаться диковатой людям, не знакомым с отсутствием приватности на космической станции, но мы к этому привыкли. Я только что читал о том, что участники экспедиции Шеклтона были вынуждены приседать за снежными наносами, а гигиенические процедуры осуществляли, обтираясь кубиками льда, так что мне повезло. Поскольку в ожидании мне нечем заняться, я созерцаю стопу Саманты, с помощью которой она удерживает тело в совершенной неподвижности, и размышляю о том, как сложна эта простая задача. Покажите мне одну только стопу, подсунутую под поручень при нулевой гравитации, и я точно определю, сколько времени провел в космосе ее обладатель. Когда Саманта была здесь новичком, она цеплялась слишком жестко, прикладывала слишком много сил и попусту утомляла лодыжку и большой палец. Теперь она точно знает необходимый минимум давления, а ее пальцы двигаются с изяществом и точностью, как у пианиста.

Прошлым вечером мы прекрасно провели последний совместный ужин с Терри, Самантой и Антоном. Из-за потери «Прогресса» у русских не хватает еды, и, хотя мы уверили их, что поделимся продуктами, какое-то время всем придется жить скромно. Я приношу салями, присланную братом с грузовиком SpaceX, и съедаю одну из последних порций русской курятины в белом соусе, дополнив блюдо американской говядиной. У русских было также нечто под названием «Закуска аппетитная», хотя с этим я бы поспорил.

Некоторые присутствующие признаются, что соскучились по фруктам, и неудивительно, поскольку вскоре после прибытия Dragon свежие продукты в нашем рационе закончились. Высушенные, вакуумированные, консервированные фрукты совсем не то что натуральные. Меня недавно обуяла тоска по дешевому местному пиву в маленьком барном стакане с теплой горьковатой пеной, какое пил мой отец. Дикая мечта: я не пил такое пиво с колледжа и ни за что не выберу этот напиток, снова оказавшись на Земле. Предпочитаю индийский светлый эль. Возможно, мне не хватает каких-то питательных веществ, содержащихся в дешевом пиве? Мы рассуждаем, начнется ли у нас цинга и как именно она проявляется, каковы ее симптомы. Все соглашаются, что само слово «цинга» звучит ужасно. Интересно, страдали ли от цинги участники экспедиции Шеклтона? Нужно заглянуть в книгу перед сном. В конце июня следующий грузовой корабль SpaceX доставит сюда свежие фрукты и овощи, а также ресурсы, в которых мы отчаянно нуждаемся, в том числе самое главное – контейнеры для дерьма, без которых невозможно выжить в космосе. Брат к тому же сообщил, что пришлет мне костюм гориллы. Я спросил, зачем он нужен на космической станции.

– Еще как нужен, – заверил он. – В космосе еще ни у кого не было костюма гориллы. А у тебя будет. Меня ничто не остановит.

Меня смущает, что часть груза будет составлять такая чепуха. Всегда находятся желающие покритиковать НАСА за любую трату, кажущуюся излишней, которые, разумеется, тут же вытащат калькуляторы, чтобы высчитать стоимость доставки костюма гориллы на орбиту. Марк объясняет, что в вакуумной упаковке он будет весить и занимать места не больше хлопчатобумажного свитера с символикой альма-матер или некоммерческой организации, которые иногда присылаются в рекламных целях.

Под конец ужина мы вспоминаем обо всех наших достижениях в этой экспедиции: о прибывших кораблях (включая те, что так и не долетели), о трудном и опасном техническом обслуживании станции с выходом в открытый космос, о важных медико-биологических экспериментах и исследовании грызунов, которое завершится послезавтра. Мы говорим о развитии наших отношений с разными центрами управления полетами – в Хьюстоне, Москве, Европе, Японии – и о восторжествовавшей культуре взаимного восхваления, в моей терминологии. Кажется, нельзя сделать ни единого шага ни в космосе, ни на Земле, не выслушав короткий спич: «Спасибо за ваш самоотверженный труд и потраченное время, потрясающая работа, мы это ценим». Тут надо выступить с ответной речью: «Нет, это вам спасибо, это вы, ребята, были просто великолепны, мы ценим вашу работу» – и так далее, до посинения. Все это диктуется благими намерениями, но мне кажется пустой тратой времени. Часто бывает, что я заканчиваю одно дело и уже перехожу к другому, как меня настигает «выражение признательности». Я должен все бросить, доплыть до микрофона, выслушать благодарности и отсыпать столько же ответных – много раз на дню. С учетом стоимости строительства и обслуживания космической станции культура взаимного восхваления обходится налогоплательщикам в миллионы долларов в год. Я обдумываю, как положить этому конец, когда Терри, Саманта и Антон отбывают.

В среду, накануне отлета «Союза» со станции, Терри должен передать командование МКС Геннадию. Этот небольшой ритуал, восходящий к военно-морской церемонии смены командования, отмечает момент, когда ответственность за станцию переходит от одного человека к другому. Вшестером мы немного неуклюже перебираемся в американский «Лэб», и Терри в это время произносит речь. Он благодарит наземные команды в Хьюстоне, Москве, Японии, Европе и Канаде, научные группы в Хантсвилле и других местах. Благодарит наши семьи за поддержку.

– Хочу сказать несколько слов об экипаже, с которым стартовал, – продолжает Терри. – Об Антоне и Саманте, моих брате и сестре.