Стекло

«Это их схрон. Переночуем в нём. Только по уходе надо будет тщательно закрыть, чтобы по весне им мог воспользоваться разведчик».

Мы спустились. Несколько деревянных ступеней и небольшая дверь, похоже композитная. Изначальная герметизация давно рассыпалась, по бокам дверь была законопачена первобытными методами – смолой, мхом, каким-то странным тягучим веществом, напоминающим жевательную резинку. Проводник взрезал всё это ножом и рывком открыл дверь. За ней была ещё одна.

«Тут шлюз, – сказал он. – Допускать попадание нефильтрованного воздуха внутрь нельзя. Поэтому входить будем по трое. После каждой тройки надо герметизировать внешнюю дверь, хотя бы условно. Первые – со мной».

Я ждал своей очереди снаружи. Это было долго – мы входили около сорока минут. Проще было бы разложить палатку-столовую. По крайней мере, я так думал сначала. Но, оказавшись наконец внутри, передумал.

Это была просторная комната, раза в три больше нашей столовой. Тут были две лежанки, несколько лавок и камин. Когда я вошёл, он уже горел. Около камина стоял мешок топливных пеллетов.

«Снимайте, можно».

Тепло от настоящего огня не сравнить ни с чем. Никакая цивилизация, никакое отопление не сумело превзойти это чудо природы, это волшебное ощущение. Даже сидя в третьем ряду, я чувствовал эти всполохи и исходящий от них жар – настоящий, живой, что особенно удивительно среди снежной пустыни.

Мы сидели и молчали. Никто не просил Проводника рассказать очередную притчу, прочесть проповедь, поделиться мудростью. Огонь был важнее любого человека.

К моему удивлению, Проводник устроился не у самого пламени, а, наоборот, в дальнем конце комнаты, куда тепло практически не доходило, оседая на наших осоловевших лицах. Я обернулся, чтобы посмотреть на него, а он сделал мне знак: подойди. Мне не хотелось уходить от огня, я и так сидел далековато, но я послушался.

Я сел рядом. Он наклонился ко мне.

– У тебя есть вопрос, Барт.

Я кивнул.

– Задай его.

– Я не знаю какой.

И в самом деле, у меня была тысяча вопросов. Миллион вопросов.

– Почему ты не взял Алярин?

– Да, – усмехнулся он. – Этот вопрос у тебя тоже есть.

Он помолчал.

– Алярин очень важна для меня, – сказал он наконец. – Но в таких предприятиях, как это, нет места личному. Мы должны дойти. И дойти в согласии. А если бы я взял её с собой, вы бы ревновали.

– Никто бы не посмел тебе перечить.

– Не посмел бы. Но я не имею в виду ревность ко мне. Я имею в виду ревность к ней.

– Я тоже.

Мы помолчали.

– Есть ещё причина, – сказал я.

Мне показалось, что во взгляде Проводника мелькнуло удивление. Некоторое время он молчал.

– Ты прав. Ты знаешь, если когда-либо кого-либо любил.

Я любил. Это было так давно, что казалось неправдой, но да – я любил и был любим.

– Назови её.

Внезапно я почувствовал себя мудрее него. Это казалось невозможным, но да – он не поймал момента, когда многозначительное молчание перестало работать. Какое-то время он молчал, но потом прошептал едва слышно:

– Я боюсь.

– Если ты боишься, – сказал я, – то какого чёрта ты вообще пошёл?

Проводник помедлил.

– Я не знаю, – ответил он.

За сегодняшний день я слышал от него эту фразу чаще, чем за всё время нашего знакомства.





7. Ка





Аз есмь Ка, Хранитель спокойствия. Имя моё начертано на древних машинах, мне тысяча лет, и тысячу лет я оберегаю мир от Хаоса. Тысячу лет я стою на страже невидимой двери, тысячу лет бьются в неё змеи и прочие гады, тысячу лет я твёрже камня, прочнее стали, горячее огня, холоднее льда. Нет никого за мной и передо мной, я един и одинок, я всесилен и безгрешен, я вышел из коацервата и останусь последним до Большого разрыва, я – основа жизни и её же предел.

И сегодня я расскажу вам историю. Историю о том, как Хаос пытался проникнуть в наш мир через человека. Как он поглотил его душу, и вырвал сердце, и заполнил его изнутри, и начал вытекать наружу, изменяя ход времён и ломая пространство. Сегодня я расскажу вам о том, чего нельзя предотвратить, но можно исправить, и о том, что нельзя исправить, но можно предотвратить. Я направлю вас, я покажу вам единственно верный путь, который приведёт вас к истине.

Глупец, пытающийся заполнить Великую Впадину с помощью обычной лопаты, вызывает лишь смех и презрение. Но не потому, что орудует лопатой, а потому, что никто не сможет совершить подобное даже с армией бульдозеров. Он пытается совершить невозможное, и все, кроме него, понимают, что это невозможно. Мы смотрим на него как на изгоя, выродка, чужого.

Но суть в том, что таковы все мы. Мы ничем не отличаемся от него. Много лет назад я красил стены своего дома новой краской, которую рекламировали как быстросохнущую, водостойкую и сохраняющую яркость на протяжении многих лет. Конечно, ничего подобного не было и в помине: она сохла неделю, а облезла меньше чем за год. Но кто виноват? Производитель краски? Или я, не прочитавший инструкцию и решивший делать всё по собственному усмотрению, без шпатлёвки и выравнивания поверхностей?

Наша вера полна пробелов. Огромны разрывы между тем, что написано в Книге, и тем, как мы поступаем на самом деле. Между нашей истинной жизнью и тем, как нам кажется, мы живём, пропасть, и с каждым мгновением, с каждым днём, с каждым годом она расширяется. Мы так же далеки от веры, как тысячи лет назад, когда никакого Стекла не было и в помине.

Значит, нужно меняться. Но прежде стоит задать себе вопрос: хотим ли мы подлинной реформации? Действительно ли мы стремимся уйти от нашей привычной, уютной веры, которая кажется нам правильной? Действительно ли мы хотим стать другими – возможно, непонятными себе же самим, но более близкими к Стеклу?

То, о чём я говорю, – не путь к тому, чтобы поставить нашу веру на ноги. Она и так прочно стоит на ногах.

Моя цель – поставить её на колени, потому что только на коленях возможна истинная вера.



Первое препятствие на пути к духовному выздоровлению – это цена упрёка.

Станьте другими, сделайте всё правильно, поступите иначе – и тут же найдутся те, кто назовёт вас еретиками, отступниками, негодяями, как будто ярлыки имеют хоть какое-то значение. Они будут плевать в вас и презрительно смотреть на вас, они будут переходить на другую сторону улицы, заметив вас, идущих навстречу, и строчить доносы. Иные же будут, напротив, считать вас зазнайками, стремящимися к чрезмерной духовности, к чрезмерной близости со Стеклом. А если вы, сбросив оковы, будете прыгать от радости – в фигуральном смысле, в ваших сердцах, – они назовут вас пьяницами, наркоманами, идиотами.

А кое-кому вы покажетесь невежественными. Потому что они по-прежнему будут считать истиной тот жалкий отблеск прежнего величия веры, который сохранился в их засушенных сердцах. Они не поймут того, что именно вы – их путь к спасению, что вы ближе к Стеклу, чем любой из них.

Так сможем ли мы заплатить цену упрёка? Сможем?

Да, сможем. Упрёк ничего не значит, это не слишком высокая цена за шаг к Стеклу. Самый большой из тех, какие вы когда-либо совершали.



Но есть и другие препятствия. Второе – цена разрушения.

Толкователи Стекла говорят нам: нельзя. Нельзя то, нельзя это, но задайте себе вопрос – кто придумал это «нельзя»? Может, они сами извлекли его из глубин сознания? Могли ли они неверно интерпретировать послания Стекла? Могли ли они ошибиться и завязнуть в собственной ошибке, точно мухи в сиропе? Да, им сладко, им вкусно – но они никогда больше не взмахнут крыльями и не увидят солнца.

Иной раз для того, чтобы сдвинуться дальше, нужно разрушить самое себя. Чтобы вырваться из сиропа, мухе придётся лишиться ног. Войны – и внешние, и внутренние, идущие в глубинах нашего сознания, – всегда приносят разрушения. Однажды я был на балконе Храма в Даамане и увидел сверху огромную уродливую бетонную плиту, грубо врезающуюся в старинную мостовую Храмовой площади. «Что это?» – спросил я у гида. «Это броня бомбоубежища», – ответил гид. Там, под плитой, во время Большой тепловой войны Ингвар Онгальд и его военные советники провели десятки бессонных ночей, разрабатывая стратегию, которая в итоге привела к победе над нашим общим врагом. Джаггернауты были уже в ста километрах от Даамана, а они не покидали штаба, потому что отступать было некуда. Война минула, а плита – осталась. Как напоминание о том, что произошло. И эту уродливую плиту уложили мы сами – не коварный враг и не зловредный шпион.

В жизни каждого был такой момент. Каждый из нас шёл под проливным дождём по городу своей памяти и раскладывал зажигательные бомбы, должные убивать наших врагов – но вместе с врагами забиравшие друзей.

В священной войне против ереси можем ли мы быть избирательными? Можем ли мы слушаться лишь тогда, когда это нам удобно, когда это не привносит в наше бытие необратимых разрушений? Можем ли мы в поисках правды ограничиться только теми моментами, когда у нас есть настроение, желание, вдохновение? Нет. Каждую секунду, здесь и сейчас мы должны осознавать, что настало время сделать что-то новое. Настало время шагнуть в пропасть, чтобы восстать обновлёнными.



Это приводит нас к третьему препятствию. К цене ожидания.

Ожидание нужно для осознания. Для осознания того, что мы что-то делаем неправильно, причём это «неправильно» относится к самым важным, наиболее глубоко впечатанным в нас привычкам и ритуалам. По сути, мы должны сойти с привычной теологической орбиты, а сход с орбиты всегда требует не только энергии, но и времени.

Время нужно на унижение, которое мы испытаем, осознав ошибки прошлого и устыдившись былого удовлетворения собственными поступками.

Время нужно для перефокусировки на новых ценностях, на новой святости, на новых целях.

Время нужно на то, чтобы сломать самое себя, сокрушить привычку.

Время нужно на овладение новыми навыками, на освоение нового мировосприятия.

Время нужно на то, чтобы убедить наших соратников в том, что мы по-прежнему верим в наше общее дело, верим в Стекло, любим его и признаём его волю – но выглядит это иначе, нежели их вера, любовь и признание.

Но в первую очередь время нужно на осознание собственной ничтожности. Веруя, мы постепенно отодвигаем Стекло и становимся предметом собственной веры. Мы верим в свои силы, и кажется, что только наши собственные поступки могут привести к достойным результатам. Это не так. Всё, что мы делаем, предопределено Стеклом, и мы – лишь его отражения; мы появились из Стекла и зависим от него, мы его дети и его рабы. Нужно поддаться его воле, какой бы дикой и странной она нам ни казалась. Нужно услышать его приказ и выполнить его – не раздумывая, не рассуждая, не своевольничая. Если Стекло приказывает идти на смерть – нужно идти на смерть, а если приказывает жить, то – жить.

Вы спросите меня, как узнать волю Стекла, как понять его желания и его путь. Я отвечу: для того, чтобы услышать его голос, нужно замолчать. Давным-давно каждый слышал голос Стекла и жил праведно, но мы забыли, что такое тишина, и погрузились во грех. Сегодня лишь некоторые из нас способны прислушаться и услышать. Это жалкий отголосок того, что знали наши предки, не более чем шорохи и скрипы в тишине дальних комнат, не трубный глас и не ядерный взрыв – но уже этого достаточно, чтобы склониться в почтении.

Чтобы снова услышать, вы должны непрестанно умолять об очищении. Очищении кровью. Ни вода, ни вино, ни нефть не очистят вас – это земные жидкости, они созданы Стеклом для вас, для вашей жизни, для вашей повседневности. Лишь кровь – жидкость божественная, лишь кровью можно проторить путь к Стеклу, и лишь кровь вернёт вас в лоно, из которого все мы вышли.

Стекло не делает различий между нами, ему не нужно знать, кто выше или ниже, кто важнее и кто богаче. Стекло облагодетельствует того, кто откроется ему, будь то сборщик податей или военачальник, нищий пьяница или царь царей. Так Стекло снизошло на меня, хотя во грехе я был не более чем сиротой, чернорабочим, крошечной точкой на карте мироздания.

И важно понимать, что я остаюсь этой точкой. Я по-прежнему никто, и я по-прежнему раб Стекла, как и любой из вас. Разница лишь в том, что я уже его слышу, а вам ещё предстоит этому научиться.

Каждое пробуждение сопровождается чудом. Иной раз это чудо хорошо заметно – вы можете воспарить, или дерево рядом с вами воспламенится, или на мгновение опустится тьма, или вода в вашем стакане станет вином. Но чаще чудо происходит внутри вас – преображается ваше сознание, ваше мировосприятие, ваша вера. В вашем пробуждении кроется не только счастье, но и опасность, и боль – как болезненно любое рождение, любое появление нового живого существа в этом мире. А пробуждение – это именно рождение нового, которое сбрасывает прежнюю кожу, сдирает отмирающую оболочку прошлого.



Давайте ещё раз напомним себе, что ранние верования в Стекло коренным образом отличались от верований, присущих нам сегодня. Это естественный процесс – любая дорога оставляет что-то позади. Великий Аг посчитал бы нашу сегодняшнюю веру ересью, хотя именно он стоял у её истоков и заложил её фундамент. Изменение происходит постоянно и безостановочно, но, если его не подстёгивать, оно замирает, застывает и – гниёт. Можем ли мы позволить нашей вере загнить? Можем ли мы допустить, чтобы она ослабела перед набегающими волнами ереси? Не можем.