Стекло

Человек поблагодарил альпиниста, положил трубку, добрался до шкафа, где лежали его личные вещи, достал из внутреннего кармана ветровки нож и воткнул его себе в горло. Сбежались врачи, но сделать ничего не смогли – он умер через несколько минут.

Проводник замолчал.

– Слишком прямо, – сказал вдруг Энди. – Не хватает притчи.

– Именно так, – ответил Проводник. – Так и должно быть. Притча – это очень хорошо, но одними притчами разговаривают только сумасшедшие. Иногда нужно рассказать историю, которую каждый из вас будет трактовать по-разному. А иногда стоит привести простой пример, который слушающему не придётся проецировать на ситуацию, а можно будет просто понять и принять.

– И где лежит граница между этими «иногда»?

Проводник показал куда-то вдаль, за пределы шатра.

– Её нет. Как и границы между сендухой и территорией Стекла.

– Вот теперь я тебя узнаю, – сказал Шимон.

В других обстоятельствах мы бы рассмеялись.

Мне тем временем пришёл в голову провокационный вопрос.

– А если что-то случится с тобой? – спросил я. – Если ты сломаешь ногу, или у тебя случится удар, или ты потеряешь сознание – тебя тоже нужно бросить? Тебе тоже придётся ввести дозу адреналина?

Проводник ответил, не раздумывая.

– Нет, – сказал он. – Меня вам придётся нести.

Какая же ты сволочь, подумал я.

– Почему?

– Потому что без меня никто из вас не дойдёт и тем более никто не вернётся, – ответил он.





16. Лидер




Со снегоходами стало проще. Они мчались через белую равнину, Лидер первым, он вторым, и ему было жалко, что снег с ветром не хлещут в лицо, не пробиваются через забрало гермокостюма. Ему хотелось чувствовать боль от впивающихся в кожу снежинок, щурить глаза, терять зрение и вновь обретать его, ощущать себя живым – но в костюме восторг сглаживался, а скорость убаюкивала и не более того.

Армия телохранителей следовала за ними до Ктывы, а потом ещё на протяжении полусотни километров в безлюдье, но затем она стала тяготить, и Лидер её отпустил. Сендуха казалась безупречно красивой, совершенной, невозможно слепящей, несмотря на тонировку забрала, и чем быстрее они ехали, тем ярче она слепила, невозможно было привыкнуть к этому, хотелось, чтобы эта музыка оставалась вечной. Почему ты никого с собой не взял, спросил он, и Лидер ответил: потому что это могу быть только я, и если я возьму кого-то ещё, придётся его убить. Ты убивал людей тысячами, что тебе ещё пара человек? Они будут знать, что не смогут вернуться, и исчезнут с вещами. Логично.

Лидера ненавидели и боялись, перед ним ходили на цыпочках, а любое изменение в выражении его лица воспринималось как смертельная угроза. Казалось, что уж проще: любой солдатик может просто поднять автомат и расстрелять высокое начальство в упор, но почему-то никто этого не делал. Круговая порука: сто человек ненавидят одного, но столь же сильно они ненавидят друг друга, и если умрёт один, начнётся кровавая грызня, из которой не выберется никто.

Ему всегда казалось, что тираны отличаются от портретных образов. Что в жизни эти усатые красавцы с парадных плакатов похожи на жаб, они обрюзгшие и неповоротливые, их толстые пальцы усеяны перстнями, а голоса визгливы. Но Лидер был круче, чем на портретах. Он был сухопар и подтянут, говорил чётко и по делу, ни разу ни на что не пожаловался, спокойно выполнял любые указания и регулярно вносил здравые предложения. Ещё он хорошо знал местность и отлично водил снегоход, и потому они дополняли друг друга, убийца и убийца, два сапога пара, как мог бы сказать какой-нибудь балагур. Лидер чувствовал направление – он всегда знал, где восток, а где запад, даже если небо закрывали однообразные серые тучи. Он метко стрелял из ружья и почти каждый вечер добывал для них ужин, позволявший не тратить энергопакеты, – в основном зайцев. Было непонятно, как этот человек стал политиком и, более того, подмял под себя целую страну, – он мог бы стать таёжным траппером, искателем приключений, вольным стрелком, кем-то книжно-романтическим, но он стал – Лидером.

У власти он был относительно недолго – всего одиннадцать лет, но за эти годы сколотил крепкий культ личности, захвативший практически каждого гражданина, от первого министра до последнего мусорщика. И ему стало неинтересно. Неинтересно возглавлять страну, в которой не осталось за что бороться, потому что всё уже было побеждено, всё принадлежало ему. Трижды он отправлял отряды на север, чтобы подмять земли луораветланов, но к нему возвращались лишь запряжённые оленями повозки с аккуратно уложенными мёртвыми телами, иногда – обратившимися в Стекло. Он понял, что силой луораветланов не возьмёшь, что через них нельзя пробиться, потому что в сендухе они дерутся намного лучше его привыкших к тёплым казармам солдат. И тогда Лидер решил пойти сам.

Зачем тебе это надо, спрашивал он Лидера, и Лидер отвечал: я хочу увидеть своими глазами. Что? Стекло. У тебя полным-полно Стекла. Изначальное Стекло. Ты уверен, что оно там? Да, я уверен. Лидер отлично знал, чего хотел и на что шёл. Он идеально настроил систему, которую возглавлял. Ему больше не нужно было делать ровным счётом ничего, и он скучал. Его любили, его боялись, его ненавидели, его уважали. Он устраивал показательные расстрелы мнимых предателей, и вчерашние друзья плевали на трупы убиенных. По вечерам он катался по улицам, отлавливая пятнадцатилетних девочек, чтобы заняться с ними сексом, а утром отпустить с букетом цветов и пачкой купюр в кармане. Он принимал ванны из шампанского и плавающей в нём чёрной икры. Через подставных лиц он финансировал восстания против себя же, чтобы жестоко их подавлять и организовывать карательные экспедиции с сожжением деревень и изнасилованиями всего, что может двигаться, включая кошек и собак. Он приструнил страну, построил её в колонну, лоб к затылку, и она сама шла к пропасти, ему даже не приходилось поднимать хлыст.

Это и есть скука, сказал Лидер. Полная вседозволенность и в то же время невозможность сделать то, чего тебе действительно хочется. Твой единственный шанс – бросить всё, что у тебя есть, и начать с нуля. Стекло – это вызов, достойный такого соперника, как я. А ты не думаешь, что, когда ты вернёшься в страну, у власти там будет кто-то другой и тебя просто поставят к стенке? Я не думаю, я знаю, что так и будет, и это тоже вызов – вернуть власть, которую так долго строил и в одночасье потерял. Без вызовов жизнь не имеет смысла.

Он подумал, что так бывает всегда: одному приходится идти на край земли, чтобы выполнить свою функцию, а другой просто развлекается, у него нет никакой миссии, для него это как аттракцион, он гонит перед собой обруч и смеётся, когда тот заваливается набок. И более всего странно, что мотивация у обоих при этом примерно одинаковая. Оба действительно хотят дойти и сделают ради этого всё.

Когда он, привязанный к вертикальной раме, стоял перед Лидером, он думал лишь о том, как освободиться и уничтожить всё вокруг – льстивых придворных, телохранителей в чёрном, всю эту челядь, всю эту шваль, а потом – свернуть их высокому начальнику шею. Но Лидер опередил его. Он просто постоял перед ним несколько минут, сказав перед этим: подумай. И он понял: Лидер ему не нужен, Лидер его не интересует. Если расстегнуть кандалы, он просто уйдёт, а драться будет только в случае помех. Лидер почувствовал это, обошёл его и расстегнул зажимы. Кто-то из телохранителей кинулся вперёд, кто-то из приближённых закричал «что вы делаете», но Лидер знал, что делает.

У него появилось ощущение дежавю – уже второй влиятельный и страшный человек был в его власти, оставалось протянуть руку и отомстить за всех невинно убиенных, но Проводник, которого он никогда не видел, оказывался важнее, а остальное служило лишь ступенями на пути к нему. Он спрашивал себя: зачем мне Лидер? Могу ли я дойти без него? И отвечал: нет, не могу.

Он действительно не смог бы. Он никогда не думал, что бывает так. Что бывает просто бесконечная белизна без единого ориентира, белое спереди, сзади, по бокам, снизу и сверху. Он привык вычленять важные детали из их окружающего изобилия, он всегда существовал в мире цветов и предметов, но здесь не было ничего. Он пытался найти ориентир, и несколько раз ему даже казалось, что находил, – но через несколько секунд оказывалось, что рядом с десяток таких же, да и тот, что он нашёл, уже исчез, потому что с другого ракурса он выглядит совершенно иначе. И ещё здесь не было целей, не было жертв, не было никого, достойного битвы. Да, чем-то это напоминало морское путешествие, но тогда битвы не намечалось, поскольку всё вокруг было правильным, налаженным, справедливым. Сендуха же дышала опасностью, страхом, беспокойством и при этом оставалась пустой и неподвижной. Когда он чуял опасность в своём мире, он просто реагировал на неё. В сендухе он чуял её не хуже – но было совершенно непонятно, что делать. Оставалось просто двигаться дальше.

Лидеру было проще. Он не раз бывал в сендухе и даже сам – с отрядом, конечно, – доходил до ближних поселений луораветланов. Там жили мирные люди, которые торговали с пришлыми – мехами, мясом, костью, но – не Стеклом. Не то чтобы Стекло считалось ими священным, оно скорее не имело ценности и, более того, принадлежало сендухе, а не им. В этом состояла их честь – не брать того, к созданию чего они не приложили усилий.

Но дальше их не пускали. Дальше были земли луораветланов, и оттуда никто не возвращался. Эти мирные, добрые люди, которые пели заунывные песни и с улыбками протягивали примитивные деревянные поделки, умели убивать как никто, без единого сомнения. Первый отряд погиб вообще по чистой глупости – тогда ещё никто не знал о враждебности луораветланов, и солдаты согласились провести ночь в одном из подснежных поселений. Их сытно накормили, а наутро никто не проснулся – в похлёбку просто добавили яд. Мертвецов навалили на повозку, впрягли в неё оленя и отправили его куда глаза глядят. Один из солдат умудрился выжить – то ли съел меньше прочих, то ли организм оказался стойким, он очнулся в качающейся повозке среди трупов, сориентировался по компасу и направил оленя плюс-минус в сторону Ктывы. Последние пару километров прошёл уже пешком, потому что олень испугался и развернулся. Солдат рассказал о том, что произошло, и в сендуху ушёл карательный отряд. Он вернулся через несколько дней – на такой же повозке, с таким же оленем, уже специально обученным идти в определённом направлении. Третий отряд не вернулся вообще.

Почему ты пошёл со мной, спросил он. Ты же ничего обо мне не знаешь. Я ведь мог убить тебя прямо там, в твоём кабинете. И сейчас могу.

Я всё о тебе знаю, даян. Не забывай, что я – Лидер, у меня есть глаза и уши в каждом городе, в каждом доме. Я узнал о твоём прибытии раньше, чем твоя нога ступила на мою землю. За тобой следили всю дорогу от Русова до Мараса. Ты красиво убил тех парней, очень красиво. Тебя даже засняли на видео.

Но теперь за мной не следят.

Теперь – нет. Теперь я вроде как в твоей власти. Только без меня ты не дойдёшь.


Ты знаешь, зачем я иду?

За Проводником.

А кто такой Проводник?

Лидер не ответил.

Ты тоже не знаешь. Никто не знает, кто такой Проводник. Никто не понимает, чего он хочет и куда идёт.

Но он не должен дойти, сказал Лидер.

Да, именно так.

Некоторое время Лидер думал, а потом спросил: а я имею право дойти? Да, ты имеешь. По крайне мере – пока.

Дальше они ехали молча. Это были обычные земли, Стекло не захлёстывало их, но до переходной территории оставалось совсем немного, а там снегоходы начнут кашлять и остановятся – топливо изменит консистенцию и перестанет гореть. И придётся идти пешком. Он не думал о грядущем, он пытался поймать момент, последний момент спокойствия перед бурей, как казалось ему, перед сражением, перед восстанием. Его мысли перетекали от окружающей пустоты к Проводнику – не ко встрече с ним в каком-то обозримом будущем, а к Проводнику как к человеку. Что он знал о нём, что он мог рассказать, спроси его кто-нибудь. Лишь то, что исходило от Ка: описание внешности, дата и время отъезда, количество спутников. И то, что исходило от Алярин: любовь, любовь, любовь. Но всё это не было даже внешней оболочкой: Проводник оставался в полной мере загадкой – человеком без цели, уходящим в смерть и при этом не должным её достичь.

Проводник был окружён кольцом безразличия. Те, от кого он скрывался, не то чтобы его не видели, просто не задумывались о его существовании, у них хватало других дел. Живой иллюстрацией этому служил Лидер, который знал абсолютно всё о даяне: откуда он прибыл, на каком корабле, как и с какой скоростью двигался, знал о его целях и разбирался в его средствах. Он следил за ним каждую минуту и легко взял в плен, сделав то, чего ранее не удавалось никому. И в то же самое время Лидер ничего не знал о Проводнике. Ни одна мышь не миновала границу без его ведома, ни один воробей не мог перелететь её, все становились объектами пристального внимания, все разговоры прослушивались, все шаги фиксировались. Но группа из тринадцати человек, миновавшая всю страну с юга на север и исчезнувшая в сендухе? Может ли такое быть? Лучшие люди пытались найти их следы, но те не высаживались в порту, не останавливались в гостиницах, не переходили границу. Тем не менее случайные свидетельства всё-таки всплыли: их видели прохожие, их зафиксировали камеры, расположенные в самых неожиданных местах, кто-то из них – поодиночке – покупал еду и предметы первой необходимости. По осколкам информации, по зеркальным отражениям шпионы Лидера собрали более или менее цельную картину – за два часа до того, как даян перерезал глотку человеку во дворе.

Зачем ты это сделал, спросил Лидер во время первого разговора. Затем что он заслужил, ответил он. Тогда почему ты пощадил остальных, спросил Лидер, и он отвёл глаза.

Впереди замаячили постройки. Последнее поселение до перехода, сказал Лидер. Враждебное? Они все враждебные, но здесь ещё можно торговать, и они накормят. Дальше всё, зима, они уже ушли в пещеры.

Они заехали прямо в поселение – хижины из палок и шкур, изукрашенные тотемы, первобытное общество. К ним вышел человек в мехах, лет сорока пяти, с ходу спросил: кто такие? Говорил он чисто, без акцента, точно на родном. Идём в зиму, сказал Лидер, хотим переночевать. Зачем идёте, спросил человек. Посмотреть на Источник. Человек махнул рукой, мол, ещё одни сумасшедшие, накормите их. Им дали похлёбки, вяленого мяса, ягод. Всё было пресным, здешние не знали специй и не пользовались солью – её заменял холод. А летом, спросил он. Летом, ответил Лидер, они выдалбливают яму до мерзлоты, там всегда холодно.

Их положили в большой яранге, в самом углу. Кроме них, там спало ещё несколько человек, и он не понял, в каких отношениях они состояли. Все мужчины и к одной семье явно не относились – возможно, ушедшие с территории Стекла, беженцы. Наутро они отправились в путь – снова на снегоходах. Ты же сказал, там они не заведутся. Там не заведутся, но пару километров ещё протянут, селение не на самой границе. Снегоходы действительно заглохли спустя пятнадцать минут, практически синхронно, зачихали и остановились. Они сняли притороченные лыжи, и оказалось, что ходить на них довольно сложно, хотя сперва он думал: встану и пойду. Они потратили полдня на обучение, Лидер шёл позади и комментировал ошибки. К концу дня более или менее разогнались.

Что чувствует коснувшийся, спросил Лидер. Ничего, ответил он. Никогда? Никогда. Всё как обычно: ты ешь, спишь, любишь, ненавидишь, ты не отличаешься от других, по крайней мере так тебе кажется, разницу видят только окружающие. Лидер задавал много вопросов, и он отвечал, хотя его это раздражало. Ещё Лидер шутил, и он не всегда понимал шутки. Он не хотел, чтобы Лидер иронизировал над его неумением ездить на лыжах, но Лидер не мог удержаться и постоянно его подкалывал, находил слабые места и точечно их раздражал. Такое повторилось один раз, и два, и двадцать, и тогда он повернулся и сказал: если ты пошутишь ещё раз, я просто тебя убью и пойду дальше один, как и планировал. Не потому, что ты достоин смерти, хотя ты её достоин, а просто потому, что ты – помеха. Больше Лидер глупостей не говорил.

Мне было двенадцать лет, сказал Лидер на привале, когда мать застрелилась. Я рос в обеспеченной семье, у моего отца был бизнес, связанный с торговлей стройматериалами, и он мог позволить себе всё что угодно. Поэтому он позволил себе мою мать, купив её с потрохами на местечковом конкурсе красоты – просто подошёл к ней после её победы и сказал: у меня есть столько-то денег, яхта и дом со слугами, я хочу тебя трахнуть. И она согласилась, что ей было терять, красивой девочке из провинции. Я родился шестью годами позже – у меня было три старших брата и младшая сестра, и это только от этого брака, всего у отца было двадцать четыре ребёнка, четырнадцать мальчиков и десять девочек. Он никого из нас не обижал, но при этом и не любил, скорее ухаживал за нами, как ухаживают за дорогой антикварной мебелью – оберегают, лакируют, стараются не ставить горячее. Так же он обращался и с матерью – ни в чём ей не отказывал, обеспечивал все нужды и не обращал внимания. И всё равно я не понимал, почему она решилась на такой шаг – она могла попросить у него развода, и он бы не отказал. Ему было не жалко, он просто дал бы ей откупных и женился бы снова на какой-нибудь из своих многочисленных любовниц. Но она решила так. Она купила пистолет в магазине подержанного барахла, шестизарядный допотопный револьвер, много лет провисевший в рамке под стеклом и, видимо, никогда не стрелявший. Она зарядила его, надела самое красивое платье, подошла к зеркалу и выстрелила в висок. Она умерла не сразу, врачи боролись за её жизнь ещё полтора месяца, хотя перспектив не было никаких, мозг необратимо пострадал, и бросили, когда отец сказал им: отключайте, хватит её мучить.

Её пистолет достался мне. Сперва его забрали искати, чтобы понять, не убили ли её, но потом вернули, и отец спрятал оружие обратно в стеклянный кофр, а тот убрал на чердак. Я пробрался туда и взял револьвер. В этом жесте не было символичности, я просто хотел похвастаться перед одноклассниками, что у меня есть пушка, и не простая, а такая, из которой совершили самоубийство. Возможно, таким образом я заглушал горечь, неотступно преследовавшую меня после смерти матери. Пистолет стал моим козырем, моим секретом, и со временем я стал носить его с собой постоянно – сперва в рюкзаке, затем, когда немного подрос, в подмышечной кобуре, сделанной по специальному заказу (карманных денег на подобное мне вполне хватало, отец не отличался скупостью). В четырнадцать я попал в плохую компанию, мы обчищали торговые точки, занимались вымогательством, торговали краденым. Мои старшие братья уже учились в университете, все – по экономической линии, потому что отец хотел, чтобы они пошли по его стопам. К тому времени он был уже снова женат, несмотря на свои шестьдесят пять лет, и новая жена принесла ему очередную двойню – мальчика и девочку.

В пятнадцать я впервые убил человека – парня из нашей компании, с которым мы повздорили из-за девчонки. Просто выстрелил в него в состоянии аффекта, и он упал. Все знали, что у меня есть пушка, тем более оружие имелось у нескольких членов банды, но никто не мог подумать, что я способен применить его против своих. А я был способен. Я встал над телом и сказал что-то вроде «кто-то ещё хочет?», это звучало весомо и страшно, и я уже умел строить такой холодный взгляд, как на некоторых плакатах, и так я стал их лидером. Тогда ещё просто лидером, без прописной буквы.

Я оказался неплохим организатором. Это были уже не спонтанные нападения с целью хулиганства или мелкого воровства. Мы организовали «крышу» для торговых точек в своём районе, потом «отжали» ещё один квартал, и ещё один, и наше количество росло не по дням, а по часам. Не было никакой войны банд, потому что мне хватало ума, чтобы не идти лоб в лоб. Один из кварталов на нашем берегу реки – на другой мы пока не совались – возглавлял двадцатипятилетний очкарик по кличке Капля. Не помню, а может, и не знал никогда, почему его так прозвали. Капля редко выходил из дому, везде орудуя руками бойцов. Идти на Каплю, чтобы освоить его район, было страшно, потому что бойцы у него были сильнее, организованнее и старше. Оружие было у всех, они даже носили что-то вроде униформы – шляпы-котелки по примеру книжных бандитов, видимо, Капля где-то об этом прочёл или увидел на картинке. Поэтому я предложил Капле пойти на переговоры под предлогом того, что моя банда – значительно более слабая – хочет влиться в его организацию. Он принял нас у себя. В комнате был он сам, шесть или семь его бойцов, я и двое моих ребят. Нас тщательно обыскали и не нашли никакого оружия.

Мы легко обо всём договорились, потому что я вёл себя подобострастно и соглашался на все условия и предложения Капли. Мы официально стали частью его группировки, получили право доступа, собирали дань с большей территории, но и отдавали большую её часть в общую копилку. Через два месяца мы с Каплей сидели у него и обсуждали финансовые дела. Оружие было у меня с собой – мне доверяли, никто меня не обыскивал. Примерно в середине разговора я достал пистолет и в упор расстрелял всех присутствующих в комнате – Каплю, двух его бойцов и пацана-курьера, который принёс ему письмо и тем самым всех отвлёк. В письме не было ни слова, просто чистый лист в конверте, а курьера за пару часов до этого нанял я. Он не знал, что его ждёт.

Потом я бросил в окно гранату, и это стало сигналом. Мои ребята, равномерно рассеянные по дому и кварталу, достали оружие и начали стрелять. Никто этого не ждал. Через несколько минут от банды Капли осталось человек пять, которые поспешили сдаться. Каждый мой человек убил от двоих до четверых парней в котелках.

Мы продолжали расширяться – где-то хитростью, где-то силой, и к двадцати годам подо мной была четверть города. Мы торговали наркотой, медленно подступались к торговле оружием, держали бордели. Знал ли об этом отец? Да, знал. И относился совершенно нормально, потому что он считал всё это бизнесом. В то время как мои братья старательно заучивали цифры, я начал своё дело. Занятно, но если бы не отец, я бы так и остался гангстером. Однажды он попросил меня прийти в его дом – я жил отдельно с шестнадцати – и предложил идею, до которой я сам бы никогда не додумался. Он предложил мне создать партию и стать в общественном мнении молодым перспективным политиком, сохранив при этом незаконную деятельность в качестве изнанки. Так начинали все политики, сказал он. Не с легального бизнеса, не с поиска мецената, а с рэкета и торговли наркотиками. Со временем ты от этого откажешься, сказал он, потому что это станет тебе мешать, а не поддерживать. Но пока что это твой фундамент. В тот момент по взгляду отца, по его движениям, по его словам я понял, что он начинал точно так же, и бизнес его вырос вовсе не из экономического университета. Я стал единственным из двадцати четырёх детей, кто действительно пошёл по стопам отца.

Я так и сделал. Зарегистрировал партию, начал общественную деятельность. Это забавно, когда какой-то процент доходов от торговли наркотиками идёт на благотворительность. Кстати, никаких хосписов или домов престарелых. Только детские дома. Мне нужно было, чтобы каждый их воспитанник знал имя мецената. Позже, гораздо позже они влились в мою армию.

Забавно, но, кажется, эта страна была последней, где номинально существовал совещательный орган и где можно было присосаться к кормушке, не будучи родственником государя. Ушло семь лет, но я присосался. Я ввёл в ближний круг семь или восемь своих людей. Мы присутствовали на собраниях, выслушивали волю государя и вяло поднимали руки, имитируя собственное мнение. В этом был смысл. Я понял, что уровни разные, а структуры одинаковые. Что захват целого государства – это ровно то же самое, что захват квартала Капли. Ты точно так же втираешься в доверие, твои люди расхаживают среди чужих так, будто они не чужие. Но у тебя есть оружие, а у тех, других, нет, и в какой-то момент ты поднимаешь своё. И мы его подняли во время очередного бессмысленного заседания. Расстреляли охрану, взяли государя. Там был один генерал, приближённый к государю, но интересующийся властью, – он полагал, что во главе государства после переворота поставят его, и он перетянул на нашу сторону значительный процент гвардии. Были уличные бои, погибло много народу. Генерал погиб. Его люди думали, что от случайной пули – по улицам было опасно даже ходить, а он пытался сам руководить тактическими ходами. На самом деле его убил мой человек.

На похоронах я скорбел и гарантировал его офицерам, что продолжу его дело, его линию, говорил, что я был правой его рукой, а теперь стану им отцом и братом. Я блестяще оседлал искусство выдать пешку за короля. Они верили мне, они молились на меня и постепенно исчезали. Кого-то уличали в измене, и он заканчивал свои дни на виселице. Кто-то пропадал без вести. Кого-то сбивала машина. Помимо армейских, я постепенно убирал и своих прежних соратников – тех, кто видел меня внизу. Для приходивших я всегда был на вершине.

Главное – оставить глоток свободы. От диктатора я отличаюсь тем, что ничего не запрещаю, ничего не ограничиваю, никого не расстреливаю. Границы открыты, работа у людей есть, бизнес и торговля процветают. У меня нет и не было цели держать всех в кулаке, моей единственной целью было иметь эту возможность. Я могу убить любого человека в стране, но я не буду этого делать, поскольку в этом нет смысла. Я не знаю, как изменится моё сознание в будущем, чего я захочу, куда я устремлюсь, и потому моя задача – лишить себя всяких ограничений, построить общество, которое будет работать исключительно на моё благо. Мне не доставляет удовольствия страх передо мной, но если он нужен для осуществления моих намерений – пусть боятся. Мне неважно, что они думают обо мне, кто-то обожает, кто-то – ненавидит, но при этом если я захочу, чтобы они поступили так или иначе, они должны это сделать. Я строил не государство, как думают многие и как рассказывается в школьных учебниках новейшей истории. Я строил свой дом, в котором каждая вещь лежит на удобном для меня месте, и никто не имеет права и возможности её сдвинуть. Так обустроены квартиры слепых – всё вызубрено наизусть, движения отработаны до механического уровня, а если приходят гости, их настоятельно просят ничего не трогать или как минимум класть на место, рассмотрев. Диктатура, которая пытается продемонстрировать миру свою успешность и основывается на не несущих рационального смысла ограничениях, рано или поздно разваливается. Но авторитаризм, имеющий чёткой целью обеспечение одного человека всем необходимым, устоит, поскольку абсолютное большинство населения никак этой цели не касается, соответственно, оно не подвергается никаким унижениям или дискриминации.

Я понял, сказал он.

Что ты понял, спросил Лидер.

Я понял, почему ты идёшь на север.

Да, ответил Лидер, я рассказал тебе всё это именно для того, чтобы ты понял. Это не история о проверке собственных сил, это история о том, что для меня не должно быть никаких ограничений, и это прилегающее к моей стране ограничение не даёт мне покоя, висит как ресница на краю поля зрения. Я хочу её удалить, хочу закрыть вопрос. У меня не получилось сделать это силой, не получилось смять варваров и очистить путь, что ж, тогда я сделаю это иначе.

А если это ограничение нельзя снять, спросил он. Если оно фундаментальное. Если попытка его убрать разрушит тебя.

Значит, я не достиг своей цели, ответил Лидер. Значит, я не стою и выеденного яйца.





17. Пламя




Человека, обгоревшего во время пожара на скотобойне, звали Осс. Никто не помнил, каким он был прежде – красивым или уродливым, блондином или брюнетом. Он жил на хуторе в нескольких километрах от деревни Вайлея и покидал своё уединённое жилище от силы раз в пару месяцев. В центре деревни он не появлялся, стараясь обходиться натуральным обменом с жителями крайних хат. Впрочем, уже на подходе к окраине его замечали мальчишки, носились вокруг, улюлюкали, пытались сорвать с него бесформенную шляпу, прикрывавшую бугристый череп. Он никак не реагировал, терпел.