Стань моим завтра

Из груди Бекетта вырвался тихий смешок, который становился все громче и громче, пока Бекетт не откинул голову назад и от души не расхохотался. Он притянул меня к себе на колени и поцеловал.

– Да уж, та еще кульминация.

– Я так рада за тебя, малыш, – проговорила я. – И черт меня побери, если это слово выражает хотя бы десятую долю моих эмоций. Ты ожидал такого?

– Вообще нет.

Я провела пальцами по его губам.

– Я так счастлива. Я люблю тебя. – Я нежно его поцеловала. – С днем рождения.

Мне в голову пришла мысль, и я рассмеялась, щекоча дыханием его губы.

– Получается, у тебя сегодня день рождения в квадрате.

– Да, видимо, так. – Он встряхнул головой, словно хотел прочистить мысли. – Господи, мои мозги. Мне нужно сосредоточиться на чем-нибудь другом. А еще нам надо закончить роман.

Я выпрямила спину.

– Прямо сейчас? Сегодня?

– Малышка, давай просто что-нибудь набросаем, – предложил он, скользя рукой по моему бедру. – А то наш роман завис в воздухе в ожидании концовки.

– Давай попробуем.

Мы переоделись в домашние штаны и толстовки и завязали на шеях шарфы. Когда я пнула радиатор, он недовольно щелкнул и выпустил наружу немного тепла, которого нам хватило, чтобы не леденели руки. Мы сели за рабочий столик, и я достала наш графический роман.

– Что у нас есть: Кира пощадила того мужчину. Упекла его в тюрьму вместо того, чтобы убивать. А теперь она готова прыгнуть в 2111 год. – Я взглянула на Бекетта. – Что же случится, когда она окажется там?

– Ее будет ждать Райдер. Он заключит ее в объятия, и они всю ночь будут заниматься жарким, потным, футуристическим сексом.

Я хлопнула его по руке.

– Он не является романтическим интересом.

– Бедняга. В 2111 году придумали способ, как помочь возбужденному парню, у которого нет возможности получить разрядку?

– Давай уже серьезно, – попросила я. – Концовка…

– Это ее концовка, Зэл, – мягко произнес Бекетт. – Она заслуживает счастливый финал.

Я задумалась о своей жизни и о том, как одно решение изменило ее навсегда, в самом лучшем из возможных смыслов. Цепная реакция. Двери, которые открывались одна за другой и привели меня к этому самому моменту. К этому счастью. С этим человеком. Я накрыла руку Бекетта ладонью и на мгновение замерла, а потом взялась за ручку.

– Возможно, у решения Киры не убивать того парня, а упечь его за решетку были свои последствия, – принялась я рассуждать вслух, царапая ручкой бумагу. – Может быть, в тюрьме он захотел стать лучше и решил рассказать свою историю в надежде, что другие не выберут такой же путь, какой выбрал когда-то он. От одного-единственного решения пошли круги по воде, и они становились все шире и шире. Благодаря крошечному поступку, который облегчил боль одного человека, возникали все новые и новые проявления доброты. Их становилось все больше и больше. Это продолжалось много лет, и реальность едва заметно менялась. Пока наконец эти круги не достигли человека, который убил дочь Киры.

– Теория хаоса, – произнес Бекетт. – Одно-единственное решение…

– Да, – сказала я, теперь уже свободно скользя рукой по листу бумаги. – Оно не помогло этому человеку избавиться от болезни, затаившейся в его голове. К тому времени, когда добрые последствия настигли его, они были ужасно малы – меньше взмаха крыльев бабочки. Но этого хватило. Возможно, он проехал на красный свет или коллега задержал его на работе, чтобы рассказать анекдот. Окно закрылось. Дочь Киры была спасена.

Я посмотрела на скетч, который набросала. Стоял 2111 год. Небо было не таким темным, потому что загрязнение экологии уменьшилось. Волосы Киры падали на ее плечи мягкими прядями, когда она обнимала свою дочку. Черный костюм мстительницы исчез; теперь на Кире была сестринская форма. Ее новая работа заключалась в том, чтобы спасать жизни, а не в том, чтобы их забирать.

Кира больше не помнила ни «Проект “Бабочка”», ни даже Райдера. Ее жизнь пошла по тому пути, по которому должна была пойти изначально, и Райдер увидел этот момент со стороны. Он улыбнулся себе под нос и ушел прочь.

– Как тебе? – спросила я.

– Идеально, – сказал он. – Ты нашла ее душу.

Я приподняла руку, чтобы провести пальцами по его подбородку, линии челюсти и губам.

– Нет, Бекетт. Это ты ее нашел.

Он наклонился и поцеловал меня. Сначала мягко, потом немного глубже. Я целовала его в ответ, отдавая ему все, что у меня есть. Нас больше ничего не сдерживало. Я чувствовала, как его руки скользят по мне, сжимают меня, а потом залезают под слои одежды, чтобы обнаружить там тепло, касаясь моей обнаженной кожи. Мы разделись и создали свой собственный жар. Построили нашу личную оборону против промозглых, словно зимние ветра, темных воспоминаний. Наши тела касались друг друга и двигались в такт. Благодаря его силе я чувствовала себя защищенной. Мои руки, обнимающие его за шею, развеяли его одиночество.

– Я люблю тебя, Бекетт, – прошептала я, когда все закончилось, прижимаясь к нему так, чтобы между нами не осталось никакого расстояния. – Только тебя. Навсегда.

– А я тебя, малышка. – Его губы нашли мои в темноте. Он поцеловал меня и шепотом дал обещание: – я никогда не полюблю никого, кроме тебя.





Эпилог. Зельда





25 декабря, год спустя

Я стояла у окна нашей новой квартиры в Бруклин-Хайтс. От белых стен все еще пахло краской. Деревянные полы, новая бытовая техника. Мы переехали сюда три месяца назад, но я до сих пор воспринимала как чудо тепло, которое исходило от батареи, подключенной к центральному отоплению.

Конечно же, гирлянды переехали вместе с нами. Я повесила их на окно, из которого был виден пролив Ист-Ривер и возвышавшийся за ним Манхэттен. На стене рядом с окном висела увеличенная страница из графического романа «Мама, можно?..» вместе с цитатой из газеты «Гардиан»:

«История о причинах и следствиях. О жестокости, мести и искуплении, приправленная ноткой теории хаоса. Это беззастенчивое заявление о силе прощения».

Мы получили кучу положительных отзывов – так много, что мне иногда приходилось напоминать себе, что это моя жизнь, а не мечта. Но рецензия «Гардиан» выделялась из череды других. Единственное, чего ей не хватало, – это упоминания о любви.

По моему мнению, вся суть этого графического романа сводилась к любви. Но разве любовь – это не своего рода теория хаоса? Один быстрый взгляд, одна улыбка и одно слово могут навсегда изменить направление чьей-то жизни. Мы с Бекеттом были живым тому доказательством.

Читатели жаждали узнать историю Райдера. В одном углу нашей просторной гостиной стоял новый стол со стильной лампой и двумя стульями, где мы работали над романом «Мама, можно?.. Том II – Грехи отца».

Бекетт подошел ко мне сзади, обнял за талию и поцеловал в шею.

– Они уже здесь. Ты готова?

Я взяла в руки маленькую картину, которую закончила день назад. Она представляла собой разительный контраст по сравнению с черно-белыми страницами комикса – на ней буйствовали желтый и красный цвета. Я вложила ее в портфолио и выключила верхний свет, оставив белые лампочки гирлянды зажженными. Светлячки танцевали по белым стенам в тусклом свете угасающего дня.

– Готова.

Мы надели верхнюю одежду и шапки, взяли чемоданы и спустились по лестнице. Рой и Мэри Гудвин ждали нас у такси – вместительного мини-вэна. Миссис Сантино сидела на заднем сиденье, укутанная в лисью шубу из искусственного меха, от которой попахивало плесенью. Она надевала ее каждую неделю, когда мы водили ее на ужин или в кино.

Больше никаких рукопожатий – Рой обнял своего сына, похлопал по спине и плечам и взъерошил волосы. Мэри взяла лицо Бекетта в ладони, расцеловала его в обе щеки и ласково пожурила его за то, что он давно не подстригался.

Когда-нибудь я смогу смотреть на эту маленькую, только родившуюся семью не затуманенным слезами взглядом. Я обвинила во всем ветер и залезла в машину.

– Как у вас дела, миссис Сантино? – спросила я на ломаном итальянском.

Миссис Сантино пожала плечами и начала перечислять целый список жалоб – я уловила что-то про больные суставы, но она говорила слишком быстро, чтобы я смогла расшифровать остальное. Она махнула рукой на мои жалкие попытки ответить, а потом взяла мою ладонь в свои. Когда в машину залез Бекетт, она разразилась еще одной речью на итальянском, быстрой, как пулеметная очередь.

– Bel giovanotto, siediti accanto a me e dammi un bacio.

Бекетт бросил на меня непонимающий взгляд.

Эти слова было легко перевести. Я показала на сиденье по другую сторону от миссис Сантино.

– Садись туда, красавчик, и подари даме поцелуй.

Бекетт чмокнул миссис Сантино в щеку, и она разразилась новой тирадой на итальянском. Бекетт приподнял брови, но я только развела руками, улыбаясь так широко, что мое лицо грозило расколоться надвое.

Такси остановилось у Пенсильванского вокзала. Потом нас ждала двухчасовая поездка на поезде до Филадельфии, а потом – еще один переезд на такси до дома моих родителей. Когда мы поднимались на крыльцо, Бекетт сжал мою руку.

– Все хорошо?

Я улыбнулась ему.

– Лучше некуда!

Это был стандартный ответ, но в данном случае он полностью соответствовал правде.

Мы столпились на крыльце. Бекетт помогал миссис Сантино, поддерживая ее за руку. Мэри, похоже, нервничала; она поправляла горшок с пуансеттией, который держала под мышкой, в то время как Рой приглаживал галстук.

Дверь распахнулась.

– Милая! – воскликнула мама, смеясь и заключая меня в долгие, теплые объятия. Потом она обняла Бекетта и чмокнула его в щеку. – С Рождеством, дорогой!

– С Рождеством, миссис Росси, – сказал Бекетт. – Я хотел бы познакомить вас с моими родителями, Роем и Мэри Гудвин.

Мои глаза снова защипало на ветру. Раньше я старалась не плакать ни при каких обстоятельствах, опасаясь того, что меня накроет волна боли. Теперь же я могла зарыдать на пустом месте. Боль можно подавить, но счастье не знает никаких границ. Оно вырывалось из меня, независимо от моих желаний.

Да я и была не против.

Все мои родственники толпились в дверях и в холле, обнимая Гудвинов и пожимая им руки. Мама радовалась пуансеттии, а папа, открыв рот от изумления, изучал этикетку на бутылке чистого солодового шотландского виски, которую ему преподнес Рой.

– А это миссис Сантино, – сказал Бекетт, помогая старушке подняться по ступенькам.

Мама поприветствовала ее на итальянском, и миссис Сантино выпалила последовательность слов, смысл которых я не разобрала. Но для тетушки Люсиль и моих бабушек они прозвучали словно пароль, свидетельствовавший о том, что миссис Сантино была одной из них. Они набросились на нее, треща, как сороки, и затянули в свою компанию. Послышались новые жалобы на суставы, холод и рецепты. Отголоски их слов доносились до нас все тише – женщины отправились на кухню, чтобы убедиться, что никто не испортит соус.

В этом году рождественский ужин был совершенно не таким, как в прошлом. Мы все помнили про Розмари, но больше не старались спрятать эти воспоминания. Мы рассказывали истории и смеялись, а пару раз немного поплакали. Я знала, что мои родители – особенно мама – так и не смогли перевернуть эту страницу, но разве это вообще было возможно? Я смотрела, как улыбка то появляется на маминых губах, то исчезает с них – мысли и воспоминания тянули ее в разных направлениях. В какой-то момент она сказала, что, по ее мнению, пришла пора поменять занавески.