Стамбульский бастард
Часть 4 из 40 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Это, очевидно, тоже издержки развода, побочный эффект застарелой горечи. Ты не только начинаешь разговаривать с собой, но и перестаешь разговаривать с другими, становишься упертой, как осел, гнешь свою линию до последнего, натягиваешь все пружины до предела.
«Почему вы к нам вечно лезли? Почему вы от нас просто не отстали?» – поочередно вопрошала Роуз трех сестер мужа: тетушку Сурпун, тетушку Зарухи и тетушку Варсениг, бросая свирепые взоры на стоявшие перед ней банки с бабаганушем.
Роуз резко развернулась – прочь из отдела этнической кухни! Она совсем разозлилась и расстроилась и от этого почему-то устремилась к стеллажам с консервами и сушеными бобами, да так решительно, что чуть не врезалась в стоявшего там молодого человека. Он изучал полку с разными сортами турецкого гороха.
«Да его здесь секунду назад еще не было, – удивилась Роуз. – Он что, из воздуха соткался? Или с неба свалился?»
Парень был светлокожий, стройный, ладный, с карими глазами, а немного заостренный нос придавал ему прилежный и серьезный вид. Соболиного цвета волосы коротко подстрижены. Роуз показалось, что она его раньше видела, а вот где и когда – вспомнить не могла.
– Отличная вещь, правда? – обратилась она к нему. – Увы, мало кто знает в этом толк.
Глубоко погруженный в созерцание полок, молодой человек отпрянул и обернулся посмотреть, кто его потревожил. Рядом с ним, словно из-под земли, выросла какая-то розовощекая пухленькая особа с банкой нута в каждой руке. Он покраснел и, застигнутый врасплох, на время утратил приличествующий мужчине строгий вид.
– Простите? – буркнул он и дернул голову вправо.
Это был нервный тик, который Роуз приняла за смущение. Она улыбнулась в знак того, что, конечно, прощает, и уставилась на юношу не мигая, отчего тот еще больше занервничал. Сейчас Роуз глядела на него этаким нежным зайчиком. В ее репертуаре были еще три способа, также заимствованные из мира живой природы, их ей хватало на все случаи общения с противоположным полом. Если надо было показать, что ты целиком и полностью посвящаешь себя человеку, в дело шел преданный собачий взгляд; соблазняя, она принимала вид шаловливой кошечки, а на критику неизменно ощетинивалась койотом.
– О, я вас знаю! – вдруг просияла Роуз и радостно улыбнулась от уха до уха. – Я все голову ломала, пыталась вспомнить, где же я вас видела, а теперь поняла! Вы из университета… Держу пари, вы любите кесадилью с курицей.
Юноша окинул взглядом проход, словно соображал, в какую сторону спасаться бегством.
– Я работаю на полставки в «Кактус-гриле», – пояснила Роуз, очень стараясь, чтобы до него наконец дошло. – Это большой такой ресторан, на втором этаже студенческого клуба. Я обычно за стойкой с горячим стою, ну, знаете, омлеты всякие, кесадильи. Это, конечно, ерунда, подработка, платят мало, но что делать. Это только так, временно. А вообще-то, я очень хочу стать учительницей младших классов.
Теперь юноша внимательно разглядывал лицо Роуз, словно хотел запомнить на будущее все подробности.
– Короче, там я, должно быть, вас и видела. – Роуз прищурилась и облизнула нижнюю губу, переключаясь на кошачий режим. – Я бросила занятия в прошлом году, когда родила, но сейчас стараюсь восстановиться.
– Да? Правда? – пробормотал юноша, но сразу осекся.
Если бы Роуз доводилось раньше хотя бы немножко общаться с иностранцами, она бы сразу поняла, что это рефлекс знакомства, когда ты не решаешься продолжать разговор на иностранном языке, боясь, что в нужный момент не подыщешь нужных слов или не сможешь их правильно произнести. Однако Роуз с ранней юности привыкла трактовать происходящее так, будто все говорило или в ее пользу, или против нее. Соответственно, она решила, что сама виновата в том, что юноша молчит, поскольку не представилась ему должным образом.
Она поспешила исправить ошибку и протянула ему руку:
– Ой, простите, забыла сказать, меня зовут Роуз.
– Мустафа, – назвался юноша и сглотнул так, что у него заходил кадык.
– Откуда вы родом?
– Стамбул, – отрезал он.
Роуз подняла брови c выражением некоторого ужаса. Если бы Мустафе доводилось иметь дело с провинциалами, он бы сразу понял, что это рефлекс недостатка информации, когда человек боится, что не очень хорошо знает географию или всеобщую историю. Роуз пыталась вспомнить, где же находится этот Стамбул. Это что, столица Египта или, может быть, где-то в Индии? В замешательстве она нахмурилась.
Мустафа же с ранней юности боялся двух вещей: утратить контроль над своим временем и перестать нравиться женщинам. Поэтому он решил, что наскучил девушке, не сумев сказать ничего интересного, и, раз уж такая неудача, поспешил завершить разговор.
– Был рад знакомству, Роуз, – произнес он, растягивая гласные, с мягким, но явно слышимым акцентом. – Мне пора…
Он проворно поставил обратно банки с нутом, посмотрел на часы, схватил корзинку и пошел прочь. Удаляясь, пробормотал «пока-пока» и потом еще раз, словно собственное эхо, «пока-пока». И исчез.
Покинутая таинственным собеседником, Роуз вдруг осознала, как долго проболталась в супермаркете. Она взяла пару банок нута, в том числе оставленных Мустафой, и поспешила к кассе. Проходя мимо полок с журналами и книгами, она заметила кое-что очень нужное: «Большой атлас мира» с подзаголовком: «Флаги. Факты. Карты. Незаменимый помощник для родителей, студентов и путешественников по всему миру». Она взяла книгу, нашла в указателе слово «Стамбул», раскрыла на нужной странице и ткнула пальцем в карту.
На парковке под жарким солнцем Аризоны стоял ярко-синий джип «чероки», 1984 года выпуска, в котором сладко спала ее дочка.
– Армануш, дорогая, мамочка вернулась!
Малышка пошевелилась, но глаза так и не открыла, даже когда Роуз осыпала поцелуями все ее личико. Мягкие каштановые волосы девочки были повязаны золотым бантом размером почти с саму голову. В воздушном зеленом костюмчике, с лиловыми пуговицами и тесемками лососевого цвета, она была словно маленькая елочка, которую наряжали в состоянии умопомрачения.
– Проголодалась? Мама тебя сегодня покормит настоящей американской едой! – воскликнула Роуз, складывая пакеты на заднее сиденье.
Упаковку кокосового маршмэллоу она оставила на дорогу. Поправила прическу перед салонным зеркалом, поставила самую любимую на тот момент кассету, прихватила пару зефиринок и завела двигатель.
– Представляешь, парень, с которым я только что познакомилась в супермаркете, оказывается, из Турции, – подмигнула Роуз отражению дочки в зеркале заднего вида.
Все в девочке было практически идеально: носик кнопочкой, пухлые ручки, ножки – все, кроме имени.
Родственники мужа захотели назвать ее в честь прабабушки. Как же Роуз сожалела о том, что не решилась перечить свекрови! Не лучше ли было бы дать ей несколько менее экзотическое имя? Например, Энни, Кэти или Синди. У ребенка должно быть детское имя, а «Армануш» звучало совсем не по-детски. В нем было что-то такое холодное, зрелое. Взрослой женщине оно, вероятно, и подошло бы, но… Неужели придется ждать, пока малышка превратится в сорокалетнюю даму и тогда, может быть, свыкнется со своим именем… Роуз закатила глаза и съела еще одну зефиринку. И тут ее осенило. С сегодняшнего дня она будет называть дочку Эми! В знак крещения малютке был послан воздушный поцелуй.
Они стояли на перекрестке в ожидании зеленого света, и Роуз барабанила по рулю в такт песне Глории Эстефан.
Мне не нужна современная любовь, вся эта суета.
Что сделано, то сделано, настал мой черед веселиться.
Мустафа положил перед кассиршей скромные приобретения: оливки, замороженную пиццу со шпинатом и брынзой, по банке грибного супа, куриного супа-пюре и супа с лапшой. До переезда в Америку он, конечно, никогда не готовил. И всякий раз, пытаясь что-то соорудить на тесной кухоньке квартиры, которую снимал на пару с другим студентом, он чувствовал себя свергнутым с престола королем в изгнании. Увы, минули дни, когда его кормили и обслуживали обожавшие его бабушка, мать и четыре сестры. Теперь на него легло тяжкое бремя: надо было самому мыть посуду, убираться, гладить и, самое страшное, ходить в магазин. Возможно, было бы проще, если бы он только перестал все время думать, что выполняет чужую работу. Мустафа совсем не привык к домашним хлопотам, не больше, чем к одиночеству.
Его сосед, студент последнего курса, был родом из Индонезии. Он мало разговаривал, много работал и каждую ночь засыпал под странные записи типа «Шум горных потоков» или «Пение китов». Мустафа надеялся, что с соседом ему в Аризоне будет не так одиноко, а вышло совсем наоборот. По ночам он лежал в кровати один как перст, за сотни миль от родных, и тщетно боролся со звучавшими в голове голосами. Они обличали его и ставили под сомнение, что он вообще из себя что-то представляет.
Мустафа плохо спал. Ночь за ночью он смотрел старые комедии или сидел в Интернете. Это помогало заглушить мысли. Но днем они возвращались. По дороге в университет, на переменах между лекциями или во время перерыва на ланч Мустафа невольно начинал вспоминать Стамбул. Как бы он хотел забыть его, стереть память, перезапустить программу, удалив навсегда все хранившиеся в ней файлы!
Предполагалось, что в Аризоне Мустафа спасется от злого рока, нависшего над мужчинами рода Казанчи. Но сам он ни во что такое не верил. Он бежал от предрассудков, бусин против сглаза, гаданий на кофейной гуще и прочей принятой в его семье ворожбы, скорее следуя безотчетному импульсу, а не по осознанному выбору. Для него все это относилось к темному и запутанному женскому миру. А женщины были тайной, как ни крути. Странное дело, он вырос, окруженный множеством женщин, но всю жизнь их сторонился.
Мустафа был единственным мальчиком в семье, где мужчины умирали слишком рано и внезапно. У него появлялись сексуальные желания, а рядом были сестры, о которых нельзя было и помыслить, для его фантазий это было табу. И все же иногда он предавался грязным мыслям о женщинах. Сначала он влюблялся в девочек, которые не хотели иметь с ним дела. Испугавшись, что его могут отвергнуть, осмеять и оскорбить, Мустафа стал вожделеть женщин на расстоянии. В этом году он с ненавистью разглядывал фотографии топ-моделей в американских глянцевых журналах, словно упивался мучительным осознанием того, что никогда столь совершенная женщина его не захочет.
Он не мог забыть, как свирепо смотрела на него Зелиха, когда однажды обозвала «драгоценным членом». Его до сих пор обжигало стыдом. Мустафа понимал, что за его нарочитой мужественностью Зелиха видела всю историю детства. Она-то прекрасно знала, как забитая мать баловала его и кормила с ложечки, а тиран-отец порол и унижал.
«Ты просто самовлюбленный, закомплексованный!» – выпалила тогда Зелиха.
Могло ли у них с ней сложиться по-иному? Рядом всегда была толпа сестер и обожавшая его мать, а он почему-то чувствовал себя брошенным и нелюбимым. Зелиха вечно над ним издевалась, а мать постоянно восхищалась. Ему же хотелось быть как все, обычным, хорошим, но со своими слабостями, чтобы ему сопереживали и дали возможность стать лучше.
Все бы изменилось, если бы у него появилась возлюбленная. Мустафа понимал: ему нужно непременно устроиться в Америке, и не потому, что он стремился к лучшему будущему, но потому, что должен был избавиться от прошлого.
– Как дела? – улыбнулась ему молодая женщина за кассой.
К этому он еще не привык. В Америке все спрашивали, как дела, даже совершенно незнакомые люди. Он знал, что это всего лишь приветствие, а не настоящий вопрос, но не научился отвечать столь же непринужденно.
– Хорошо, спасибо, – сказал он. – А у вас?
Девушка улыбнулась:
– Вы откуда?
«Наступит день, – подумал Мустафа, – и я буду разговаривать так, что никто не задаст мне этот оскорбительный вопрос, потому что они даже на секунду не смогут предположить, что беседуют с иностранцем».
Он взял пакет и вышел из магазина.
Мимо неторопливо прошла семья мексиканских эмигрантов: она везла коляску, он вел за руку малыша. Роуз проводила их завистливым взглядом. После развода каждая встреченная ею пара казалась воплощением счастья и гармонии.
– Знаешь что? Жаль, твоя бабушка не видела, как я флиртовала с этим турком. Представляешь, в какой бы ужас она пришла? Даже не придумать большего кошмара для гордого семейства Чахмахчян. Гордого и надутого, гордого и… – Роуз недоговорила, в голову ей пришла совсем уж озорная мысль.
На светофоре загорелся зеленый свет, выстроившиеся перед ней машины рванули вперед, сзади засигналил грузовик. Но Роуз не двигалась с места, оцепенев во власти сладостной фантазии. Она упивалась картинами, одна за другой возникавшими в ее воображении, и при этом метала по сторонам яростные взгляды.
Да, это третий побочный эффект застарелой горечи после развода: ты не просто начинаешь разговаривать сама с собой и становишься упертой в отношениях с другими, ты еще и утрачиваешь адекватность. Для охваченной справедливым негодованием женщины весь мир летит вверх тормашками, а самые безумные идеи начинают казаться в высшей степени разумными.
О сладостная месть! К исцелению еще долго идти, надо немало вложить, чтобы его достичь, и еще не известно, когда все окупится. А вот возмездие – штука быстрая. Роуз порывалась сделать что-то, что угодно, лишь бы только достать бывшую свекровь. А если и было на земле что-то, что могло разозлить женщин из рода Чахмахчян еще больше, чем отар, то это, конечно, турок! Да, было бы интересно пококетничать с самым страшным врагом бывшего мужа.
Только где же найти турка посреди аризонской пустыни? Они же вроде не разводят кактусы?
Роуз и рассмеялась. Лицо ее выражало уже не признательность, а горячую благодарность. Какое чудесное совпадение, что судьба только что свела ее с турком! Или это не совпадение?
Роуз ехала вперед и подпевала кассете. Но вдруг резко вырулила налево, развернулась на сто восемьдесят градусов, заскочив на встречную полосу, и на полной скорости помчалась обратно.
Примитивная любовь, я хочу того, что было.
В два счета синий джип «чероки» оказался на парковке супермаркета «Фрайс». Машина описала дугу и подъехала к главному выходу из магазина. Роуз уже почти отчаялась найти молодого человека, когда вдруг заметила, что тот стоит на остановке с тонким полиэтиленовым пакетом и покорно ждет автобус.
Мне не нужно думать, я уже на грани.
Я прощаюсь со всем, что заставляло плакать.
– Мостафа! – крикнула Роуз, высовываясь из полуоткрытого окна. – Вас подбросить?
– О да, спасибо, – кивнул он и робко попытался поправить ее: – Мустафа, а не Мостафа.
В машине Роуз улыбнулась:
– Мустафа, познакомься с моей дочерью Армануш, но я называю ее Эми. Эми – Мустафа, Мустафа – Эми…
Молодой человек ласково улыбался спящему младенцу, а Роуз тем временем тщетно вглядывалась в его лицо, желая понять, догадался ли он. Явно не догадывался. Она решила дать еще одну подсказку, на этот раз более очевидную.
– Полное имя моей дочери – Эми Чахмахчян.
Если эти слова и пробудили в Мустафе какие-то неприятные чувства, то виду он не показал, поэтому Роуз сочла нужным повторить, на случай если с первого раза неясно:
– Ар-ма-нуш Чах-мах-чян.
«Почему вы к нам вечно лезли? Почему вы от нас просто не отстали?» – поочередно вопрошала Роуз трех сестер мужа: тетушку Сурпун, тетушку Зарухи и тетушку Варсениг, бросая свирепые взоры на стоявшие перед ней банки с бабаганушем.
Роуз резко развернулась – прочь из отдела этнической кухни! Она совсем разозлилась и расстроилась и от этого почему-то устремилась к стеллажам с консервами и сушеными бобами, да так решительно, что чуть не врезалась в стоявшего там молодого человека. Он изучал полку с разными сортами турецкого гороха.
«Да его здесь секунду назад еще не было, – удивилась Роуз. – Он что, из воздуха соткался? Или с неба свалился?»
Парень был светлокожий, стройный, ладный, с карими глазами, а немного заостренный нос придавал ему прилежный и серьезный вид. Соболиного цвета волосы коротко подстрижены. Роуз показалось, что она его раньше видела, а вот где и когда – вспомнить не могла.
– Отличная вещь, правда? – обратилась она к нему. – Увы, мало кто знает в этом толк.
Глубоко погруженный в созерцание полок, молодой человек отпрянул и обернулся посмотреть, кто его потревожил. Рядом с ним, словно из-под земли, выросла какая-то розовощекая пухленькая особа с банкой нута в каждой руке. Он покраснел и, застигнутый врасплох, на время утратил приличествующий мужчине строгий вид.
– Простите? – буркнул он и дернул голову вправо.
Это был нервный тик, который Роуз приняла за смущение. Она улыбнулась в знак того, что, конечно, прощает, и уставилась на юношу не мигая, отчего тот еще больше занервничал. Сейчас Роуз глядела на него этаким нежным зайчиком. В ее репертуаре были еще три способа, также заимствованные из мира живой природы, их ей хватало на все случаи общения с противоположным полом. Если надо было показать, что ты целиком и полностью посвящаешь себя человеку, в дело шел преданный собачий взгляд; соблазняя, она принимала вид шаловливой кошечки, а на критику неизменно ощетинивалась койотом.
– О, я вас знаю! – вдруг просияла Роуз и радостно улыбнулась от уха до уха. – Я все голову ломала, пыталась вспомнить, где же я вас видела, а теперь поняла! Вы из университета… Держу пари, вы любите кесадилью с курицей.
Юноша окинул взглядом проход, словно соображал, в какую сторону спасаться бегством.
– Я работаю на полставки в «Кактус-гриле», – пояснила Роуз, очень стараясь, чтобы до него наконец дошло. – Это большой такой ресторан, на втором этаже студенческого клуба. Я обычно за стойкой с горячим стою, ну, знаете, омлеты всякие, кесадильи. Это, конечно, ерунда, подработка, платят мало, но что делать. Это только так, временно. А вообще-то, я очень хочу стать учительницей младших классов.
Теперь юноша внимательно разглядывал лицо Роуз, словно хотел запомнить на будущее все подробности.
– Короче, там я, должно быть, вас и видела. – Роуз прищурилась и облизнула нижнюю губу, переключаясь на кошачий режим. – Я бросила занятия в прошлом году, когда родила, но сейчас стараюсь восстановиться.
– Да? Правда? – пробормотал юноша, но сразу осекся.
Если бы Роуз доводилось раньше хотя бы немножко общаться с иностранцами, она бы сразу поняла, что это рефлекс знакомства, когда ты не решаешься продолжать разговор на иностранном языке, боясь, что в нужный момент не подыщешь нужных слов или не сможешь их правильно произнести. Однако Роуз с ранней юности привыкла трактовать происходящее так, будто все говорило или в ее пользу, или против нее. Соответственно, она решила, что сама виновата в том, что юноша молчит, поскольку не представилась ему должным образом.
Она поспешила исправить ошибку и протянула ему руку:
– Ой, простите, забыла сказать, меня зовут Роуз.
– Мустафа, – назвался юноша и сглотнул так, что у него заходил кадык.
– Откуда вы родом?
– Стамбул, – отрезал он.
Роуз подняла брови c выражением некоторого ужаса. Если бы Мустафе доводилось иметь дело с провинциалами, он бы сразу понял, что это рефлекс недостатка информации, когда человек боится, что не очень хорошо знает географию или всеобщую историю. Роуз пыталась вспомнить, где же находится этот Стамбул. Это что, столица Египта или, может быть, где-то в Индии? В замешательстве она нахмурилась.
Мустафа же с ранней юности боялся двух вещей: утратить контроль над своим временем и перестать нравиться женщинам. Поэтому он решил, что наскучил девушке, не сумев сказать ничего интересного, и, раз уж такая неудача, поспешил завершить разговор.
– Был рад знакомству, Роуз, – произнес он, растягивая гласные, с мягким, но явно слышимым акцентом. – Мне пора…
Он проворно поставил обратно банки с нутом, посмотрел на часы, схватил корзинку и пошел прочь. Удаляясь, пробормотал «пока-пока» и потом еще раз, словно собственное эхо, «пока-пока». И исчез.
Покинутая таинственным собеседником, Роуз вдруг осознала, как долго проболталась в супермаркете. Она взяла пару банок нута, в том числе оставленных Мустафой, и поспешила к кассе. Проходя мимо полок с журналами и книгами, она заметила кое-что очень нужное: «Большой атлас мира» с подзаголовком: «Флаги. Факты. Карты. Незаменимый помощник для родителей, студентов и путешественников по всему миру». Она взяла книгу, нашла в указателе слово «Стамбул», раскрыла на нужной странице и ткнула пальцем в карту.
На парковке под жарким солнцем Аризоны стоял ярко-синий джип «чероки», 1984 года выпуска, в котором сладко спала ее дочка.
– Армануш, дорогая, мамочка вернулась!
Малышка пошевелилась, но глаза так и не открыла, даже когда Роуз осыпала поцелуями все ее личико. Мягкие каштановые волосы девочки были повязаны золотым бантом размером почти с саму голову. В воздушном зеленом костюмчике, с лиловыми пуговицами и тесемками лососевого цвета, она была словно маленькая елочка, которую наряжали в состоянии умопомрачения.
– Проголодалась? Мама тебя сегодня покормит настоящей американской едой! – воскликнула Роуз, складывая пакеты на заднее сиденье.
Упаковку кокосового маршмэллоу она оставила на дорогу. Поправила прическу перед салонным зеркалом, поставила самую любимую на тот момент кассету, прихватила пару зефиринок и завела двигатель.
– Представляешь, парень, с которым я только что познакомилась в супермаркете, оказывается, из Турции, – подмигнула Роуз отражению дочки в зеркале заднего вида.
Все в девочке было практически идеально: носик кнопочкой, пухлые ручки, ножки – все, кроме имени.
Родственники мужа захотели назвать ее в честь прабабушки. Как же Роуз сожалела о том, что не решилась перечить свекрови! Не лучше ли было бы дать ей несколько менее экзотическое имя? Например, Энни, Кэти или Синди. У ребенка должно быть детское имя, а «Армануш» звучало совсем не по-детски. В нем было что-то такое холодное, зрелое. Взрослой женщине оно, вероятно, и подошло бы, но… Неужели придется ждать, пока малышка превратится в сорокалетнюю даму и тогда, может быть, свыкнется со своим именем… Роуз закатила глаза и съела еще одну зефиринку. И тут ее осенило. С сегодняшнего дня она будет называть дочку Эми! В знак крещения малютке был послан воздушный поцелуй.
Они стояли на перекрестке в ожидании зеленого света, и Роуз барабанила по рулю в такт песне Глории Эстефан.
Мне не нужна современная любовь, вся эта суета.
Что сделано, то сделано, настал мой черед веселиться.
Мустафа положил перед кассиршей скромные приобретения: оливки, замороженную пиццу со шпинатом и брынзой, по банке грибного супа, куриного супа-пюре и супа с лапшой. До переезда в Америку он, конечно, никогда не готовил. И всякий раз, пытаясь что-то соорудить на тесной кухоньке квартиры, которую снимал на пару с другим студентом, он чувствовал себя свергнутым с престола королем в изгнании. Увы, минули дни, когда его кормили и обслуживали обожавшие его бабушка, мать и четыре сестры. Теперь на него легло тяжкое бремя: надо было самому мыть посуду, убираться, гладить и, самое страшное, ходить в магазин. Возможно, было бы проще, если бы он только перестал все время думать, что выполняет чужую работу. Мустафа совсем не привык к домашним хлопотам, не больше, чем к одиночеству.
Его сосед, студент последнего курса, был родом из Индонезии. Он мало разговаривал, много работал и каждую ночь засыпал под странные записи типа «Шум горных потоков» или «Пение китов». Мустафа надеялся, что с соседом ему в Аризоне будет не так одиноко, а вышло совсем наоборот. По ночам он лежал в кровати один как перст, за сотни миль от родных, и тщетно боролся со звучавшими в голове голосами. Они обличали его и ставили под сомнение, что он вообще из себя что-то представляет.
Мустафа плохо спал. Ночь за ночью он смотрел старые комедии или сидел в Интернете. Это помогало заглушить мысли. Но днем они возвращались. По дороге в университет, на переменах между лекциями или во время перерыва на ланч Мустафа невольно начинал вспоминать Стамбул. Как бы он хотел забыть его, стереть память, перезапустить программу, удалив навсегда все хранившиеся в ней файлы!
Предполагалось, что в Аризоне Мустафа спасется от злого рока, нависшего над мужчинами рода Казанчи. Но сам он ни во что такое не верил. Он бежал от предрассудков, бусин против сглаза, гаданий на кофейной гуще и прочей принятой в его семье ворожбы, скорее следуя безотчетному импульсу, а не по осознанному выбору. Для него все это относилось к темному и запутанному женскому миру. А женщины были тайной, как ни крути. Странное дело, он вырос, окруженный множеством женщин, но всю жизнь их сторонился.
Мустафа был единственным мальчиком в семье, где мужчины умирали слишком рано и внезапно. У него появлялись сексуальные желания, а рядом были сестры, о которых нельзя было и помыслить, для его фантазий это было табу. И все же иногда он предавался грязным мыслям о женщинах. Сначала он влюблялся в девочек, которые не хотели иметь с ним дела. Испугавшись, что его могут отвергнуть, осмеять и оскорбить, Мустафа стал вожделеть женщин на расстоянии. В этом году он с ненавистью разглядывал фотографии топ-моделей в американских глянцевых журналах, словно упивался мучительным осознанием того, что никогда столь совершенная женщина его не захочет.
Он не мог забыть, как свирепо смотрела на него Зелиха, когда однажды обозвала «драгоценным членом». Его до сих пор обжигало стыдом. Мустафа понимал, что за его нарочитой мужественностью Зелиха видела всю историю детства. Она-то прекрасно знала, как забитая мать баловала его и кормила с ложечки, а тиран-отец порол и унижал.
«Ты просто самовлюбленный, закомплексованный!» – выпалила тогда Зелиха.
Могло ли у них с ней сложиться по-иному? Рядом всегда была толпа сестер и обожавшая его мать, а он почему-то чувствовал себя брошенным и нелюбимым. Зелиха вечно над ним издевалась, а мать постоянно восхищалась. Ему же хотелось быть как все, обычным, хорошим, но со своими слабостями, чтобы ему сопереживали и дали возможность стать лучше.
Все бы изменилось, если бы у него появилась возлюбленная. Мустафа понимал: ему нужно непременно устроиться в Америке, и не потому, что он стремился к лучшему будущему, но потому, что должен был избавиться от прошлого.
– Как дела? – улыбнулась ему молодая женщина за кассой.
К этому он еще не привык. В Америке все спрашивали, как дела, даже совершенно незнакомые люди. Он знал, что это всего лишь приветствие, а не настоящий вопрос, но не научился отвечать столь же непринужденно.
– Хорошо, спасибо, – сказал он. – А у вас?
Девушка улыбнулась:
– Вы откуда?
«Наступит день, – подумал Мустафа, – и я буду разговаривать так, что никто не задаст мне этот оскорбительный вопрос, потому что они даже на секунду не смогут предположить, что беседуют с иностранцем».
Он взял пакет и вышел из магазина.
Мимо неторопливо прошла семья мексиканских эмигрантов: она везла коляску, он вел за руку малыша. Роуз проводила их завистливым взглядом. После развода каждая встреченная ею пара казалась воплощением счастья и гармонии.
– Знаешь что? Жаль, твоя бабушка не видела, как я флиртовала с этим турком. Представляешь, в какой бы ужас она пришла? Даже не придумать большего кошмара для гордого семейства Чахмахчян. Гордого и надутого, гордого и… – Роуз недоговорила, в голову ей пришла совсем уж озорная мысль.
На светофоре загорелся зеленый свет, выстроившиеся перед ней машины рванули вперед, сзади засигналил грузовик. Но Роуз не двигалась с места, оцепенев во власти сладостной фантазии. Она упивалась картинами, одна за другой возникавшими в ее воображении, и при этом метала по сторонам яростные взгляды.
Да, это третий побочный эффект застарелой горечи после развода: ты не просто начинаешь разговаривать сама с собой и становишься упертой в отношениях с другими, ты еще и утрачиваешь адекватность. Для охваченной справедливым негодованием женщины весь мир летит вверх тормашками, а самые безумные идеи начинают казаться в высшей степени разумными.
О сладостная месть! К исцелению еще долго идти, надо немало вложить, чтобы его достичь, и еще не известно, когда все окупится. А вот возмездие – штука быстрая. Роуз порывалась сделать что-то, что угодно, лишь бы только достать бывшую свекровь. А если и было на земле что-то, что могло разозлить женщин из рода Чахмахчян еще больше, чем отар, то это, конечно, турок! Да, было бы интересно пококетничать с самым страшным врагом бывшего мужа.
Только где же найти турка посреди аризонской пустыни? Они же вроде не разводят кактусы?
Роуз и рассмеялась. Лицо ее выражало уже не признательность, а горячую благодарность. Какое чудесное совпадение, что судьба только что свела ее с турком! Или это не совпадение?
Роуз ехала вперед и подпевала кассете. Но вдруг резко вырулила налево, развернулась на сто восемьдесят градусов, заскочив на встречную полосу, и на полной скорости помчалась обратно.
Примитивная любовь, я хочу того, что было.
В два счета синий джип «чероки» оказался на парковке супермаркета «Фрайс». Машина описала дугу и подъехала к главному выходу из магазина. Роуз уже почти отчаялась найти молодого человека, когда вдруг заметила, что тот стоит на остановке с тонким полиэтиленовым пакетом и покорно ждет автобус.
Мне не нужно думать, я уже на грани.
Я прощаюсь со всем, что заставляло плакать.
– Мостафа! – крикнула Роуз, высовываясь из полуоткрытого окна. – Вас подбросить?
– О да, спасибо, – кивнул он и робко попытался поправить ее: – Мустафа, а не Мостафа.
В машине Роуз улыбнулась:
– Мустафа, познакомься с моей дочерью Армануш, но я называю ее Эми. Эми – Мустафа, Мустафа – Эми…
Молодой человек ласково улыбался спящему младенцу, а Роуз тем временем тщетно вглядывалась в его лицо, желая понять, догадался ли он. Явно не догадывался. Она решила дать еще одну подсказку, на этот раз более очевидную.
– Полное имя моей дочери – Эми Чахмахчян.
Если эти слова и пробудили в Мустафе какие-то неприятные чувства, то виду он не показал, поэтому Роуз сочла нужным повторить, на случай если с первого раза неясно:
– Ар-ма-нуш Чах-мах-чян.