Стамбульский бастард
Часть 33 из 40 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Ты себя недооцениваешь, – ответила Петит-Ma.
Тогда тетушка Зелиха высказалась так, чтобы раз и навсегда закрыть эту тему:
– Я для этого дела не гожусь. Пусть я и сбитый с толку агностик, но я баба с яйцами и агностиком останусь.
– Прополощи рот с мылом! – гневно рявкнула услышавшая спор бабушка Гульсум.
С тех пор тетушка Зелиха неизменно игнорировала обсуждение этого вопроса. Половина ее домашних были правоверными практикующими мусульманками, другая половина – со всей убежденностью придерживались секуляристских кемалистских взглядов. И те и другие умудрялись, несмотря на постоянные споры, уживаться под одной крышей, а паранормальные явления проникали к ним поверх любых идеологических барьеров и считались столь же естественными, как потребность в еде и питье. Таков был общий расклад, а тетушка Зелиха отмежевалась и от тех и от других.
В итоге получилось, что Петит-Ma так и осталась единственной, кто умел лить свинец в особняке Казанчи. Впрочем, с некоторых пор она уже не считала возможным заниматься гаданием, а именно после того, как в один прекрасный день вдруг обнаружила, что держит в руках полную расплавленного свинца сковородку, но не имеет ни малейшего понятия, что с ней делать дальше. «Почему вы суете мне какую-то раскаленную сковородку?» – спросила она в явном ужасе. У нее осторожно забрали сковородку и с тех пор больше не просили ее погадать.
Но сейчас, когда эта тема снова всплыла, все дружно обернулись к старушке, чтобы проверить, следит ли она за разговором.
Почувствовав себя в центре всеобщего внимания, Петит-Ma подняла голову и с любопытством поглядела на родных, не переставая сосредоточенно жевать кусок суджука. Она молча проглотила его и в тот самый миг, когда все подумали, что она снова погружается в какой-то свой мир, поразила всех ясностью ума.
– Асия, дорогая, я погадаю тебе на свинце и разрушу все злые чары, что сплел вокруг тебя чей-то дурной глаз.
– Спасибо, Петит-Ma, – улыбнулась та.
Когда Асия была маленькой, Петит-Ma часто лила расплавленный свинец, чтобы отогнать от нее дурной глаз. На самом деле Асия была таким слабеньким ребенком, что, казалось, нужно было придать ей какой-то импульс на всю предстоящую жизнь. Она почему-то часто спотыкалась и падала лицом вниз, всякий раз разбивая губу. В этом винили не неловкие детские ножки, а дурной глаз и отправляли ее к Петит-Ma. Поначалу обряд был для Асии чем-то вроде веселой, захватывающей и весьма приятной игры, к тому же ей было лестно всеобщее внимание. Она помнила, сколько удовольствия доставляли ей эти сверхъестественные штучки, ведь в ту пору она еще верила если не в колдовство, то хотя бы в то, что ее родные могут управлять судьбой. Ей нравился обряд во всех деталях: она сидела, скрестив ноги, на самом красивом ковре, а над ней держали одеяло, создавая уютный и укромный шатер, вокруг читали молитвы, а потом раздавалось шипение или даже что-то вроде визга. Это Петит-Ma лила расплавленный свинец в кастрюлю с водой, приговаривая заклинания. Свинец быстро застывал, принимая самые причудливые формы. Если в округе действительно имелся дурной глаз, он всегда выдавал себя – в свинце появлялось что-то вроде глазка. И не было случая, чтобы он не появился.
Асия с самого детства видела, как тетушка Бану гадает на кофейной гуще, а Петит-Ma отводит дурной глаз, однако все равно со временем унаследовала скептический агностицизм матери. Она поняла, что в конечном итоге это лишь вопрос интерпретации. Хочешь найти пурпурных единорогов – скоро начнешь видеть их на каждом шагу. Сходным образом при гадании: если и было какое-то соответствие между материалом, будь то кофейная гуща или расплавленный свинец, и его толкованием, то оно отнюдь не глубоко и подобно связи между пустыней и взошедшей над песками луной. Пустыня служила луне живописным фоном, но луна, очевидно, существовала сама по себе, независимо от пустыни. Так же и человеческий глаз видел в кусочке серого свинца нечто не сводимое к форме, которую принял застывший металл. Если смотреть усердно и долго, можно разглядеть даже пурпурного единорога.
Но теперь, раз уж Петит-Ma сама об этом вспомнила, Асия не стала возражать, несмотря на свой давний скептицизм. Она слишком любила Петит-Ma, чтобы отвергнуть такое предложение, и только пожала плечами: «Ну ладно». К тому же она была уверена, что старушка через пару минут все равно все забудет.
– После завтрака погадаешь мне на свинце, как раньше, – ласково сказала Асия.
В этот момент из ванной комнаты вышла Армануш, со следами бессонной ночи на осунувшемся лице и с отчаянием в глубине прекрасных глаз. Это была какая-то новая Армануш, не та, что прежде, отрешенная от мира и будто повзрослевшая. Она вошла в комнату медленными, осторожными шагами.
– Мы очень опечалены смертью твоей бабушки, – сказала после короткого молчания тетушка Зелиха. – Прими наши искреннейшие соболезнования.
– Спасибо, – ответила Армануш, не поднимая глаз.
Она села на пустой стул между Асией и тетушкой Бану. Асия налила ей чая, а тетушка Бану положила на тарелку яйца, сыр и домашнее абрикосовое варенье. Еще ей дали восьмой симит. Они оставались верны своей традиции и к воскресному завтраку неизменно покупали у разносчика восемь штук.
Но Армануш, равнодушно глядя на еду, рассеянно размешала чай, повернулась к тетушке Зелихе и спросила:
– Можно я с вами встречу маму в аэропорту?
– Разумеется, поедем вместе, – заверила ее тетушка Зелиха и перевела для тех, кто не понимал.
– Я тоже еду, – встряла бабушка Гульсум.
– Хорошо, мама, все поедем, – сказала тетушка Зелиха.
– И я! – выпалила Асия.
– Нет, милочка, ты останешься, – ответила тетушка Зелиха не допускающим возражений тоном. – Ты подождешь дома, тебе же будут гадать.
Асия возмущенно уставилась на мать. «Какого черта!» – говорил ее взгляд.
Почему ее всегда оставляют за бортом? Если в этом доме и был какой-то намек на демократию и свободу слова, то уж точно не для нее. Когда дело касалось Асии, здесь сразу воцарялся самый настоящий тоталитаризм.
У нее вырвался вздох, граничивший с отчаянием. А потом почему-то страшно захотелось поперчить еду, и она потянулась за керамическими снеговиками. Засомневалась было, кого из уродцев взять, но остановилась на женской особи – и в итоге пересолила остатки яичницы.
До конца завтрака Асия сидела с отрешенным, холодным видом.
Через некоторое время тетушка Бану встала и обратилась к ней жалостливым голосом:
– Милая, давай-ка мы тобой прошвырнемся по магазинам? Выйдем сразу после завтрака и через два часа вернемся. Развеемся немножко. Но сначала, – тетушка Бану вдруг оживилась, – идем на кухню, поможешь мне разлить ашуре по вазочкам.
Асия покорно кивнула.
«Какого черта! – думала она. – Какого черта!»
На кухне пахло, как в модном кафе в воскресный день после полудня. Пряный аромат корицы преобладал над всеми прочими запахами. Асия, взяв поварешку, принялась черпать ашуре из огромной кастрюли и разливать по стеклянным вазочкам, по полторы поварешки в каждую.
Интересно, почему тетушка Зелиха не захотела взять ее в аэропорт? Место в машине точно есть. Ей пришло в голову, что тетушка Зелиха старается не подпускать ее слишком близко к гостям. Асия заметила, что мать была не в восторге, узнав, что Мустафа возвращается домой после двадцатилетнего отсутствия.
– Помочь?
Обернувшись, она обнаружила, что за ней наблюдает Армануш.
– Конечно. Давай. Спасибо. – Асия передала ей миску колотого миндаля. – Посыпь, пожалуйста, каждую вазочку.
Минут десять они работали вместе, изредка обмениваясь краткими проникновенными фразами. Армануш вспоминала бабушку Шушан.
– Я ведь и затеяла все это, взяла и сама по себе поехала в Стамбул, потому что надеялась в бабушкином городе почувствовать наследие предков, понять, на чем стою. Думаю, я хотела познакомиться с турками, чтобы ощутить, каково это – быть армянкой. Вся поездка была попыткой приобщиться к бабушкиному прошлому. Я собиралась рассказать ей, как мы разыскивали ее дом. А теперь ее не стало… – Армануш расплакалась. – Мне даже не довелось повидаться с ней напоследок.
Асия обняла подругу, правда, с непривычки выражать любовь и сострадание получилось довольно неуклюже.
– Я очень сожалею о твоей утрате, – сказала она. – Давай до отъезда сходим еще поищем какие-нибудь следы из прошлого твоей бабушки. Можем снова пойти туда, других людей порасспрашиваем, вдруг узнаем что-нибудь.
– Спасибо, но, по правде говоря, после маминого приезда нам вряд ли удастся погулять самостоятельно. Она меня так опекает, шагу не дает ступить.
Услышав, что кто-то идет, подруги замолчали. Это тетушка Бану пришла их проведать. Она постояла, глядя на то, как они украшают вазочки с десертом, а потом с улыбкой спросила:
– Армануш знает историю об ашуре?
Впрочем, это был не столько вопрос, сколько вступление к рассказу. И пока девушки чистили гранаты, а потом их зернами вместе с молотой корицей и колотым миндалем посыпали десятки выстроившихся на прилавке вазочек, тетушка Бану начала свой рассказ:
– Когда-то давным-давно в стране не столь отдаленной настали дурные времена, и люди сошли с правого пути. Аллах долго взирал на их нечестие и наконец отправил к ним посланника по имени Ной, чтобы он наставил их на путь истинный и дал им возможность покаяться. Но, когда Ной отверз уста свои, чтобы возвестить им истину, они не захотели слушать и заглушили его слова проклятиями и бранью. Они оскорбляли его, называли умалишенным, невменяемым, безумцем…
Асия лукаво посмотрела на тетку, она знала, куда жать.
– Но ведь больше всего Ноя удручило предательство жены, правда, тетя? Ведь жена Ноя тоже вступила в ряды отступников?
– Еще бы! Конечно вступила, змея подколодная, – отозвалась тетушка Бану.
Она очень старалась подобающим образом рассказать благочестивую легенду, но никак не могла удержаться от того, чтобы не вставить пару крепких словечек.
– Целых восемьсот лет пытался Ной вразумить жену и весь свой народ… И не спрашивайте, почему ему понадобилось столько времени, – заметила тетушка Бану, – ведь время – лишь капля в океане, и нет смысла сравнивать капли, выяснять, какая больше, какая меньше. Вот так и Ной восемьсот лет молился за свой народ, пытался наставить людей на путь истинный. А потом в один прекрасный день Бог послал к нему архангела Гавриила. «Построй корабль, – шепнул ангел Ною, – и возьми туда всякой твари по паре».
Асия, переводившая эту не нуждавшуюся в переводе историю, немного понизила голос, эта часть рассказа ей нравилась меньше всего.
– Так в Ноевом ковчеге оказались добрые люди всех вероисповеданий, – продолжала тетушка Бану. – Там был и Давид, и Моисей, Соломон, Иисус и Мухаммед, да пребудет с ним мир. Снарядившись должным образом, они взошли на борт и стали ждать. И в скором времени начался потоп. Аллах приказал небу: «Давай, небо, пора! Излей свои воды. Не нужно тебе больше крепиться. Излей на них свои воды и свой гнев!» А потом он воззвал к земле: «Земля, удерживай воду, не впитывай ее!» И вода поднялась с такой скоростью, что погибли все, кроме тех, кто был в ковчеге.
Асия, переводя слова тетушки Бану, снова заговорила громче, это был ее любимый эпизод. Ей нравилось представлять себе, как потоп смывает с лица земли деревни и целые народы, а вместе с ними и воспоминания о прошлом.
– Они плавали много дней, и кругом была лишь вода. Довольно быстро их припасы стали подходить к концу. В один прекрасный день им не из чего было приготовить трапезу. И тогда Ной приказал всем обитателям ковчега: «Несите сюда все, что у вас есть». И все, животные и люди, птицы и насекомые, сторонники разных вероучений, все принесли то немногое, что у них оставалось. Потом смешали все вместе и сварили огромный котел ашуре. – Тетушка Бану с гордой улыбкой посмотрела на плиту, словно там стоял тот самый котел. – Вот история этого яства.
Она утверждала, что все важные события мировой истории случались в годовщину этого дня. Начиная с тех времен, когда Аллах принял покаяние Адама. В этот день Юнус (Иона) был выведен из чрева проглотившего его дельфина, Руми повстречал Шамса, Иисус взят на небеса, а Моисей получил скрижали с десятью заповедями.
– Спроси Армануш, какая самая важная дата в армянской истории, – сказала тетушка Бану Асии, полагая, что, скорее всего, событие придется на этот самый день.
Армануш ответила не раздумывая, как только ей перевели вопрос:
– Геноцид.
– Не думаю, что это впишется в твою схему, – улыбнулась тетке Асия, но переводить ответ не стала.
На кухне появилась тетушка Зелиха, с сумочкой в руках, и скомандовала:
– Так, направляющиеся в аэропорт пассажиры, пора, все в машину!
– Я с вами! – Асия бросила поварешку на прилавок.
– Мы этот вопрос уже обсудили, – безучастно и каким-то не своим голосом возразила тетушка Зелиха. С такой жутковатой хрипотцой, словно ее устами говорил кто-то чужой. И этот чужой приказал: – Ты, милочка, остаешься дома.
Больнее всего было оттого, что Асия не могла понять, что выражало ее лицо. Она чем-то расстроила мать, но не могла взять в толк чем, разве что самим фактом своего существования.
– Ну и чем я ей на этот раз не угодила? – всплеснула руками Асия, когда тетушка Зелиха и Армануш ушли.
– Ничем, дорогая, она тебя так любит, – проговорила тетушка Бану. – Оставайся со мной и с моими джиннами. Вот сейчас все вместе доделаем ашуре и пойдем по магазинам.
Но Асии совсем не хотелось никуда идти. Со вздохом она зачерпнула горсть гранатовых зерен, чтобы украсить оставшиеся вазочки. Она равномерно сыпала зерна, словно оставляла путеводные знаки, чтобы потерявшийся ребенок нашел дорогу домой. Ей подумалось, что в прошлой жизни гранатовые зерна могли быть маленькими драгоценными рубинами.
– Тетушка, – повернулась Асия к старшей тетке, – а что случилось с твоей золотой брошкой? Помнишь, у тебя была такая, в виде граната? Где она?
Тетушка Бану побледнела, восседавший, как обычно, на плече мсье Стервец шепнул ей на ухо:
– Что заставляет нас вспоминать и задавать вопросы?
Страшный, ужасающий Всемирный потоп начался с пары легких, неслышных капель дождя. Никто не заметил эти случайные капли, предвестницы надвигающейся катастрофы. А на небе собирались мрачные тучи, серые и тяжелые, словно налитые свинцом и полные дурного глаза. Сквозь просветы в облаках смотрел немигающий небесный глаз и оплакивал людские прегрешения, по слезе за каждый грех.
А вот тетушку Зелиху изнасиловали в ясный день. На синем небе не было ни облачка. Она еще многие годы помнила, какое в этот злосчастный день было небо, и не потому, что обращала взоры к небесам, взывая к божественной помощи Аллаха. Нет, просто в какой-то момент, когда, придавленная его весом, она уже не в силах была отбиваться, голова ее свесилась с кровати, а взгляд уперся в небо, по которому медленно плыл оранжево-черный рекламный воздушный шар с огромной надписью «Кодак». Зелиха с содроганием представила себе чудовищный фотоаппарат, ежесекундно снимающий все происходящее на земле. Моментальный снимок, как на «Полароиде»: комната в стамбульском особняке, сцена изнасилования.
Тогда тетушка Зелиха высказалась так, чтобы раз и навсегда закрыть эту тему:
– Я для этого дела не гожусь. Пусть я и сбитый с толку агностик, но я баба с яйцами и агностиком останусь.
– Прополощи рот с мылом! – гневно рявкнула услышавшая спор бабушка Гульсум.
С тех пор тетушка Зелиха неизменно игнорировала обсуждение этого вопроса. Половина ее домашних были правоверными практикующими мусульманками, другая половина – со всей убежденностью придерживались секуляристских кемалистских взглядов. И те и другие умудрялись, несмотря на постоянные споры, уживаться под одной крышей, а паранормальные явления проникали к ним поверх любых идеологических барьеров и считались столь же естественными, как потребность в еде и питье. Таков был общий расклад, а тетушка Зелиха отмежевалась и от тех и от других.
В итоге получилось, что Петит-Ma так и осталась единственной, кто умел лить свинец в особняке Казанчи. Впрочем, с некоторых пор она уже не считала возможным заниматься гаданием, а именно после того, как в один прекрасный день вдруг обнаружила, что держит в руках полную расплавленного свинца сковородку, но не имеет ни малейшего понятия, что с ней делать дальше. «Почему вы суете мне какую-то раскаленную сковородку?» – спросила она в явном ужасе. У нее осторожно забрали сковородку и с тех пор больше не просили ее погадать.
Но сейчас, когда эта тема снова всплыла, все дружно обернулись к старушке, чтобы проверить, следит ли она за разговором.
Почувствовав себя в центре всеобщего внимания, Петит-Ma подняла голову и с любопытством поглядела на родных, не переставая сосредоточенно жевать кусок суджука. Она молча проглотила его и в тот самый миг, когда все подумали, что она снова погружается в какой-то свой мир, поразила всех ясностью ума.
– Асия, дорогая, я погадаю тебе на свинце и разрушу все злые чары, что сплел вокруг тебя чей-то дурной глаз.
– Спасибо, Петит-Ma, – улыбнулась та.
Когда Асия была маленькой, Петит-Ma часто лила расплавленный свинец, чтобы отогнать от нее дурной глаз. На самом деле Асия была таким слабеньким ребенком, что, казалось, нужно было придать ей какой-то импульс на всю предстоящую жизнь. Она почему-то часто спотыкалась и падала лицом вниз, всякий раз разбивая губу. В этом винили не неловкие детские ножки, а дурной глаз и отправляли ее к Петит-Ma. Поначалу обряд был для Асии чем-то вроде веселой, захватывающей и весьма приятной игры, к тому же ей было лестно всеобщее внимание. Она помнила, сколько удовольствия доставляли ей эти сверхъестественные штучки, ведь в ту пору она еще верила если не в колдовство, то хотя бы в то, что ее родные могут управлять судьбой. Ей нравился обряд во всех деталях: она сидела, скрестив ноги, на самом красивом ковре, а над ней держали одеяло, создавая уютный и укромный шатер, вокруг читали молитвы, а потом раздавалось шипение или даже что-то вроде визга. Это Петит-Ma лила расплавленный свинец в кастрюлю с водой, приговаривая заклинания. Свинец быстро застывал, принимая самые причудливые формы. Если в округе действительно имелся дурной глаз, он всегда выдавал себя – в свинце появлялось что-то вроде глазка. И не было случая, чтобы он не появился.
Асия с самого детства видела, как тетушка Бану гадает на кофейной гуще, а Петит-Ma отводит дурной глаз, однако все равно со временем унаследовала скептический агностицизм матери. Она поняла, что в конечном итоге это лишь вопрос интерпретации. Хочешь найти пурпурных единорогов – скоро начнешь видеть их на каждом шагу. Сходным образом при гадании: если и было какое-то соответствие между материалом, будь то кофейная гуща или расплавленный свинец, и его толкованием, то оно отнюдь не глубоко и подобно связи между пустыней и взошедшей над песками луной. Пустыня служила луне живописным фоном, но луна, очевидно, существовала сама по себе, независимо от пустыни. Так же и человеческий глаз видел в кусочке серого свинца нечто не сводимое к форме, которую принял застывший металл. Если смотреть усердно и долго, можно разглядеть даже пурпурного единорога.
Но теперь, раз уж Петит-Ma сама об этом вспомнила, Асия не стала возражать, несмотря на свой давний скептицизм. Она слишком любила Петит-Ma, чтобы отвергнуть такое предложение, и только пожала плечами: «Ну ладно». К тому же она была уверена, что старушка через пару минут все равно все забудет.
– После завтрака погадаешь мне на свинце, как раньше, – ласково сказала Асия.
В этот момент из ванной комнаты вышла Армануш, со следами бессонной ночи на осунувшемся лице и с отчаянием в глубине прекрасных глаз. Это была какая-то новая Армануш, не та, что прежде, отрешенная от мира и будто повзрослевшая. Она вошла в комнату медленными, осторожными шагами.
– Мы очень опечалены смертью твоей бабушки, – сказала после короткого молчания тетушка Зелиха. – Прими наши искреннейшие соболезнования.
– Спасибо, – ответила Армануш, не поднимая глаз.
Она села на пустой стул между Асией и тетушкой Бану. Асия налила ей чая, а тетушка Бану положила на тарелку яйца, сыр и домашнее абрикосовое варенье. Еще ей дали восьмой симит. Они оставались верны своей традиции и к воскресному завтраку неизменно покупали у разносчика восемь штук.
Но Армануш, равнодушно глядя на еду, рассеянно размешала чай, повернулась к тетушке Зелихе и спросила:
– Можно я с вами встречу маму в аэропорту?
– Разумеется, поедем вместе, – заверила ее тетушка Зелиха и перевела для тех, кто не понимал.
– Я тоже еду, – встряла бабушка Гульсум.
– Хорошо, мама, все поедем, – сказала тетушка Зелиха.
– И я! – выпалила Асия.
– Нет, милочка, ты останешься, – ответила тетушка Зелиха не допускающим возражений тоном. – Ты подождешь дома, тебе же будут гадать.
Асия возмущенно уставилась на мать. «Какого черта!» – говорил ее взгляд.
Почему ее всегда оставляют за бортом? Если в этом доме и был какой-то намек на демократию и свободу слова, то уж точно не для нее. Когда дело касалось Асии, здесь сразу воцарялся самый настоящий тоталитаризм.
У нее вырвался вздох, граничивший с отчаянием. А потом почему-то страшно захотелось поперчить еду, и она потянулась за керамическими снеговиками. Засомневалась было, кого из уродцев взять, но остановилась на женской особи – и в итоге пересолила остатки яичницы.
До конца завтрака Асия сидела с отрешенным, холодным видом.
Через некоторое время тетушка Бану встала и обратилась к ней жалостливым голосом:
– Милая, давай-ка мы тобой прошвырнемся по магазинам? Выйдем сразу после завтрака и через два часа вернемся. Развеемся немножко. Но сначала, – тетушка Бану вдруг оживилась, – идем на кухню, поможешь мне разлить ашуре по вазочкам.
Асия покорно кивнула.
«Какого черта! – думала она. – Какого черта!»
На кухне пахло, как в модном кафе в воскресный день после полудня. Пряный аромат корицы преобладал над всеми прочими запахами. Асия, взяв поварешку, принялась черпать ашуре из огромной кастрюли и разливать по стеклянным вазочкам, по полторы поварешки в каждую.
Интересно, почему тетушка Зелиха не захотела взять ее в аэропорт? Место в машине точно есть. Ей пришло в голову, что тетушка Зелиха старается не подпускать ее слишком близко к гостям. Асия заметила, что мать была не в восторге, узнав, что Мустафа возвращается домой после двадцатилетнего отсутствия.
– Помочь?
Обернувшись, она обнаружила, что за ней наблюдает Армануш.
– Конечно. Давай. Спасибо. – Асия передала ей миску колотого миндаля. – Посыпь, пожалуйста, каждую вазочку.
Минут десять они работали вместе, изредка обмениваясь краткими проникновенными фразами. Армануш вспоминала бабушку Шушан.
– Я ведь и затеяла все это, взяла и сама по себе поехала в Стамбул, потому что надеялась в бабушкином городе почувствовать наследие предков, понять, на чем стою. Думаю, я хотела познакомиться с турками, чтобы ощутить, каково это – быть армянкой. Вся поездка была попыткой приобщиться к бабушкиному прошлому. Я собиралась рассказать ей, как мы разыскивали ее дом. А теперь ее не стало… – Армануш расплакалась. – Мне даже не довелось повидаться с ней напоследок.
Асия обняла подругу, правда, с непривычки выражать любовь и сострадание получилось довольно неуклюже.
– Я очень сожалею о твоей утрате, – сказала она. – Давай до отъезда сходим еще поищем какие-нибудь следы из прошлого твоей бабушки. Можем снова пойти туда, других людей порасспрашиваем, вдруг узнаем что-нибудь.
– Спасибо, но, по правде говоря, после маминого приезда нам вряд ли удастся погулять самостоятельно. Она меня так опекает, шагу не дает ступить.
Услышав, что кто-то идет, подруги замолчали. Это тетушка Бану пришла их проведать. Она постояла, глядя на то, как они украшают вазочки с десертом, а потом с улыбкой спросила:
– Армануш знает историю об ашуре?
Впрочем, это был не столько вопрос, сколько вступление к рассказу. И пока девушки чистили гранаты, а потом их зернами вместе с молотой корицей и колотым миндалем посыпали десятки выстроившихся на прилавке вазочек, тетушка Бану начала свой рассказ:
– Когда-то давным-давно в стране не столь отдаленной настали дурные времена, и люди сошли с правого пути. Аллах долго взирал на их нечестие и наконец отправил к ним посланника по имени Ной, чтобы он наставил их на путь истинный и дал им возможность покаяться. Но, когда Ной отверз уста свои, чтобы возвестить им истину, они не захотели слушать и заглушили его слова проклятиями и бранью. Они оскорбляли его, называли умалишенным, невменяемым, безумцем…
Асия лукаво посмотрела на тетку, она знала, куда жать.
– Но ведь больше всего Ноя удручило предательство жены, правда, тетя? Ведь жена Ноя тоже вступила в ряды отступников?
– Еще бы! Конечно вступила, змея подколодная, – отозвалась тетушка Бану.
Она очень старалась подобающим образом рассказать благочестивую легенду, но никак не могла удержаться от того, чтобы не вставить пару крепких словечек.
– Целых восемьсот лет пытался Ной вразумить жену и весь свой народ… И не спрашивайте, почему ему понадобилось столько времени, – заметила тетушка Бану, – ведь время – лишь капля в океане, и нет смысла сравнивать капли, выяснять, какая больше, какая меньше. Вот так и Ной восемьсот лет молился за свой народ, пытался наставить людей на путь истинный. А потом в один прекрасный день Бог послал к нему архангела Гавриила. «Построй корабль, – шепнул ангел Ною, – и возьми туда всякой твари по паре».
Асия, переводившая эту не нуждавшуюся в переводе историю, немного понизила голос, эта часть рассказа ей нравилась меньше всего.
– Так в Ноевом ковчеге оказались добрые люди всех вероисповеданий, – продолжала тетушка Бану. – Там был и Давид, и Моисей, Соломон, Иисус и Мухаммед, да пребудет с ним мир. Снарядившись должным образом, они взошли на борт и стали ждать. И в скором времени начался потоп. Аллах приказал небу: «Давай, небо, пора! Излей свои воды. Не нужно тебе больше крепиться. Излей на них свои воды и свой гнев!» А потом он воззвал к земле: «Земля, удерживай воду, не впитывай ее!» И вода поднялась с такой скоростью, что погибли все, кроме тех, кто был в ковчеге.
Асия, переводя слова тетушки Бану, снова заговорила громче, это был ее любимый эпизод. Ей нравилось представлять себе, как потоп смывает с лица земли деревни и целые народы, а вместе с ними и воспоминания о прошлом.
– Они плавали много дней, и кругом была лишь вода. Довольно быстро их припасы стали подходить к концу. В один прекрасный день им не из чего было приготовить трапезу. И тогда Ной приказал всем обитателям ковчега: «Несите сюда все, что у вас есть». И все, животные и люди, птицы и насекомые, сторонники разных вероучений, все принесли то немногое, что у них оставалось. Потом смешали все вместе и сварили огромный котел ашуре. – Тетушка Бану с гордой улыбкой посмотрела на плиту, словно там стоял тот самый котел. – Вот история этого яства.
Она утверждала, что все важные события мировой истории случались в годовщину этого дня. Начиная с тех времен, когда Аллах принял покаяние Адама. В этот день Юнус (Иона) был выведен из чрева проглотившего его дельфина, Руми повстречал Шамса, Иисус взят на небеса, а Моисей получил скрижали с десятью заповедями.
– Спроси Армануш, какая самая важная дата в армянской истории, – сказала тетушка Бану Асии, полагая, что, скорее всего, событие придется на этот самый день.
Армануш ответила не раздумывая, как только ей перевели вопрос:
– Геноцид.
– Не думаю, что это впишется в твою схему, – улыбнулась тетке Асия, но переводить ответ не стала.
На кухне появилась тетушка Зелиха, с сумочкой в руках, и скомандовала:
– Так, направляющиеся в аэропорт пассажиры, пора, все в машину!
– Я с вами! – Асия бросила поварешку на прилавок.
– Мы этот вопрос уже обсудили, – безучастно и каким-то не своим голосом возразила тетушка Зелиха. С такой жутковатой хрипотцой, словно ее устами говорил кто-то чужой. И этот чужой приказал: – Ты, милочка, остаешься дома.
Больнее всего было оттого, что Асия не могла понять, что выражало ее лицо. Она чем-то расстроила мать, но не могла взять в толк чем, разве что самим фактом своего существования.
– Ну и чем я ей на этот раз не угодила? – всплеснула руками Асия, когда тетушка Зелиха и Армануш ушли.
– Ничем, дорогая, она тебя так любит, – проговорила тетушка Бану. – Оставайся со мной и с моими джиннами. Вот сейчас все вместе доделаем ашуре и пойдем по магазинам.
Но Асии совсем не хотелось никуда идти. Со вздохом она зачерпнула горсть гранатовых зерен, чтобы украсить оставшиеся вазочки. Она равномерно сыпала зерна, словно оставляла путеводные знаки, чтобы потерявшийся ребенок нашел дорогу домой. Ей подумалось, что в прошлой жизни гранатовые зерна могли быть маленькими драгоценными рубинами.
– Тетушка, – повернулась Асия к старшей тетке, – а что случилось с твоей золотой брошкой? Помнишь, у тебя была такая, в виде граната? Где она?
Тетушка Бану побледнела, восседавший, как обычно, на плече мсье Стервец шепнул ей на ухо:
– Что заставляет нас вспоминать и задавать вопросы?
Страшный, ужасающий Всемирный потоп начался с пары легких, неслышных капель дождя. Никто не заметил эти случайные капли, предвестницы надвигающейся катастрофы. А на небе собирались мрачные тучи, серые и тяжелые, словно налитые свинцом и полные дурного глаза. Сквозь просветы в облаках смотрел немигающий небесный глаз и оплакивал людские прегрешения, по слезе за каждый грех.
А вот тетушку Зелиху изнасиловали в ясный день. На синем небе не было ни облачка. Она еще многие годы помнила, какое в этот злосчастный день было небо, и не потому, что обращала взоры к небесам, взывая к божественной помощи Аллаха. Нет, просто в какой-то момент, когда, придавленная его весом, она уже не в силах была отбиваться, голова ее свесилась с кровати, а взгляд уперся в небо, по которому медленно плыл оранжево-черный рекламный воздушный шар с огромной надписью «Кодак». Зелиха с содроганием представила себе чудовищный фотоаппарат, ежесекундно снимающий все происходящее на земле. Моментальный снимок, как на «Полароиде»: комната в стамбульском особняке, сцена изнасилования.