Стамбульский бастард
Часть 17 из 40 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
После ужина Армануш удалилась в комнату девочек, чтобы сделать пару звонков. Сначала она набрала Сан-Франциско, стоя лицом к лицу с Джонни Кэшем. Напротив нее, над столом, висел его плакат.
– Бабушка, это я! – воскликнула она радостно, но осеклась. – А что это там за шум?
– Ой, ерунда, дорогая, – последовал ответ, – нам трубы в ванной меняют. Оказалось, твой дядя Дикран все напутал. Пришлось сантехника вызывать. Расскажи лучше про себя.
Это был ожидаемый вопрос, и Армануш стала излагать свой обычный распорядок дня в Аризоне. Ей было совестно врать, но она успокаивала себя тем, что это ложь во благо. Разве она могла сказать прямо: «Ни в какой я не в Аризоне, я в твоем родном городе».
Повесив трубку, она подождала минуту-другую. Задумчиво сделала глубокий вдох и, собрав все свое мужество, нашла нужный номер. Она твердо решила сохранять спокойствие и не показывать раздражения, но с трудом удержалась, услышав нервный голос матери.
– Эми, дорогая, почему же ты раньше не звонила? Как ты? Как погода в Сан-Франциско? Они тебя не обижают?
– Да, мама, все хорошо. Погода… – Армануш пожалела, что не посмотрела в Интернете метеорологическую сводку. – Погода хорошая, только ветер, как всегда.
– Да, – перебила ее Роуз, – я тебе звонила и звонила, но твой мобильник выключен. Я так волновалась!
– Мама, послушай, пожалуйста! – сказала Армануш, сама удивившись решительным ноткам в своем голосе. – Мне неловко, когда ты звонишь сюда к бабушке. Давай договоримся: я тебе буду звонить, а не ты мне, ну пожалуйста!
– Это они тебя заставляют? – подозрительно спросила Роуз.
– Нет, мам, конечно нет. Ради бога! Это я тебя прошу.
Роуз неохотно согласилась. Она жаловалась, что у нее совсем не остается времени на себя, что она разрывается между работой и домашними делами. Но потом повеселела: в магазине все для дома «Хоум депот» была распродажа, и они с Мустафой решили купить новые шкафчики на кухню.
– А скажи, – Роуз была полна энтузиазма, – как ты относишься к вишневому дереву? Думаешь, хорошо будет смотреться у нас на кухне?
– Ну да, наверное, да…
– И я так считаю. Ну а если темный дуб? Это, конечно, подороже, зато сразу видно высший класс. Что, по-твоему, лучше?
– Даже не знаю, мама, дуб тоже хорошо.
– Ну вот, ты мне совсем не помогаешь, – вздохнула Роуз.
Повесив трубку, Армануш посмотрела по сторонам, ей вдруг все показалось таким чужим. Эти турецкие ковры, старомодные лампы у кровати, непривычная мебель, книги и газеты на незнакомом языке… Ей стало так страшно, как бывало только в самом раннем детстве.
Когда Армануш было шесть лет, они с матерью однажды ехали на машине и в какой-то богом забытой аризонской глухомани у них неожиданно закончился бензин. Только через час на дороге показалась другая машина. Роуз проголосовала, и грузовик остановился. В кабине сидели два здоровенных мужика жуткого вида, хмурые и грубые. Не говоря ни слова, они подвезли их до ближайшей бензоколонки. После того как их высадили и грузовик исчез вдали, Роуз, всхлипывая, прижала к себе Армануш и стала причитать дрожащими от ужаса губами: «Боже, а если бы они оказались дурными людьми? Они же могли нас похитить, изнасиловать и убить, и нас бы никогда не нашли. И как я могла пойти на такое? Так рисковать!»
Армануш сейчас тоже чувствовала нечто подобное, хотя, конечно, все было куда менее драматично. Вот она в Стамбуле, живет у совершенно незнакомых людей, а ее родные даже и не подозревают. И как она могла поступить столь опрометчиво? А вдруг это дурные люди?
Глава 9
Цедра
Ранним утром Асия Казанчи и Армануш Чахмахчян отправились на поиски дома, где родилась бабушка Шушан. Они без труда нашли нужный квартал – это был очень милый и довольно шикарный район в европейской части города. Но дома там больше не было. Вместо него возвышалась современная пятиэтажка. Весь первый этаж занимал дорогой рыбный ресторан. Прежде чем войти внутрь, Асия посмотрелась в зеркало, поправила волосы и недовольно взглянула на свою грудь.
Время ужина еще не наступило, в ресторане было пусто, только пара официантов выметали вчерашний мусор, а розовощекий толстый повар готовил закуски и основные блюда на вечер, окруженный облаком умопомрачительных ароматов. Асия расспросила всех, пытаясь выяснить, что тут было раньше. Но официанты совсем недавно приехали в Стамбул из курдской деревушки на юго-востоке страны, а повар, хотя и жил в городе несколько дольше, совершенно не знал об истории этого места.
– Очень немногие коренные стамбульские семьи продолжают жить в фамильных домах, – заявил повар со значительным видом и принялся чистить и потрошить огромную скумбрию. – Раньше это был космополитический город, – продолжил он и при этом переломил скумбрии хребет сначала над хвостом, потом за головой. – Вот взять наших соседей. Были евреи, много евреев. И греки были, и армяне… Мальчиком я всегда покупал рыбу у греческих рыбаков. У матери была портниха армянка. У отца – начальник еврей. Мы все были вперемешку.
Армануш обернулась к Асии:
– Спроси, почему теперь по-другому.
– Потому что Стамбул – не город, – заметил повар, лицо его озарилось, и он повысил голос, приготовившись сказать нечто важное. – Он с виду как город, но это не так. Стамбул – это город-корабль. Мы все живем на корабле.
С этими словами он схватил рыбу за голову и стал дергать хребет туда-сюда. На миг Армануш представилось, что скумбрия сделана из фарфора и вот-вот разлетится на кусочки прямо у него в руках. Но мгновение спустя повар ловко вытащил всю кость целиком.
Довольный собой, он продолжил:
– Мы все пассажиры, одна партия приходит, другая уходит, евреи уходят, русские приходят, там, где мой брат живет, полно молдаван… Завтра и они уйдут, на их место придут другие. Так оно устроено…
Они поблагодарили повара и бросили прощальный взгляд на скумбрию, которая теперь разинула рот в ожидании начинки. Асия была разочарована, Армануш расстроена. На выходе из ресторана им открылся изумительный вид – Босфорский пролив сверкал в лучах зимнего солнца. Они заслонились от яркого света и вдохнули полной грудью. Пахло весной.
Не зная, чем теперь заняться, девушки рассеянно бродили по улицам и не пропускали ни одного лоточника: купили вареную кукурузу, фаршированные мидии, халву из манки и, наконец, большой кулек подсолнечных семечек. Принимаясь за очередное лакомство, они перескакивали на новую тему и обсудили много разных вопросов, избегая лишь трех, которых молодые девушки обычно касаются, только когда познакомятся получше: секса, мужчин и своих отцов.
– Мне нравится твоя семья, – сказала Армануш, – они такие живые.
– А то я не знаю, – парировала Асия и зазвенела браслетами.
На ней была длинная хипповская юбка, серо-зеленая с темно-красным набивным цветочным узором, и множество украшений: бусы, браслеты и серебряные кольца почти на каждом пальце. Рядом с таким нарядом джинсы и твидовый пиджак Армануш казались ей самой какими-то слишком будничными.
– Но у этого есть свои минусы, – сказала Асия. – Знаешь, как тяжко расти в доме, полном женщин, где просто не продохнуть от их всепоглощающей любви. В доме ты, единственный ребенок, вынуждена быть взрослее, чем все взрослые, вместе взятые. Я, конечно, очень благодарна за то, что они отдали меня в первоклассную школу, лучшего образования в этой стране, пожалуй, нигде не получишь. Одна беда – они хотят, чтобы я преуспела в том, чего они сами в жизни не добились, понимаешь? – (Армануш, увы, понимала.) – В результате мне приходилось разрываться на части, чтобы одновременно воплотить мечты всех моих родственниц. С шести лет я учила английский, что само по себе нормально, но этим дело не ограничилось. На следующий год я брала частные уроки французского. В девять меня отдали на скрипку, и я целый год мучилась, хотя очевидным образом не имела к этому ни таланта, ни склонности. После этого рядом с нами открыли каток, и мои тетки решили, что я должна стать фигуристкой. Они мечтали увидеть, как я, в усыпанном блестками платье, грациозно кружусь по льду под звуки нашего государственного гимна. Мне предстояло стать турецкой Катариной Витт! И вот в скором времени я уже нарезала круги на льду, то и дело приземляясь на попу при очередной попытке сделать пируэт. Меня до сих пор бросает в дрожь от скрипа коньков.
Из приличия Армануш удержалась от смеха, хотя едва ли могла вообразить картину уморительнее, чем Асия, исполняющая пируэты на международном соревновании по фигурному катанию.
– Потом они пробовали сделать из меня бегуна на длинные дистанции. Надо только тренироваться побольше, и из меня вполне может выйти чудо-спортсменка, достойная представлять Турцию на Олимпийских играх! Боже милостивый, вообрази меня, с таким бюстом, на марафонской дистанции!
На этот раз Армануш не выдержала и засмеялась.
– Знаешь, я ума не приложу, что эти спортсменки с собой делают, но они же все плоские, как доски. Наверное, мужские гормоны пьют, чтобы грудь сдулась. А женщины вроде меня не созданы для легкой атлетики. Это противоречит основополагающим законам физики. Смотри, тело движется вперед и ускоряется в соответствии с законом ускорения. Ускорение пропорционально вызывающей его силе и совпадает с ней по направлению. И что же происходит? Буфера тоже ускоряются, но двигаются в собственном ритме, совершено некстати, вверх-вниз и в итоге тебя тормозят. Первый закон Ньютона плюс закон всемирного тяготения. Никаких шансов на победу. Страшный конфуз, – горячо добавила Асия. – Славу богу, этот этап мы быстро прошли! Затем я брала уроки рисования. Более того, меня до недавнего времени гоняли на балет, пока мама не узнала, что я все равно прогуливала, и махнула на меня рукой.
Армануш кивнула с видом человека, узнающего в рассказе другого детали собственной жизни. Она на себе испытала, что такое всепоглощающая любовь тетушек, но ей было как-то неловко об этом говорить. Вместо этого она спросила:
– Слушай, я никак не пойму, эта дама, с которой вы меня встретили в аэропорту, та, с кольцом в носу… – Армануш хихикнула, но взяла себя в руки. – Зелиха… это же твоя мама? Но ты зовешь ее тетей, правильно?
– Да, правильно. Это может сбить с толку. Я сама иногда путаюсь, – сказала Асия и закурила первую за этот день сигарету.
Она уже успела заметить, что Армануш не выносит табака. Асия еще не совсем разобралась в новой подруге, но уже записала ее в разряд воспитанных девочек. Если в ее пристойном стерильном мире закурить сигарету – преступление, то как же она сможет принять другие привычки своей хозяйки? Она выпустила дым в сторону как можно дальше от Армануш, но ветер легко принес его обратно.
– Я и не помню, когда начала называть мать тетушкой, сколько мне лет было. Может, с самого начала. – Асия говорила почти шепотом, но глаза у нее горели. – Понимаешь, меня растили все эти тетушки, и каждая играла роль матери. Моя беда в том, что я в каком-то смысле единственная дочь четырех женщин. Тетушка Фериде, как ты, наверное, могла заметить, несколько ку-ку, она никогда не была замужем. Она сменила кучу работ; в маниакальной фазе, например, была потрясающей продавщицей. Тетушка Севрие была очень счастлива в браке, но овдовела и вместе с мужем потеряла единственную отраду в жизни. После этого она всецело посвятила себя преподаванию отечественной истории. Между нами, я думаю, она просто не любит секс и питает отвращение ко всем потребностям человеческого тела. Еще есть старшая сестра, тетушка Бану. Она соль земли. Формально она замужем, но почти не общается с мужем. У нее случилось страшное несчастье: было два чудесных мальчика, и оба умерли.
Армануш тяжело вздохнула, не зная, что сказать на это.
– Меня не удивляет, что тетушка Бану ищет утешения у Аллаха, – добавила Асия, играя бусами. – Короче, суть в том, что меня с рождения окружали четыре тетушки-мамочки или мамочки-тетушки. Надо было или всех называть мамой, или мать – тетушкой Зелихой. Последнее оказалось как-то проще.
– А ей не было обидно?
Асия вдруг оживилась, заметив проплывавший в открытом море ржаво-красный грузовой корабль. Она любила смотреть на проходившие вдоль Босфорского пролива суда. Ей нравилось воображать, как живется команде, нравилось видеть свой город глазами моряка, который всегда в пути, у которого нет ни порта назначения, ни потребности сойти на сушу.
– Обидно? Нет, что ты. Она же в девятнадцать лет забеременела. Может, это странно звучит, но я думаю, ей даже легче, что я не зову ее мамой. Они все были как бы мои тетушки, и окружающим был не так заметен ее грех. Не было блудной матери, не на кого пальцем показывать. Вообще-то, я не исключаю, что изначально они сами меня к этому подтолкнули, а потом я привыкла и уже не могла называть ее иначе, как тетушка.
– Она мне понравилась, – сказала Армануш, а потом смущенно осеклась. – Ты сказала грех, какой грех?
– Ну, она родила внебрачного ребенка. Моя мать… – Асия наморщила нос, подыскивая подходящее слово. – Позор нашей семьи. Этакая воинственная бунтарка принесла в подоле.
Мимо проплыл российский нефтяной танкер, на берег накатывались мелкие волны.
– Да, я заметила, что отец вроде отсутствует, но подумала, что он умер или что-то типа этого, – запнулась Армануш. – Мне очень жаль.
– Очень жаль, что мой отец, наверное, жив? – усмехнулась Асия и покосилась на Армануш; та залилась краской. – Хотя, знаешь, ты права, – продолжила Асия, гневно сверкая глазами, – то есть я тоже так считаю. Если бы отец был мертв, мы бы раз и навсегда покончили с неопределенностью. Это меня и бесит больше всего, я все время думаю, что он может быть кем угодно. Если вот так не иметь ни малейшего понятия о том, что за человек твой отец, невольно начинаешь себе что-то сочинять. Может быть, я каждый день вижу его по телевизору или слышу его голос по радио. А может, я когда-то где-то сталкивалась с ним лицом к лицу. Может, ехала с ним в автобусе. Может быть, это профессор, к которому я подхожу после лекции, или фотограф, чью выставку я иду смотреть, или вот этот уличный торговец. Чем черт не шутит?
Речь шла о поджаром мужчине с тонкими усиками, лет сорока с лишним. Перед ним была витрина со множеством гигантских банок всякого рода солений, из которых он с помощью автоматического аппарата выжимал рассол. Заметив, что его рассматривают две девушки, он широко осклабился. Армануш сразу отвернулась, а Асия гневно на него посмотрела.
– То есть мама тебе не говорила, кто твой отец? – осторожно спросила Армануш.
– Моя мама – особый случай. Если не хочет, ничего не скажет. Она самая упрямая, самая несгибаемая женщина на свете. Не думаю, что остальные в курсе. Сомневаюсь, что мама с кем-то этим поделилась. Да они бы мне и не сказали, даже если бы знали. Мне никто никогда ничего не говорит. Я в этом доме изгой, меня навек отрешили от страшных семейных тайн. Они меня отгородили якобы для того, чтобы защитить. – Асия разгрызла семечку и выплюнула шелуху. – Постепенно это стало игрой в обе стороны: они отгораживаются от меня, я – от них.
В полумиле от берега, на небольшом катере, в толпе других пассажиров стоял какой-то человек. Он только что закурил, в одной руке держал сигарету, а в другой – невероятное дерево из ярких воздушных шаров, они вспыхивали в небе всеми оттенками желтого, оранжевого и багряного. Может быть, это был просто уставший продавец, многодетный отец семейства, который, утомившись после рабочего дня, решил немного срезать дорогу и даже не подозревал, как живописно плыл по синим волнам, оставляя за собой шлейф дыма и целый каскад ярких красок.
Застигнутые врасплох этой красотой, Армануш и Асия безмолвно смотрели вслед катеру, пока последний шарик не скрылся за линией горизонта.
– Давай где-нибудь посидим? – предложила Асия, словно утомленная увиденным.
Неподалеку было какое-то захудалое уличное кафе.
– А теперь расскажи, ты какую музыку слушаешь? – спросила Асия, как только они нашли свободный столик и заказали напитки: Асия – чай с лимоном, Армануш – колу-лайт со льдом.
Вопрос этот был очевидной попыткой познакомиться поближе, ведь именно музыка была мостиком, связывавшим Асию с окружающим миром.
– Классическую музыку, этно, армянскую и джаз, – ответила Армануш. – А ты?
– О, у меня немного другие вкусы. – Асия вдруг покраснела, сама не зная почему. – Я довольно долго слушала всякий тяжеляк, ну, знаешь, альтернативную музыку, панк, постпанк, индастриал-метал, дэт-метал, дарквэйв, психоделию, еще иногда ска третьей волны и готик-рок. Такую фигню.
– Да? – переспросила Армануш, обычно относившая «такую фигню» к категории совершенно бездарной музыки, любимой или декадентствующими подростками, или безнадежно потерянными взрослыми, которым ярость заменяет силу характера.
– Да, но недавно я подсела на Джонни Кэша. И все. С тех пор только его и слушаю. Люблю Кэша. Он на меня такую тоску нагоняет, что вся моя собственная хандра проходит.
– А местную музыку ты что, совсем не слушаешь? Ну, турецкую, турецкий поп…
– Турецкий поп!!! Никогда! – Асия в ужасе замахала руками, словно отгоняла приставучего уличного торговца.
Армануш почувствовала, что лучше остановиться, и не стала развивать эту тему. А еще она заключила, что туркам, кажется, свойственно ненавидеть самих себя.
– Бабушка, это я! – воскликнула она радостно, но осеклась. – А что это там за шум?
– Ой, ерунда, дорогая, – последовал ответ, – нам трубы в ванной меняют. Оказалось, твой дядя Дикран все напутал. Пришлось сантехника вызывать. Расскажи лучше про себя.
Это был ожидаемый вопрос, и Армануш стала излагать свой обычный распорядок дня в Аризоне. Ей было совестно врать, но она успокаивала себя тем, что это ложь во благо. Разве она могла сказать прямо: «Ни в какой я не в Аризоне, я в твоем родном городе».
Повесив трубку, она подождала минуту-другую. Задумчиво сделала глубокий вдох и, собрав все свое мужество, нашла нужный номер. Она твердо решила сохранять спокойствие и не показывать раздражения, но с трудом удержалась, услышав нервный голос матери.
– Эми, дорогая, почему же ты раньше не звонила? Как ты? Как погода в Сан-Франциско? Они тебя не обижают?
– Да, мама, все хорошо. Погода… – Армануш пожалела, что не посмотрела в Интернете метеорологическую сводку. – Погода хорошая, только ветер, как всегда.
– Да, – перебила ее Роуз, – я тебе звонила и звонила, но твой мобильник выключен. Я так волновалась!
– Мама, послушай, пожалуйста! – сказала Армануш, сама удивившись решительным ноткам в своем голосе. – Мне неловко, когда ты звонишь сюда к бабушке. Давай договоримся: я тебе буду звонить, а не ты мне, ну пожалуйста!
– Это они тебя заставляют? – подозрительно спросила Роуз.
– Нет, мам, конечно нет. Ради бога! Это я тебя прошу.
Роуз неохотно согласилась. Она жаловалась, что у нее совсем не остается времени на себя, что она разрывается между работой и домашними делами. Но потом повеселела: в магазине все для дома «Хоум депот» была распродажа, и они с Мустафой решили купить новые шкафчики на кухню.
– А скажи, – Роуз была полна энтузиазма, – как ты относишься к вишневому дереву? Думаешь, хорошо будет смотреться у нас на кухне?
– Ну да, наверное, да…
– И я так считаю. Ну а если темный дуб? Это, конечно, подороже, зато сразу видно высший класс. Что, по-твоему, лучше?
– Даже не знаю, мама, дуб тоже хорошо.
– Ну вот, ты мне совсем не помогаешь, – вздохнула Роуз.
Повесив трубку, Армануш посмотрела по сторонам, ей вдруг все показалось таким чужим. Эти турецкие ковры, старомодные лампы у кровати, непривычная мебель, книги и газеты на незнакомом языке… Ей стало так страшно, как бывало только в самом раннем детстве.
Когда Армануш было шесть лет, они с матерью однажды ехали на машине и в какой-то богом забытой аризонской глухомани у них неожиданно закончился бензин. Только через час на дороге показалась другая машина. Роуз проголосовала, и грузовик остановился. В кабине сидели два здоровенных мужика жуткого вида, хмурые и грубые. Не говоря ни слова, они подвезли их до ближайшей бензоколонки. После того как их высадили и грузовик исчез вдали, Роуз, всхлипывая, прижала к себе Армануш и стала причитать дрожащими от ужаса губами: «Боже, а если бы они оказались дурными людьми? Они же могли нас похитить, изнасиловать и убить, и нас бы никогда не нашли. И как я могла пойти на такое? Так рисковать!»
Армануш сейчас тоже чувствовала нечто подобное, хотя, конечно, все было куда менее драматично. Вот она в Стамбуле, живет у совершенно незнакомых людей, а ее родные даже и не подозревают. И как она могла поступить столь опрометчиво? А вдруг это дурные люди?
Глава 9
Цедра
Ранним утром Асия Казанчи и Армануш Чахмахчян отправились на поиски дома, где родилась бабушка Шушан. Они без труда нашли нужный квартал – это был очень милый и довольно шикарный район в европейской части города. Но дома там больше не было. Вместо него возвышалась современная пятиэтажка. Весь первый этаж занимал дорогой рыбный ресторан. Прежде чем войти внутрь, Асия посмотрелась в зеркало, поправила волосы и недовольно взглянула на свою грудь.
Время ужина еще не наступило, в ресторане было пусто, только пара официантов выметали вчерашний мусор, а розовощекий толстый повар готовил закуски и основные блюда на вечер, окруженный облаком умопомрачительных ароматов. Асия расспросила всех, пытаясь выяснить, что тут было раньше. Но официанты совсем недавно приехали в Стамбул из курдской деревушки на юго-востоке страны, а повар, хотя и жил в городе несколько дольше, совершенно не знал об истории этого места.
– Очень немногие коренные стамбульские семьи продолжают жить в фамильных домах, – заявил повар со значительным видом и принялся чистить и потрошить огромную скумбрию. – Раньше это был космополитический город, – продолжил он и при этом переломил скумбрии хребет сначала над хвостом, потом за головой. – Вот взять наших соседей. Были евреи, много евреев. И греки были, и армяне… Мальчиком я всегда покупал рыбу у греческих рыбаков. У матери была портниха армянка. У отца – начальник еврей. Мы все были вперемешку.
Армануш обернулась к Асии:
– Спроси, почему теперь по-другому.
– Потому что Стамбул – не город, – заметил повар, лицо его озарилось, и он повысил голос, приготовившись сказать нечто важное. – Он с виду как город, но это не так. Стамбул – это город-корабль. Мы все живем на корабле.
С этими словами он схватил рыбу за голову и стал дергать хребет туда-сюда. На миг Армануш представилось, что скумбрия сделана из фарфора и вот-вот разлетится на кусочки прямо у него в руках. Но мгновение спустя повар ловко вытащил всю кость целиком.
Довольный собой, он продолжил:
– Мы все пассажиры, одна партия приходит, другая уходит, евреи уходят, русские приходят, там, где мой брат живет, полно молдаван… Завтра и они уйдут, на их место придут другие. Так оно устроено…
Они поблагодарили повара и бросили прощальный взгляд на скумбрию, которая теперь разинула рот в ожидании начинки. Асия была разочарована, Армануш расстроена. На выходе из ресторана им открылся изумительный вид – Босфорский пролив сверкал в лучах зимнего солнца. Они заслонились от яркого света и вдохнули полной грудью. Пахло весной.
Не зная, чем теперь заняться, девушки рассеянно бродили по улицам и не пропускали ни одного лоточника: купили вареную кукурузу, фаршированные мидии, халву из манки и, наконец, большой кулек подсолнечных семечек. Принимаясь за очередное лакомство, они перескакивали на новую тему и обсудили много разных вопросов, избегая лишь трех, которых молодые девушки обычно касаются, только когда познакомятся получше: секса, мужчин и своих отцов.
– Мне нравится твоя семья, – сказала Армануш, – они такие живые.
– А то я не знаю, – парировала Асия и зазвенела браслетами.
На ней была длинная хипповская юбка, серо-зеленая с темно-красным набивным цветочным узором, и множество украшений: бусы, браслеты и серебряные кольца почти на каждом пальце. Рядом с таким нарядом джинсы и твидовый пиджак Армануш казались ей самой какими-то слишком будничными.
– Но у этого есть свои минусы, – сказала Асия. – Знаешь, как тяжко расти в доме, полном женщин, где просто не продохнуть от их всепоглощающей любви. В доме ты, единственный ребенок, вынуждена быть взрослее, чем все взрослые, вместе взятые. Я, конечно, очень благодарна за то, что они отдали меня в первоклассную школу, лучшего образования в этой стране, пожалуй, нигде не получишь. Одна беда – они хотят, чтобы я преуспела в том, чего они сами в жизни не добились, понимаешь? – (Армануш, увы, понимала.) – В результате мне приходилось разрываться на части, чтобы одновременно воплотить мечты всех моих родственниц. С шести лет я учила английский, что само по себе нормально, но этим дело не ограничилось. На следующий год я брала частные уроки французского. В девять меня отдали на скрипку, и я целый год мучилась, хотя очевидным образом не имела к этому ни таланта, ни склонности. После этого рядом с нами открыли каток, и мои тетки решили, что я должна стать фигуристкой. Они мечтали увидеть, как я, в усыпанном блестками платье, грациозно кружусь по льду под звуки нашего государственного гимна. Мне предстояло стать турецкой Катариной Витт! И вот в скором времени я уже нарезала круги на льду, то и дело приземляясь на попу при очередной попытке сделать пируэт. Меня до сих пор бросает в дрожь от скрипа коньков.
Из приличия Армануш удержалась от смеха, хотя едва ли могла вообразить картину уморительнее, чем Асия, исполняющая пируэты на международном соревновании по фигурному катанию.
– Потом они пробовали сделать из меня бегуна на длинные дистанции. Надо только тренироваться побольше, и из меня вполне может выйти чудо-спортсменка, достойная представлять Турцию на Олимпийских играх! Боже милостивый, вообрази меня, с таким бюстом, на марафонской дистанции!
На этот раз Армануш не выдержала и засмеялась.
– Знаешь, я ума не приложу, что эти спортсменки с собой делают, но они же все плоские, как доски. Наверное, мужские гормоны пьют, чтобы грудь сдулась. А женщины вроде меня не созданы для легкой атлетики. Это противоречит основополагающим законам физики. Смотри, тело движется вперед и ускоряется в соответствии с законом ускорения. Ускорение пропорционально вызывающей его силе и совпадает с ней по направлению. И что же происходит? Буфера тоже ускоряются, но двигаются в собственном ритме, совершено некстати, вверх-вниз и в итоге тебя тормозят. Первый закон Ньютона плюс закон всемирного тяготения. Никаких шансов на победу. Страшный конфуз, – горячо добавила Асия. – Славу богу, этот этап мы быстро прошли! Затем я брала уроки рисования. Более того, меня до недавнего времени гоняли на балет, пока мама не узнала, что я все равно прогуливала, и махнула на меня рукой.
Армануш кивнула с видом человека, узнающего в рассказе другого детали собственной жизни. Она на себе испытала, что такое всепоглощающая любовь тетушек, но ей было как-то неловко об этом говорить. Вместо этого она спросила:
– Слушай, я никак не пойму, эта дама, с которой вы меня встретили в аэропорту, та, с кольцом в носу… – Армануш хихикнула, но взяла себя в руки. – Зелиха… это же твоя мама? Но ты зовешь ее тетей, правильно?
– Да, правильно. Это может сбить с толку. Я сама иногда путаюсь, – сказала Асия и закурила первую за этот день сигарету.
Она уже успела заметить, что Армануш не выносит табака. Асия еще не совсем разобралась в новой подруге, но уже записала ее в разряд воспитанных девочек. Если в ее пристойном стерильном мире закурить сигарету – преступление, то как же она сможет принять другие привычки своей хозяйки? Она выпустила дым в сторону как можно дальше от Армануш, но ветер легко принес его обратно.
– Я и не помню, когда начала называть мать тетушкой, сколько мне лет было. Может, с самого начала. – Асия говорила почти шепотом, но глаза у нее горели. – Понимаешь, меня растили все эти тетушки, и каждая играла роль матери. Моя беда в том, что я в каком-то смысле единственная дочь четырех женщин. Тетушка Фериде, как ты, наверное, могла заметить, несколько ку-ку, она никогда не была замужем. Она сменила кучу работ; в маниакальной фазе, например, была потрясающей продавщицей. Тетушка Севрие была очень счастлива в браке, но овдовела и вместе с мужем потеряла единственную отраду в жизни. После этого она всецело посвятила себя преподаванию отечественной истории. Между нами, я думаю, она просто не любит секс и питает отвращение ко всем потребностям человеческого тела. Еще есть старшая сестра, тетушка Бану. Она соль земли. Формально она замужем, но почти не общается с мужем. У нее случилось страшное несчастье: было два чудесных мальчика, и оба умерли.
Армануш тяжело вздохнула, не зная, что сказать на это.
– Меня не удивляет, что тетушка Бану ищет утешения у Аллаха, – добавила Асия, играя бусами. – Короче, суть в том, что меня с рождения окружали четыре тетушки-мамочки или мамочки-тетушки. Надо было или всех называть мамой, или мать – тетушкой Зелихой. Последнее оказалось как-то проще.
– А ей не было обидно?
Асия вдруг оживилась, заметив проплывавший в открытом море ржаво-красный грузовой корабль. Она любила смотреть на проходившие вдоль Босфорского пролива суда. Ей нравилось воображать, как живется команде, нравилось видеть свой город глазами моряка, который всегда в пути, у которого нет ни порта назначения, ни потребности сойти на сушу.
– Обидно? Нет, что ты. Она же в девятнадцать лет забеременела. Может, это странно звучит, но я думаю, ей даже легче, что я не зову ее мамой. Они все были как бы мои тетушки, и окружающим был не так заметен ее грех. Не было блудной матери, не на кого пальцем показывать. Вообще-то, я не исключаю, что изначально они сами меня к этому подтолкнули, а потом я привыкла и уже не могла называть ее иначе, как тетушка.
– Она мне понравилась, – сказала Армануш, а потом смущенно осеклась. – Ты сказала грех, какой грех?
– Ну, она родила внебрачного ребенка. Моя мать… – Асия наморщила нос, подыскивая подходящее слово. – Позор нашей семьи. Этакая воинственная бунтарка принесла в подоле.
Мимо проплыл российский нефтяной танкер, на берег накатывались мелкие волны.
– Да, я заметила, что отец вроде отсутствует, но подумала, что он умер или что-то типа этого, – запнулась Армануш. – Мне очень жаль.
– Очень жаль, что мой отец, наверное, жив? – усмехнулась Асия и покосилась на Армануш; та залилась краской. – Хотя, знаешь, ты права, – продолжила Асия, гневно сверкая глазами, – то есть я тоже так считаю. Если бы отец был мертв, мы бы раз и навсегда покончили с неопределенностью. Это меня и бесит больше всего, я все время думаю, что он может быть кем угодно. Если вот так не иметь ни малейшего понятия о том, что за человек твой отец, невольно начинаешь себе что-то сочинять. Может быть, я каждый день вижу его по телевизору или слышу его голос по радио. А может, я когда-то где-то сталкивалась с ним лицом к лицу. Может, ехала с ним в автобусе. Может быть, это профессор, к которому я подхожу после лекции, или фотограф, чью выставку я иду смотреть, или вот этот уличный торговец. Чем черт не шутит?
Речь шла о поджаром мужчине с тонкими усиками, лет сорока с лишним. Перед ним была витрина со множеством гигантских банок всякого рода солений, из которых он с помощью автоматического аппарата выжимал рассол. Заметив, что его рассматривают две девушки, он широко осклабился. Армануш сразу отвернулась, а Асия гневно на него посмотрела.
– То есть мама тебе не говорила, кто твой отец? – осторожно спросила Армануш.
– Моя мама – особый случай. Если не хочет, ничего не скажет. Она самая упрямая, самая несгибаемая женщина на свете. Не думаю, что остальные в курсе. Сомневаюсь, что мама с кем-то этим поделилась. Да они бы мне и не сказали, даже если бы знали. Мне никто никогда ничего не говорит. Я в этом доме изгой, меня навек отрешили от страшных семейных тайн. Они меня отгородили якобы для того, чтобы защитить. – Асия разгрызла семечку и выплюнула шелуху. – Постепенно это стало игрой в обе стороны: они отгораживаются от меня, я – от них.
В полумиле от берега, на небольшом катере, в толпе других пассажиров стоял какой-то человек. Он только что закурил, в одной руке держал сигарету, а в другой – невероятное дерево из ярких воздушных шаров, они вспыхивали в небе всеми оттенками желтого, оранжевого и багряного. Может быть, это был просто уставший продавец, многодетный отец семейства, который, утомившись после рабочего дня, решил немного срезать дорогу и даже не подозревал, как живописно плыл по синим волнам, оставляя за собой шлейф дыма и целый каскад ярких красок.
Застигнутые врасплох этой красотой, Армануш и Асия безмолвно смотрели вслед катеру, пока последний шарик не скрылся за линией горизонта.
– Давай где-нибудь посидим? – предложила Асия, словно утомленная увиденным.
Неподалеку было какое-то захудалое уличное кафе.
– А теперь расскажи, ты какую музыку слушаешь? – спросила Асия, как только они нашли свободный столик и заказали напитки: Асия – чай с лимоном, Армануш – колу-лайт со льдом.
Вопрос этот был очевидной попыткой познакомиться поближе, ведь именно музыка была мостиком, связывавшим Асию с окружающим миром.
– Классическую музыку, этно, армянскую и джаз, – ответила Армануш. – А ты?
– О, у меня немного другие вкусы. – Асия вдруг покраснела, сама не зная почему. – Я довольно долго слушала всякий тяжеляк, ну, знаешь, альтернативную музыку, панк, постпанк, индастриал-метал, дэт-метал, дарквэйв, психоделию, еще иногда ска третьей волны и готик-рок. Такую фигню.
– Да? – переспросила Армануш, обычно относившая «такую фигню» к категории совершенно бездарной музыки, любимой или декадентствующими подростками, или безнадежно потерянными взрослыми, которым ярость заменяет силу характера.
– Да, но недавно я подсела на Джонни Кэша. И все. С тех пор только его и слушаю. Люблю Кэша. Он на меня такую тоску нагоняет, что вся моя собственная хандра проходит.
– А местную музыку ты что, совсем не слушаешь? Ну, турецкую, турецкий поп…
– Турецкий поп!!! Никогда! – Асия в ужасе замахала руками, словно отгоняла приставучего уличного торговца.
Армануш почувствовала, что лучше остановиться, и не стала развивать эту тему. А еще она заключила, что туркам, кажется, свойственно ненавидеть самих себя.