Стальная империя

Аналогичную работу на Севере России курировал сэр Джордж Марк Уотсон Макдоног, свободно владеющий несколькими скандинавскими языками, и выдающий себя за шведского коммивояжёра. В 1898 году он женился на Алине Боргстром из Гельсингфорса и пребывал здесь на абсолютно законных основаниях. Стиль работы Макдонога в корне отличался от порывистого Мэнсфилда. Его сильной стороной являлось умение “загребать жар чужими руками” и у него это получалось! В Финляндии для обаятельного Макдонога охотно таскали каштаны из огня финские социалисты-сепаратисты при молчаливой поддержке РСДРП, убежденной, что национализм “малых народностей” – естественная реакция на великодержавный великорусский шовинизм, а стало быть, не является препятствием для прочного революционного союза.

Главная задача Макдонога – лишить Петербург подвоза продовольствия – решалась революционными боевыми группами на щелчок пальцев. Далее – организация голодного бунта и паники в столице России. Только после этого в дело должен был вступить Вернон Джордж Уоллегрейв Келл, подписывающий шифровки английской буквой «К» – констебль Военного министерства. Будучи агентом разведслужбы, он действовал под прикрытием корреспондента газеты «Дэйли Телеграф», владел китайским, немецким, итальянским, французским, русским и польским языками. По сигналу от адмирала Хау две тысячи боевиков Вернона, гремучая смесь из эсеров и бывших гвардейцев, должны были, разбившись на группы по пять человек, одновременно атаковать правительственные учреждения столицы России, парализовав военное и гражданское управления.



В этой майорской компании единственный гражданский “штафирка” – сэр Джордж Уи́льям Бьюке́нен, всю жизнь находившийся на дипломатической службе. Его отец был посланником в Дании, там Джордж и родился. Это обстоятельство, как и служба в Риме, Токио, Вене, Берлине и Дармштадте, где он познакомился с будущей Императрицей Александрой Федоровной, предопределили его роль в этой компании – Бьюкенен отвечал за трофеи. После оккупации Мемеля и Либавы таковых хватало. Караваны судов круглосуточно вставали под загрузку, вывозя в метрополию “что Бог послал”, оставляя за спиной разоренные предприятия и поместья, униженных и оскорбленных туземцев. Действия англичан в Европе ничем не отличались от Индии и Африки.

Кроме того, Бьюкенен поспешно скупал распродаваемую недвижимость в Петербурге и окрестностях. После начала военных действий изрядно подешевевшие из-за распродаж усадьбы и дворцы падали в цене непрерывно. Надо было уцепить имущество по минимальным ценам, чтобы потом, когда Россия станет колонией Великобритании, все можно было выгодно перепродать.

Штаб английской разведывательной миссии разместился в бывшем дворце великого князя Алексея Александровича, хотя мог выбрать любой из тридцати других, перекупленных Бьюкененом. Здание на перекрестке Английского проспекта и набережной Мойки обладало одним неоспоримым преимуществом – высокой башней в пять этажей. На ней комфортно разместилась антенна беспроволочного телеграфа, а закрытый двор с высоким забором хорошо маскировал активность постояльцев, выдававших себя за англиканских миссионеров.

Военно-революционная машина была запущена и работала на полных оборотах. Саботаж и диверсии достигли апогея. Всё было готово к решительному восстанию. Оставалось только дождаться условного сигнала о прорыве английской эскадры к Петербургу…





* * *


Той же ночью. На борту “Принс Джордж”.

– У нас больше нет крейсеров, если не считать пары шлюпов с восемнадцатиузловым ходом. У нас осталось всего четыре дестройера…

Короткую северную ночь разорвал взрыв.

– Торпедная атака! Повреждена сеть по левому борту! След за кормой! Они промазали, сэр!

Лучи прожекторов отчаянно метались по черной глади воды, противоминные орудия палили, куда попало, но…

– Это была субмарина, – адмирал Керзон-Хау с силой провел ладонями по лицу. – Мне доложили, что видели погружающуюся рубку, но обстрелять ее не успели. Судя по всему, русские дали залп из надводного положения с максимальной дистанции, так что нам повезло.

Участники совещания переглянулись.

– Итак, джентльмены… Мне следовало сделать это еще после первой попытки прорыва и уж точно сразу после катастрофы у Эзеля, но я испугался. Я боялся за свою карьеру, не понимая, что есть вещи поважнее. Моя трусость стоила нам минимум дюжины кораблей и нескольких сотен превосходных моряков. Теперь, – он усмехнулся, – моей карьере уже ничто не грозит, мертвому карьера не нужна. Поэтому я принял решение: мы уходим к Борнхольму. Надеюсь, еще не поздно сохранить хотя бы его.

– Но, сэр…

– Сообщите об этом армии и морской пехоте на берегу. Русским лодкам, броненосцам и миноносцам нужно минимум трое суток на возвращение в Ригу и пополнение боекомплекта. Так что время на эвакуацию у наших есть. Уведомите командование Либавской экспедиции: если будут кочевряжиться, через семьдесят два часа останутся один на один с армией царя, без нашей артиллерийской поддержки и очень скоро – без снабжения по морю. Дайте телеграмму в Адмиралтейство и, Алан… Я буду признателен, если Его Величество узнает о нашем отходе к Борнхольму как можно скорее.





Глава 22. Император




Ставка Верховного Главнокомандования.

– Таким образом, антиправительственные выступления, грамотно организованные и хорошо подготовленные, охватили в настоящее время всё Финляндское княжество: на Севере – Виленскую, Ковенскую губернию, на Западе – всю Лифляндию, – Зубатов сделал паузу и выжидающе посмотрел на императора. Тот уставился в окно на ускользающий весенний закат и казалось, был полностью отрешен от всех мирских дел и тревожных известий.

– Продолжайте, Сергей Васильевич, я внимательно слушаю, – не поворачиваясь, устало произнес монарх, нащупывая правой рукой на подоконнике пачку любимых папирос.

– Транссиб блокирован от Красноярска до Читы. Губерния почти полностью в руках бунтовщиков. Во всех городах захват власти идет по одному и тому же сценарию – мосты, телеграф, вокзал и затем – осада государственных учреждений. В Иркутске объявился революционный штаб, так называемое Временное правительство, призывающее к низложению существующей правящей династии и выборам в Учредительное собрание. Оно пользуется поддержкой на селе благодаря взятому на вооружение лозунгу социал-революционеров “Земля – крестьянам!”… Один из первых манифестов – амнистия кулакам и помещикам, как они пишут, “аграриям, пострадавшим от царского произвола”.

– Да, ничто не ново под Луной, всё повторяется… Мосты, телеграф, вокзал… – император неожиданно вставил непонятную для Зубатова реплику. – Аграрный вопрос – это, конечно, важно. Какими еще политическими изысками балуют российских подданных катилинарии?[43]

–”Временные” напирают на половинчатость, поспешность и неграмотность проводимых реформ, указывают на негодную внешнюю политику, допустившую смертельное противостояние с самой сильной державой мира, поставившую Отечество на грань гибели. Вспоминают в качестве примера военного столкновения с Британией печальные итоги Крымской войны, пугают, что на этот раз только черноморским флотом не отделаемся, объявляют себя спасителями России и намекают на наличие предварительной договоренности с Лондоном о благосклонности британской монархии в случае смены режима в России.

– Временные… Это Вы хорошо сказали, Сергей Васильевич, политически верно… А что скажете про конфуз с вашим рабочим заводоуправлением? Вы, спевшись с Дзержинским, на нем так настаивали…

Зубатов потупился. Фабричные и заводские комитеты, управляющие производством, как высшее проявление промышленной демократии, казались ему самым естественным продолжением долгой кропотливой работы с рабочими кружками и Обществом взаимного вспомоществования. Он полагал, что таким образом будет ликвидирована любая возможность радикализации пролетариата, исчезнет база для революционной агитации, а сами предприятия покажут пример производительности и дисциплины.[44] В действительности всё оказалось наоборот. Именно предприятия, управляемые выборными комитетами, почти сразу продемонстрировали редкую склочность при налаживании связей производственной кооперации, а в кризисной обстановке оказались самыми политически неустойчивыми, где всего пара говорунов легко блокировала всю хозяйственную деятельность и превращала производственный процесс в сплошной митинг трудящихся.

– Не краснейте и не кручиньтесь, Сергей Васильевич, – махнул император рукой, – у Вас и у Феликса Эдмундовича нет опыта организации рабочего самоуправления, а следовательно, понимания пределов его полезности. Зато теперь вы сможете квалифицированно пояснить некоторым горячим головам, почему выборность начальника не является такой уж хорошей идеей и тем более – панацеей. А то наши умники-африканеры, насмотревшись на военную организацию буров, стремятся внедрить выборность командиров солдатскими комитетами… Расскажите им, как выглядит излишняя увлеченность политическими новациями в нашем, а не в субтропическом климате. Как планируете исправлять ошибки и восстанавливать работоспособность предприятий?

– Дзержинский со своими “инквизиторами” уже выехал на Урал …

– Хм… Ну вот и ещё один урок, Сергей Васильевич. Неоправданный либерализм в руководстве всегда заканчивается террором со стороны управляющих, желающих вернуть контроль над ситуацией, или со стороны управляемых, стремящихся избавиться от любых рудиментов контроля. Я полностью разделяю вашу стратегию. Чтобы погасить в зародыше русский бунт, бессмысленный и беспощадный, действующая власть должна стать радикальнее самих революционеров. Но даже в этом случае следует помнить – недовольные будут всегда. “Дайте человеку необходимое и он захочет удобств. Обеспечьте его удобствами – он будет стремиться к роскоши. Осыпьте его роскошью – он начнет вздыхать по изысканному. Позвольте ему получать изысканное и он возжаждет безумств. Одарите его всем, что он пожелает – он будет жаловаться, что его обманули и что он получил совсем не то, что хотел.”[45] Но довольно об этом. Что в Петербурге?

– Как сообщает Ратаев, вопрос о слиянии партии социалистов-революционеров с социал-демократами для совместных террористических действий продвигается вперед быстрыми шагами. Положение становится день ото дня серьезнее и опаснее.[46]


– Парвус?

– Да, а также Гершуни и МакДональд… Сегодня должно состояться очередное совещание и велика вероятность, что стороны договорятся по всем вопросам.

– В таком случае и мы тянуть больше не будем. Передайте Лаврову – пусть сегодня же от имени адмирала Хау шлёт условный сигнал Петербургскому ревкому о прорыве британской эскадры в Финский залив. Надеюсь, наш цифирный комитет и лично Эрнст Феттерлейн[47] не напрасно корпели над расшифровкой телеграфной переписки английских резидентов…





* * *


Император проводил Зубатова до самого выхода из здания Сената. Такой шаг мог трактоваться, как знак исключительного благоволения, и Сергей Васильевич чувствовал себя польщённым. В действительности, монарху просто захотелось выйти из душного кабинета и пройтись по брусчатке Кремля, проинспектировав собственные мысли, похожие на солдат перед атакой в ожидании приказа. Никто из его подчиненных, благожелателей и врагов во всем этом новом для него старом мире не мог даже догадаться, каким образом он собирается использовать каждого из них и какая конфигурация выстроится на шахматной доске в ближайшее время. Использовать… Это ничуть не смущало императора. Политика – не место для “сердечных согласий”, особенно в России начала ХХ века, где экономические противоречия настолько тесно переплетены с национальными и социальными, что становится неважно, на какую клавишу политического музыкального инструмента нажимать – всё равно будут затронуты все струны. Важно, чтобы звучал гармонично.

“Та-а-ак, что у нас на повестке дня. Зубатов немного взбодрился, а то после откровенного провала эксперимента с рабочим самоуправлением ходил, как тень”. Император опасался, не задумал ли Сергей Васильевич что-нибудь суицидальное. А ведь предупреждал, увещевал, но не мог рассказать, что всё это уже видел, трогал руками и даже разгребал революционные авгиевы конюшни… Как же давно это было…



Прошлая жизнь. 1918.

Александр Шляпников, “товарищ по несчастью”, отправленный Лениным вместе со Сталиным в Царицын с твёрдым наказом без хлеба для голодающего Петрограда не возвращаться, пихнул перед собой изрядно помятого мужичонку, а сам устало сполз по стене и прикрыл лицо поношенным картузом.

– Всё! Больше никого не нашёл. Цеха пустые. Станочный парк разграблен.

Сталин выругался, пнул со злости обломок кирпича и, схватив за шиворот мужичка, прошипел с сильным кавказским акцентом:

– Кто таков, что тут делаешь?

Мужичонка икнул, выбросив в сторону Сталина шлейф сивушного перегара, со второго раза собрал в кучку расфокусированное зрение и довольно бодро, хоть и заплетающимся языком, ответил:

– Ларин Илья, уполномоченный завкома железнодорожных мастерских, направлен товарищем Зайцевым для организации товарного обмена…

– Какой Зайцев? Какой обмен? У нас хлеб! Нам нужны паровозы, вагоны! Нужны ремонтники! Где все? Почему мастерские не работают?

Завкомовец ещё раз икнул, опасливо посмотрел на стоящих рядом со Сталиным красноармейцев, но откуда-то изнутри в нем начал подниматься революционный пролетарский протест от такого бесцеремонного отношения.

– А в чём, собственно, дело? Кто вы такие? Что тут раскомандовались?

Шляпников сунул под нос оскорблённому гегемону ленинский мандат и повторил с железом в голосе:

– Где администрация? Почему не работают мастерские? Кто отвечает за ремонт подвижного состава?

– Значит так, товарищи из Петрограда, – мужичок бухнулся на битый кирпич и, перейдя из вертикали в полугоризонталь, почувствовал себя более уверенно, – завком принял решение на этой неделе не работать!..

– Как не работать? Почему? – буквально взорвался Сталин…

– А ты на глотку меня не бери, – совсем освоился в обстановке Ларин, – мы ещё не таких видали! Сейчас не царское время! Трудовой коллектив решил не работать и баста! Раньше нас все эксплуатировали, а теперь мы сами принимаем решения….

Шляпников зло сплюнул вязкую слюну и вопросительно посмотрел на Сталина.

Сталин окаменел. Завкомовец слово в слово повторил его мысли, которыми он успокаивал себя во время поездки по заснеженному полумёртвому Петрограду. “Стало быть, так тоже можно трактовать свободу трудящихся? Вот такое, значит, “светлое будущее”? Ах ты, сын ишака!” И чувствуя, как из груди поднимается в голову горячая волна гнева, Сталин развёл руками и буквально шёпотом произнёс, стараясь не глядеть на икающего гегемона:

– Ну, а что поделаешь, товарищ Шляпников? Если пролетариат решил отдыхать, так тому и быть! Не можем же мы идти против воли трудящихся, не правда ли, товарищ Ларин?

Пьяненький завкомовец послушно начал кивать головой с такой интенсивностью, что казалось, шея не выдержит заданной амплитуды.

– А что, товарищ Ларин, не прогуляться ли нам тут недалеко?

– Куда? – заинтригованно встрепенулся Ларин.

– Да вот, к ближайшей стеночке, где мы шлёпнем тебя и весь твой завком за саботаж и вредительство делу пролетарской революции…

С последними словами красноармейцы синхронно подхватили обмякшего завкомовца, пытавшегося схватить за рукав наркома, но Сталин уже шёл прочь, шепча под нос что-то о сознательных трудящихся, которым надо только отдать заводы, а дальше они уже сами всё правильно отрегулируют и рождение Царства Труда станет просто неизбежным…





* * *


Император не заметил, что давно сошел с брусчатки и брёл неприкаянно по покрытому свежей зеленью газону под изумленные взгляды охраны. Виновато улыбнувшись, вернулся на привычную “тропу”. Удивительная штука – человеческая память. Она позволяет забыть, что делал утром, но бережно, в мельчайших деталях хранит всё, что происходило полвека тому назад… “Так, стоп! Хватит копаться в прошлом, оно уже никогда не будет прежним будущим! Надо ещё раз проверить диспозиции в настоящем.”