Сшивающий время
Часть 9 из 15 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Мужчина прищурился и посмотрел на меня с таким ледяным безразличием, что при иных обстоятельствах его можно было счесть явной грубостью.
- Пока Вы не изложили её, я не знаю её характера и посему вряд ли могу отказать. Что Вам угодно, месье...
'А мужичок с характером', - подумал я.
- Можете обращаться ко мне монсеньор, пока, этого достаточно.
Петрус привстал и произнёс:
- Слушаю Вас, монсеньор.
- Я хотел бы обсудить возможность вашего переезда вместе с вашим оборудованием в Россию, чтобы вы вновь занялись своим делом.
- Заманчивое предложение, и видит бог, я бы ухватился за него двумя руками и привлёк бы к этому всю семью, но как Вы сказали, монсеньор, к сожалению, - Петрус указал рукой на станки, - оно уже не наше. Сегодня в полночь, истекает срок оплаты по залогу, и я вряд ли разыщу нужную сумму. К несчастью, герр Кёниг слишком поздно прислал свою машину.
Над неспокойным серым морем дул холодный, пронизывающий ветер. В хмуром небе с пронзительным криком кружили чайки, не решавшиеся опуститься к грохочущему белой пеной прибою. Качка ощущалась даже в бухте, и Модест с сыном, и Марго: с видом мучеников готовились к свиданию с морской болезнью. Хотя по суровым меркам этой бухты погода была далеко не самой худшей, сильный северо-западный ветер неистово вспенивал гребни серо-зелёных морских валов и окутывал завесой брызг, видавший виды деревянный причал. Наконец, когда карета была зафиксирована, а лошади заведены в специально огороженное место, матросы стали заносить только что доставленные продукты. Кок, осматривая свежую рыбу, вдруг ухватил самую бойкую, которая ещё крутила хвостом из стороны в сторону, силясь выбраться из бочки, и выбросил её в море. Произошло своего рода жертвоприношение, ритуал, необходимый для удовлетворения какого-то древнего инстинкта, восполнявшего эмоциональную отдушину моряков; это была своего рода примета, которая признавалась как капитаном, так и командой корабля. И стоило этому случиться, как спустя час, когда судно выходило из бухты, погода внезапно смилостивилась. Стоит заметить, что и в дальнейшем нам не пришлось испытывать каких-либо катаклизмов.
Я часто проводил время на палубе. Вечно и постоянно меняющееся море засасывало взгляд, манило в свои смертельные объятия. Мне всегда нравилось это зрелище. Пожалуй, сложно найти человека, который родился у Баренцева моря и всю жизнь прожил на берегах Чёрного и не испытывал того трепета перед стихией, когда можно вздохнуть полной грудью пропитанный йодом воздух, прикрыть глаза и почувствовать нечто. Просто потому, что море само по себе подобно колышущемуся бесконечному полотну жизни, и я чувствую сродство с ним. Впрочем, мне до сих пор не удалось объяснить Полине, в чём состоит притягательность волн и восторг души от солёных брызг, когда резвятся Нереиды. В море не имеет значения ни то, что с тобой было, ни то, что с тобой будет. Пока стихия дремлет под присмотром Тритона, величаво поднимающиеся и опускающиеся барашки на волнах словно убаюкивают воспоминания, лишают страха тревог, даже самих мыслей. Всё гармонично и всё хорошо. Судно шло ходко, порою, даже чересчур, а время пролетало настолько незаметно, что мы и не успели соскучиться по тверди, как оказались у конечной точки маршрута. На судне присутствовал ещё один пассажир, возвращавшийся в Россию гувернёр, с документами ветеринара, по имени Жером Фуркад, но мы с ним практически не общались.
***
В первых числах марта Рига встретила нас снежной крошкой и завыванием ветра над песчаными косами Балтийского моря. Вид скучных дюн и неба, покрытого грозными клубящимися тучами, таил в себе суровое очарование и умиротворение. Впрочем, весьма вероятно, что в моей памяти просто шевельнулись детские воспоминания об этом янтарном крае. Когда с чемоданом в руке отец долго стоял на вокзале, вглядываясь в номера проезжающих автобусов. Мне же с моим ростом удавалось лишь рассмотреть прохожих. И в эти минуты ожидания вальяжная неспешность рижан, словно все они двигались в киселе, после спринта Москвы, надолго стала ассоциироваться со всей Прибалтикой. Возможно, окажись мы тогда в городе в будний день, когда все спешат на работу, всё бы выглядело иначе, но вышло так. Тем временем серебристые блики играли на гребнях волн, и залив потихоньку превращался в бурный поток из водорослей и песка, где у берега, прибрежные дюны скрывали брызги водяной пыли. По холмам гулял ледяной ветер, срывая песчаные верхушки, а в здании таможни входная дверь сотрясалась и угрожающе скрипела.
Необходимо было найти хоть какой-нибудь транспорт, так как до рекомендованной гостиницы, оказалось, без малого полторы версты. Будь я один, я бы не отказался от пешей прогулки, но оставленный за спиной груз ответственности вынуждал действовать со всей поспешностью. Едва наши бумаги были осмотрены, как мне на глаза попался целый табор торгового люда и, вычленив среди них самого представительного, я отозвал его в сторонку и показал амулет с клыками. Молча посмотрев на предмет в моей руке, купец отдал своим товарищам распоряжения и предложил последовать за ним. Попав в амбар на самой окраине порта, где трудились лишь несколько грузчиков, а воздух, тяжёлый и влажный, был пропитан запахом конопли и дёгтя, мы ни секунды не задерживаясь, прошли его насквозь. Холодный склад был почти пуст и заканчивался узким ведущим вниз коридором, через который мы проследовали в новое помещение. И тут я обозрел целую армию работников, которые передвигали коробки, бочки и ящики с места на место, действуя слажено и уверено, словно армия муравьёв в муравейнике. Высокие штабеля товаров, от которых шёл аромат пролитого вина и сладких сушёных фруктов, рулоны тканей и ещё чего-то, более контрабандного напоминали пещеру Али-Бабы.
- Какая помощь потребуется? - уточнил купец, когда мы оказались в закутке с письменным столом и карсельской лампой.
- На судне из Амстердама находится моя карета с личными вещами и две тысячи пудов сахара с прочей мелочью.
- Есть что-нибудь такое, о чём не стоит никому знать?
- Нет, всё прилично.
- Я сейчас напишу записку одному человеку, - после недолгого размышления произнёс купец. - Племянник пойдёт с Вами, он его знает. Заплатите ту сумму, которую назовут.
- Сахар и прочий груз надо доставить в Смоленск, - добавил я. - На склады к Иллариону Фёдоровичу.
- Знаю такого, - многозначительно прищурившись, сказал купец. - Только сейчас непомерно дорого выйдет. Предлагаю обождать месяц-два, а как реки вскроются, и дорога подсохнет, тогда и везти. Дешевле на баржах, но решение остаётся за Вами.
- Я подумаю и сообщу.
Буквально уже к вечеру, избежав пристальных таможенных досмотров, сахар и прочий груз оказался на складе купца, а карета и наш многочисленный багаж стояли во дворе небольшой гостиницы, - до которой и идти особо не потребовалось - где в своё время останавливался Ромашкин. Утром мы ехали в Смоленск, прихватив в качестве второго кучера гувернёра-ветеринара Жерома. Молодой человек оказался совершенно стеснённый в средствах и напросился на любых условиях. Каретные мастера с типографской семьёй отправлялись за нами спустя неделю, как будет выписана подорожная; и уже со всей уверенностью можно было заявить об окончании французских каникул.
2. Делай что должно.
В конце концов, все грозовые, бурные и неистовые ветры от наших недружелюбных соседей стихли, тёмные облака лишений разошлись, густой туман невыносимейших страданий рассеялся, а сильнейшие ливни преследований прошли. Бог с радостью послал России тихую и спокойную погоду, ясное и яркое солнце. Как же многое надо было успеть за это отведённое горними силами время. В пору было позвать детей Урана и Геи, дабы они, своими титаническими усилиями смогли совершить невозможное: раскрутить это увязшее в непролазной грязи невежества колесо надежды, надежды на светлое будущее.
Я вздрогнул и потёр руки в тщетной попытке согреться. Чёрт бы побрал этого Семечкина с его экономией: уж могли бы протопить, не май месяц на дворе. Наконец, послышался скрип половиц, в дверь поскреблись, и я услышал, как управляющий подозвал Марусю и что-то негромко ей сказал.
- С возвращением, Алексей Николаевич, - войдя в кабинет, произнёс Семечкин. - Мы уж и не знали, что думать. Как уехали в Санкт-Петербург, так ни одной весточки от Вас и не пришло.
Я поднял со стола несколько писем с требованием и тихо произнёс:
- Вы знаете, что это такое?
Семечкин в ответ лишь кивнул.
- Пожалуй, я могу их оставить Вам, чтобы Вы ознакомились с ними на досуге до того, как мы продолжим обсуждение этой темы. Но они явно были вскрыты, и я предполагаю, что повторное чтение бессмысленно.
- Я не смел это делать без Вашего одобрения.
- Это не личная корреспонденция, она приходит в имение Есиповичей, а Вы мой управляющий и по-хорошему, должны держать руку на пульсе. Только поэтому мы ещё беседуем. Или я не прав?
Я посмотрел на Семечкина сверлящим взглядом, спрашивая объяснения. Тот сощурился, а затем неторопливо кивнул.
- Неужели нельзя было хоть немного подумать головой и избавить меня от этого недоразумения с выплатами?
- Никак было невозможно.
- Почему? - спросил я.
- Алексей Николаевич, Вы не читали моих отчётов? - недоумённо произнёс Семечкин.
- Прочёл, однако, не все объяснения меня устраивают. Скажите откровенно, почему финансовых средств такого рентабельного предприятия как лесопилка, недостаточно, чтобы выплатить полагающиеся акционерам дивиденды? Хотя бы Бранду!
- Причины очень просты, но их много. Одни кроются в Вашей расточительности, другие, видимо, связаны с низкой покупательной способностью людей, - ответил со вздохом Семечкин.
Он собрал лежавшие перед ним бухгалтерские книги, отчёты и прочие документы и начал подробно объяснять, в чём заключаются эти причины, которых было действительно не один десяток. Я, глядя на крепкого управляющего, заметил, что его взгляд обращён куда-то на потолок, и понял, что он готов, если нужно, говорить до ночи.
Его спич на секунду прервала вошедшая горничная. Маруся поставила передо мной глинтвейн с пряностями, купленными в Амстердаме, и я крепко обхватил серебряный кубок, пытаясь согреть руки. Отпитый мною глоток тут же прогнал неприятное ощущение в горле. Голос Семечкина вздымался и понижался бессмысленными волнами, переходя то на драматический баритон, то на тенор, то на заговорщицкий шёпот; но я почти не разбирал слов. Мне ужасно захотелось покинуть эту холодную комнату и уехать. Хотя бы в Смоленск.
- Достаточно, - жёстко произнёс я, обрывая монолог. - Утром перед моим отъездом получите четыреста рублей ассигнациями. Разменяете и в кассе мастерских вывесите объявление о выплате рабочим дивидендов за десятый год.
- Будет исполнено, - пробормотал Семечкин. - А эти? - указывая на стопку писем.
- Эти? - задумчиво произнёс я. - А этим напишите уведомления. Пусть приезжают сюда, предъявляют акции и получают свои проценты. Сколько там им накапало?
- Пятьсот двадцать три рублика и сорок четыре копейки, - как по прочитанному доложил Семечкин.
- В таком случае получите тысячу. Впрочем, раз бухгалтерские книги у Вас с собой, то заберёте прямо сейчас. Пишите в приходной части о внесении мною этой суммы.
Управляющий раскрыл тетрадь и с моего разрешения, гибким, бронзовым каллиграфическим пером стал заполнять строчки, после чего произнёс:
- Готово.
- Пожалуй, если Вы не возражаете, - сказал я, вынимая пачку пятидесятирублёвых ассигнаций и обеспокоенно глядя на смутившегося Семечкина, - я мог бы коснуться нескольких менее значимых проблем, в которых помощь и житейский совет были бы очень ценны.
- Чем смогу, Алексей Николаевич.
- Мне нужно подобрать место на реке, желательно поблизости, где можно будет построить новое предприятие по изготовлению повозок.
- Тогда Вам в Кислые нужно.
- Странное название, Вы не находите?
- Отчего ж странное? Деревня как деревня, не хуже и не лучше прочих, - обронил Семечкин и чуть слышно добавил: - Как увидите, так и поймёте.
- Что вы там сказали? - не расслышал я.
- Говорю, увидеть надо, Алексей Николаевич, - отчётливо произнёс Семечкин.
- Некогда мне. Посему и спросил совета.
- Тогда, как с выплатами завершу, могу съездить в Касплю и узнать, сколько хотят за Кислые.
- Договорились.
Вместо того чтобы допить глинтвейн, или хотя бы попрощаться с управляющим, я немного отодвинулся назад вместе с креслом и внимательно посмотрел на Семечкина.
- А теперь поговорим о том, ради чего я позвал Вас в столь позднее время. В ближайшее время сюда прибудут сезонные работники.
- Как много? - поинтересовался управляющий.
- Две дюжины, полная артель. Их нужно будет разместить, откормить, по всей видимости, переодеть и этим займётесь лично Вы. Используйте их силу по-своему усмотрению, но не перетруждать. Пусть лёд в ледники носят, пруд копают, в общем, разберётесь. К концу марта они должны быть здоровыми и крепкими. Труд им предстоит каторжный.
- Всё сделаю, Алексей Николаевич.
- Чуть не забыл, я намереваюсь навестить Анну Викентьевну и, зная, что несколько девочек из Борисовки учатся в пансионе, было бы замечательно, если бы их родители передали им весточки.
Видя, как Семечкин озабочено нахмурился, я немедленно поинтересовался причиной его состояния.
- С весточками может не получиться, - чуть ли не скрипя, признался он. - Родители девочек не ведают грамоты.
- Просто навестите их и напишите с их слов письма. Подарки для детей я подготовлю сам. Жду Вас к семи утра.
- Пока Вы не изложили её, я не знаю её характера и посему вряд ли могу отказать. Что Вам угодно, месье...
'А мужичок с характером', - подумал я.
- Можете обращаться ко мне монсеньор, пока, этого достаточно.
Петрус привстал и произнёс:
- Слушаю Вас, монсеньор.
- Я хотел бы обсудить возможность вашего переезда вместе с вашим оборудованием в Россию, чтобы вы вновь занялись своим делом.
- Заманчивое предложение, и видит бог, я бы ухватился за него двумя руками и привлёк бы к этому всю семью, но как Вы сказали, монсеньор, к сожалению, - Петрус указал рукой на станки, - оно уже не наше. Сегодня в полночь, истекает срок оплаты по залогу, и я вряд ли разыщу нужную сумму. К несчастью, герр Кёниг слишком поздно прислал свою машину.
Над неспокойным серым морем дул холодный, пронизывающий ветер. В хмуром небе с пронзительным криком кружили чайки, не решавшиеся опуститься к грохочущему белой пеной прибою. Качка ощущалась даже в бухте, и Модест с сыном, и Марго: с видом мучеников готовились к свиданию с морской болезнью. Хотя по суровым меркам этой бухты погода была далеко не самой худшей, сильный северо-западный ветер неистово вспенивал гребни серо-зелёных морских валов и окутывал завесой брызг, видавший виды деревянный причал. Наконец, когда карета была зафиксирована, а лошади заведены в специально огороженное место, матросы стали заносить только что доставленные продукты. Кок, осматривая свежую рыбу, вдруг ухватил самую бойкую, которая ещё крутила хвостом из стороны в сторону, силясь выбраться из бочки, и выбросил её в море. Произошло своего рода жертвоприношение, ритуал, необходимый для удовлетворения какого-то древнего инстинкта, восполнявшего эмоциональную отдушину моряков; это была своего рода примета, которая признавалась как капитаном, так и командой корабля. И стоило этому случиться, как спустя час, когда судно выходило из бухты, погода внезапно смилостивилась. Стоит заметить, что и в дальнейшем нам не пришлось испытывать каких-либо катаклизмов.
Я часто проводил время на палубе. Вечно и постоянно меняющееся море засасывало взгляд, манило в свои смертельные объятия. Мне всегда нравилось это зрелище. Пожалуй, сложно найти человека, который родился у Баренцева моря и всю жизнь прожил на берегах Чёрного и не испытывал того трепета перед стихией, когда можно вздохнуть полной грудью пропитанный йодом воздух, прикрыть глаза и почувствовать нечто. Просто потому, что море само по себе подобно колышущемуся бесконечному полотну жизни, и я чувствую сродство с ним. Впрочем, мне до сих пор не удалось объяснить Полине, в чём состоит притягательность волн и восторг души от солёных брызг, когда резвятся Нереиды. В море не имеет значения ни то, что с тобой было, ни то, что с тобой будет. Пока стихия дремлет под присмотром Тритона, величаво поднимающиеся и опускающиеся барашки на волнах словно убаюкивают воспоминания, лишают страха тревог, даже самих мыслей. Всё гармонично и всё хорошо. Судно шло ходко, порою, даже чересчур, а время пролетало настолько незаметно, что мы и не успели соскучиться по тверди, как оказались у конечной точки маршрута. На судне присутствовал ещё один пассажир, возвращавшийся в Россию гувернёр, с документами ветеринара, по имени Жером Фуркад, но мы с ним практически не общались.
***
В первых числах марта Рига встретила нас снежной крошкой и завыванием ветра над песчаными косами Балтийского моря. Вид скучных дюн и неба, покрытого грозными клубящимися тучами, таил в себе суровое очарование и умиротворение. Впрочем, весьма вероятно, что в моей памяти просто шевельнулись детские воспоминания об этом янтарном крае. Когда с чемоданом в руке отец долго стоял на вокзале, вглядываясь в номера проезжающих автобусов. Мне же с моим ростом удавалось лишь рассмотреть прохожих. И в эти минуты ожидания вальяжная неспешность рижан, словно все они двигались в киселе, после спринта Москвы, надолго стала ассоциироваться со всей Прибалтикой. Возможно, окажись мы тогда в городе в будний день, когда все спешат на работу, всё бы выглядело иначе, но вышло так. Тем временем серебристые блики играли на гребнях волн, и залив потихоньку превращался в бурный поток из водорослей и песка, где у берега, прибрежные дюны скрывали брызги водяной пыли. По холмам гулял ледяной ветер, срывая песчаные верхушки, а в здании таможни входная дверь сотрясалась и угрожающе скрипела.
Необходимо было найти хоть какой-нибудь транспорт, так как до рекомендованной гостиницы, оказалось, без малого полторы версты. Будь я один, я бы не отказался от пешей прогулки, но оставленный за спиной груз ответственности вынуждал действовать со всей поспешностью. Едва наши бумаги были осмотрены, как мне на глаза попался целый табор торгового люда и, вычленив среди них самого представительного, я отозвал его в сторонку и показал амулет с клыками. Молча посмотрев на предмет в моей руке, купец отдал своим товарищам распоряжения и предложил последовать за ним. Попав в амбар на самой окраине порта, где трудились лишь несколько грузчиков, а воздух, тяжёлый и влажный, был пропитан запахом конопли и дёгтя, мы ни секунды не задерживаясь, прошли его насквозь. Холодный склад был почти пуст и заканчивался узким ведущим вниз коридором, через который мы проследовали в новое помещение. И тут я обозрел целую армию работников, которые передвигали коробки, бочки и ящики с места на место, действуя слажено и уверено, словно армия муравьёв в муравейнике. Высокие штабеля товаров, от которых шёл аромат пролитого вина и сладких сушёных фруктов, рулоны тканей и ещё чего-то, более контрабандного напоминали пещеру Али-Бабы.
- Какая помощь потребуется? - уточнил купец, когда мы оказались в закутке с письменным столом и карсельской лампой.
- На судне из Амстердама находится моя карета с личными вещами и две тысячи пудов сахара с прочей мелочью.
- Есть что-нибудь такое, о чём не стоит никому знать?
- Нет, всё прилично.
- Я сейчас напишу записку одному человеку, - после недолгого размышления произнёс купец. - Племянник пойдёт с Вами, он его знает. Заплатите ту сумму, которую назовут.
- Сахар и прочий груз надо доставить в Смоленск, - добавил я. - На склады к Иллариону Фёдоровичу.
- Знаю такого, - многозначительно прищурившись, сказал купец. - Только сейчас непомерно дорого выйдет. Предлагаю обождать месяц-два, а как реки вскроются, и дорога подсохнет, тогда и везти. Дешевле на баржах, но решение остаётся за Вами.
- Я подумаю и сообщу.
Буквально уже к вечеру, избежав пристальных таможенных досмотров, сахар и прочий груз оказался на складе купца, а карета и наш многочисленный багаж стояли во дворе небольшой гостиницы, - до которой и идти особо не потребовалось - где в своё время останавливался Ромашкин. Утром мы ехали в Смоленск, прихватив в качестве второго кучера гувернёра-ветеринара Жерома. Молодой человек оказался совершенно стеснённый в средствах и напросился на любых условиях. Каретные мастера с типографской семьёй отправлялись за нами спустя неделю, как будет выписана подорожная; и уже со всей уверенностью можно было заявить об окончании французских каникул.
2. Делай что должно.
В конце концов, все грозовые, бурные и неистовые ветры от наших недружелюбных соседей стихли, тёмные облака лишений разошлись, густой туман невыносимейших страданий рассеялся, а сильнейшие ливни преследований прошли. Бог с радостью послал России тихую и спокойную погоду, ясное и яркое солнце. Как же многое надо было успеть за это отведённое горними силами время. В пору было позвать детей Урана и Геи, дабы они, своими титаническими усилиями смогли совершить невозможное: раскрутить это увязшее в непролазной грязи невежества колесо надежды, надежды на светлое будущее.
Я вздрогнул и потёр руки в тщетной попытке согреться. Чёрт бы побрал этого Семечкина с его экономией: уж могли бы протопить, не май месяц на дворе. Наконец, послышался скрип половиц, в дверь поскреблись, и я услышал, как управляющий подозвал Марусю и что-то негромко ей сказал.
- С возвращением, Алексей Николаевич, - войдя в кабинет, произнёс Семечкин. - Мы уж и не знали, что думать. Как уехали в Санкт-Петербург, так ни одной весточки от Вас и не пришло.
Я поднял со стола несколько писем с требованием и тихо произнёс:
- Вы знаете, что это такое?
Семечкин в ответ лишь кивнул.
- Пожалуй, я могу их оставить Вам, чтобы Вы ознакомились с ними на досуге до того, как мы продолжим обсуждение этой темы. Но они явно были вскрыты, и я предполагаю, что повторное чтение бессмысленно.
- Я не смел это делать без Вашего одобрения.
- Это не личная корреспонденция, она приходит в имение Есиповичей, а Вы мой управляющий и по-хорошему, должны держать руку на пульсе. Только поэтому мы ещё беседуем. Или я не прав?
Я посмотрел на Семечкина сверлящим взглядом, спрашивая объяснения. Тот сощурился, а затем неторопливо кивнул.
- Неужели нельзя было хоть немного подумать головой и избавить меня от этого недоразумения с выплатами?
- Никак было невозможно.
- Почему? - спросил я.
- Алексей Николаевич, Вы не читали моих отчётов? - недоумённо произнёс Семечкин.
- Прочёл, однако, не все объяснения меня устраивают. Скажите откровенно, почему финансовых средств такого рентабельного предприятия как лесопилка, недостаточно, чтобы выплатить полагающиеся акционерам дивиденды? Хотя бы Бранду!
- Причины очень просты, но их много. Одни кроются в Вашей расточительности, другие, видимо, связаны с низкой покупательной способностью людей, - ответил со вздохом Семечкин.
Он собрал лежавшие перед ним бухгалтерские книги, отчёты и прочие документы и начал подробно объяснять, в чём заключаются эти причины, которых было действительно не один десяток. Я, глядя на крепкого управляющего, заметил, что его взгляд обращён куда-то на потолок, и понял, что он готов, если нужно, говорить до ночи.
Его спич на секунду прервала вошедшая горничная. Маруся поставила передо мной глинтвейн с пряностями, купленными в Амстердаме, и я крепко обхватил серебряный кубок, пытаясь согреть руки. Отпитый мною глоток тут же прогнал неприятное ощущение в горле. Голос Семечкина вздымался и понижался бессмысленными волнами, переходя то на драматический баритон, то на тенор, то на заговорщицкий шёпот; но я почти не разбирал слов. Мне ужасно захотелось покинуть эту холодную комнату и уехать. Хотя бы в Смоленск.
- Достаточно, - жёстко произнёс я, обрывая монолог. - Утром перед моим отъездом получите четыреста рублей ассигнациями. Разменяете и в кассе мастерских вывесите объявление о выплате рабочим дивидендов за десятый год.
- Будет исполнено, - пробормотал Семечкин. - А эти? - указывая на стопку писем.
- Эти? - задумчиво произнёс я. - А этим напишите уведомления. Пусть приезжают сюда, предъявляют акции и получают свои проценты. Сколько там им накапало?
- Пятьсот двадцать три рублика и сорок четыре копейки, - как по прочитанному доложил Семечкин.
- В таком случае получите тысячу. Впрочем, раз бухгалтерские книги у Вас с собой, то заберёте прямо сейчас. Пишите в приходной части о внесении мною этой суммы.
Управляющий раскрыл тетрадь и с моего разрешения, гибким, бронзовым каллиграфическим пером стал заполнять строчки, после чего произнёс:
- Готово.
- Пожалуй, если Вы не возражаете, - сказал я, вынимая пачку пятидесятирублёвых ассигнаций и обеспокоенно глядя на смутившегося Семечкина, - я мог бы коснуться нескольких менее значимых проблем, в которых помощь и житейский совет были бы очень ценны.
- Чем смогу, Алексей Николаевич.
- Мне нужно подобрать место на реке, желательно поблизости, где можно будет построить новое предприятие по изготовлению повозок.
- Тогда Вам в Кислые нужно.
- Странное название, Вы не находите?
- Отчего ж странное? Деревня как деревня, не хуже и не лучше прочих, - обронил Семечкин и чуть слышно добавил: - Как увидите, так и поймёте.
- Что вы там сказали? - не расслышал я.
- Говорю, увидеть надо, Алексей Николаевич, - отчётливо произнёс Семечкин.
- Некогда мне. Посему и спросил совета.
- Тогда, как с выплатами завершу, могу съездить в Касплю и узнать, сколько хотят за Кислые.
- Договорились.
Вместо того чтобы допить глинтвейн, или хотя бы попрощаться с управляющим, я немного отодвинулся назад вместе с креслом и внимательно посмотрел на Семечкина.
- А теперь поговорим о том, ради чего я позвал Вас в столь позднее время. В ближайшее время сюда прибудут сезонные работники.
- Как много? - поинтересовался управляющий.
- Две дюжины, полная артель. Их нужно будет разместить, откормить, по всей видимости, переодеть и этим займётесь лично Вы. Используйте их силу по-своему усмотрению, но не перетруждать. Пусть лёд в ледники носят, пруд копают, в общем, разберётесь. К концу марта они должны быть здоровыми и крепкими. Труд им предстоит каторжный.
- Всё сделаю, Алексей Николаевич.
- Чуть не забыл, я намереваюсь навестить Анну Викентьевну и, зная, что несколько девочек из Борисовки учатся в пансионе, было бы замечательно, если бы их родители передали им весточки.
Видя, как Семечкин озабочено нахмурился, я немедленно поинтересовался причиной его состояния.
- С весточками может не получиться, - чуть ли не скрипя, признался он. - Родители девочек не ведают грамоты.
- Просто навестите их и напишите с их слов письма. Подарки для детей я подготовлю сам. Жду Вас к семи утра.