Спи со мной. Грёзы

Удивительно, но он совсем не злится. Улыбается так открыто и искренне, словно всю жизнь ждал, когда влюбленная фанатка ворвется в клуб и прервет саундчек перед концертом. Чудеса.

Через минуту радостная девушка позирует для селфи, нерешительно приобняв певца. Облокотившись на стену и глядя на нее, думаю о том, как, в сущности, просто сделать человека счастливым. То, что после этого он практически всегда хочет большего, мучимый извечным чувством неудовлетворенности – другой вопрос.

Концерт начинается вовремя, но мало кто обращает внимание на группу, которая выступает на разогреве. Часть зрителей толпится у бара, часть – вяло хлопает, не скрывая своего нетерпения. Когда музыканты наконец освобождают сцену для хэдлайнера, фанаты стекаются на танцпол, и очень скоро в толпе не остается свободного места. Благодарю судьбу, что зона перед сценой для аккредитованных фотографов огорожена, и никто не стоит рядом со мной бок о бок, превращая съемку в двухчасовую пытку.

Обернувшись к зрителям, фокусируюсь на их лицах, стараясь поймать в объектив ожидание и напряжение, с которым они смотрят на сцену. Неожиданно зал взрывается восторженными криками, и я получаю целый спектр неподдельных эмоций в серии из нескольких кадров. Ян выходит к микрофону. Он одет в простую белую футболку и синие джинсы. Никакой особой атрибутики вроде банданы, браслетов с шипами или косухи. Хмыкаю себе под нос: ну просто не рок-звезда, а сын маминой подруги. Идеальный кандидат для знакомства с родителями. В очередной раз вспоминаю леопардовую шубу Зейна. Вот уж кому бы не помешало взять со Свенссена пример…

Мысли о джинне исчезают, едва раздаются первые аккорды и сильный выразительный голос заполняет тесное пространство клуба. Я стараюсь не упустить ни кадра. Сжимающие гриф пальцы. Звенящие под медиатором струны. Прядь густых каштановых волос. Прикрытые веки. Подрагивающие ресницы. Широкая улыбка. Те самые ямочки на щеках, что разбили так много девичьих сердец… Мне нравится фотографировать Яна Свенссена, нравится мягкий тембр его голоса и то, с какой легкостью он берет самые сложные ноты.

Не я одна очарована происходящим на сцене: с каждой песней овации становятся все более бурными, градус общего возбуждения повышается. Исполнив очередной хит, Ян не спешит переходить к следующему, и фанаты взволнованно замолкают в наступившей тишине. Музыкант меняет электрогитару на акустическую и снова возвращается к микрофону.

– Песню, которую я хочу сыграть сейчас, вы наверняка неоднократно слышали по радио, однако впервые она прозвучала в гараже моих родителей пять лет назад. – Ян делает паузу, и я понимаю, что ему непросто об этом говорить, но он быстро берет себя в руки. – Это первая песня, которую я написал.

Зал прерывает его восторженными криками. Дождавшись, когда они стихнут, Свенссен продолжает.

– Она посвящена девушке, которая ушла слишком рано, и сегодня я хочу разделить воспоминания о ней с вами.

Пальцы перебирают струны, и еще до того, как Ян начинает петь, я понимаю, что уже слышала эту песню. Тогда, в Неаполе, в студии Олава. Опускаю камеру. Мелодия проходит сквозь меня, скручиваясь в солнечном сплетении, до боли сжимая сердце, заставляя чувствовать себя возмутительно живой. В ней – запах талого снега весной, залитый солнцем город, переплетающиеся пальцы, северное море на неотправленной открытке, стекающий по подбородку сок грейпфрута, стоящий в бухте парусник, женский смех, украденный поцелуй, букет белых хризантем, случайная встреча на мосту, замерший в уголках губ смех, надежда на то, что однажды двое найдут друг друга, повернув время вспять.

Ощущаю собравшиеся в глазах слезы, но сдерживаюсь, чтобы не заплакать. Никогда не думала, что песня может тронуть настолько сильно… Яркие лучи софитов скользят по моему лицу, и внезапно Ян Свенссен смотрит прямо на меня. Нет, в этот момент планета не останавливается, мы не влюбляемся с первого взгляда, как это бывает в мелодрамах со счастливым концом, но окружающий мир вдруг становится тише, краски смазываются, и у меня возникает четкое чувство, будто мы остались вдвоем среди десятков людей. Будто и весь этот клуб, и город – не более чем декорация к бесконечно продолжающейся секунде, в которой мы оба – потерянные и потерявшие кого-то, просто стоим и смотрим друг на друга. Не выдержав его взгляд, я моргаю, чувствуя, как по щекам текут слезы. Последние аккорды сливаются с прокатившимся по толпе вздохом, и через мгновение зал взрывается громкими аплодисментами. Когда они смолкают, я слышу за спиной чей-то диалог.

– Господи, какой же он невероятный! Интересно, у него есть девушка? Я бы все отдала за то, чтобы он посвящал свои песни мне!

– Любая бы отдала… Он не рассказывает про личную жизнь. Я изучила все интервью, но Ян ни разу не признался, встречается ли с кем-то… Может, у нас есть шанс?

Почему-то их разговор заставляет меня улыбнуться. В диалоге двадцатилетних девушек нет обреченности и разочарования, которое часто сквозит в словах тех, кто скоро разменяет четвертый десяток. Лишь надежда, пусть и немного наивная. Вытерев слезы тыльной стороной ладони, поворачиваюсь к фанаткам Яна. Увидев камеру, они радостно обнимаются и машут в объектив. Сделав несколько кадров, смотрю на остальных зрителей. Одни, заметив фотоаппарат, активно позируют, другие игнорируют. Вдруг я замечаю у бара мужчину, который кажется мне знакомым. Поймав мой взгляд, он, не мигая, глядит на меня в ответ. В первую минуту я никак не могу понять, где его видела, но потом осознание накрывает холодной липкой волной страха и отвращения. Тот, кто угрожал мне двадцать лет назад. Тот, кто следил за мной в Танжере. Твою мать.

Ужас сменяется гневом. Я намерена во что бы то ни стало выяснить, кто он такой и зачем преследует меня.

– Простите… Извините… Разрешите пройти…

Иду к бару, расталкивая толпу перед сценой. Ощущение, словно расстояние между нами не сократилось ни на сантиметр. Пробираюсь сквозь танцующую публику и чувствую, как паническая атака поднимается изнутри, застывая комом в горле. Меня тошнит от нечаянных прикосновений чьих-то потных тел, взмокших под футболкой спин, незнакомых рук. Нет, не сейчас, только не сейчас. Останавливаюсь, заставляя себя успокоиться. Дышу по схеме: четыре на вдох, четыре – на задержку дыхания и четыре – на выдох.

– Вам плохо? Вам нужен врач?

Инстинктивно схватившись за горло, отрицательно качаю головой, и вызвавшийся помочь парень отходит в сторону. Он беспокойно оглядывается, готовый вернуться, если ситуация обострится, но мне удается справиться с внезапным приступом. С трудом, но я выравниваю дыхание. Паническая атака – не такая большая проблема, как может показаться. Настоящая проблема в том, что стул за барной стойкой, на котором сидел мой преследователь, пуст.

– Прошу прощения, здесь только что был мужчина. Вы не видели, куда он ушел? – Голос звучит сбивчиво, дыхание не успело восстановиться до конца.

Протирающий бокалы бармен пожимает плечами:

– Наверное, он в уборной. Видите, его коктейль здесь. – Он кивает в сторону высокого стакана, наполненного ярко-оранжевым напитком и украшенного большим цветком мака. – Полагаю, скоро вернется. Присаживайтесь, я приготовлю для вас что-нибудь выпить.

– Спасибо, но я за рулем. – Смотрю на практически нетронутый коктейль. Спорю на что угодно – незнакомец точно не собирается его допивать.

До конца концерта я еще успеваю сделать несколько десятков кадров с балкона, но сконцентрироваться на съемке не получается из-за новых вопросов. Неужели он прилетел в Осло специально для того, чтобы найти меня? Насколько он опасен? В том, что он опасен, я не сомневаюсь. За пазухой у этого человека – нож, а не голубь мира, и он явно готов достать его, как только подвернется подходящий момент.

Исполнив всю программу и два раза сыграв на бис, музыканты покидают сцену. Понемногу публика тоже начинает расходиться. Задумчиво смотрю на зал сверху, когда мое внимание привлекает активно машущая из-за кулис фигура. Не сразу понимаю, что это Ян Свенссен, и удивленно показываю на себя указательным пальцем. Он кивает и опять зовет за кулисы приглашающим жестом. Однажды мое любопытство меня погубит, но это точно случится не сегодня. Спустившись с балкона, подхожу к сцене.

– Хочешь пару уникальных кадров?

Он улыбается так по-мальчишески задорно, что я не могу сдержать ответную улыбку.

– Какой фотограф откажется от такого предложения?

Поднимаюсь на сцену и ныряю вслед за ним в полумрак артистического закулисья. Он открывает дверь в гримерку, и мы оказываемся в небольшой комнате с зеркалами. Ян достает из мини-холодильника бутылку минералки и делает несколько глотков. Капля воды стекает по его шее, и, прежде чем я успеваю спросить, не против ли он, рука уже поднимает камеру, чтобы сделать кадр.

– Как тебя зовут? – Певец предлагает мне вторую бутылку, но вместо того, чтобы взять ее, я делаю еще одно фото.

– Извини. – Боже, неужели это я? Смущаюсь? Уму непостижимо. – Ли. Приятно познакомиться.

– Ян.

Он представляется так просто, как будто кто-то здесь не знает его имени. Протягивает руку, и на мгновение я теряюсь. Страх перед чужими прикосновениями в реальности никуда не делся, но я не хочу показаться невежливой… Его ладонь – большая и горячая, твердо сжимает мою. Необычное ощущение, от которого я отвыкла, но оно не доставляет дискомфорта. Находиться с ним рядом легко. Будь я писателем, а не фотографом, сказала бы, что Ян Свенссен – это как запах дождя перед грозой. Такой же пьянящий, чистый и неизбежный.

Он берет гитару и садится перед зеркалом, наигрывая простую, но красивую мелодию.

– Понравился концерт?

– Очень.

Встаю сбоку и нацеливаю объектив на отражение. Ян улыбается, опустив глаза на струны, и я понимаю, что в эту секунду у меня есть шанс сделать, возможно, лучшие снимки за всю карьеру. Приглушенный свет, игра теней на стенах, плакат с изображением Kiss, сменяющиеся аккорды. Прозвучит нескромно, но наша импровизированная фотосессия вполне могла бы встать в один ряд с кадрами из гримерок Стивена Тайлера, Эрика Клэптона и Патти Смит.

– Ты немногословна.


Он надевает бейсболку и показывает язык, глядя в камеру.

– Предпочитаю делать, а не говорить.

Я поглощена процессом, меня не покидает ощущение, что здесь и сейчас происходит какая-то неизвестная мне самой магия, в результате которой удастся получить множество уникальных снимков. Снимков, при взгляде на которые даже самый далекий от музыки человек почувствует атмосферу воспетой благословенным роком свободы.

– В детстве я мечтал стать фотографом. Зная об этом, родители подарили мне простой, но хороший фотоаппарат. Я не мог дождаться каникул, когда мы всей семьей поедем на природу и я смогу устроить фотоохоту на животных. – Он улыбается, перебирая струны. – Как думаешь, чем все закончилось?

– Хм, дай подумать. – Закусываю губу. – Ты поставил камеру в траву, настроил автоспуск, а когда отошел, ее утащила лиса или белка?

Он удивленно поднимает бровь и негромко смеется.

– Почти. Я случайно забрел к диким кабанам, которые искали желуди вместе с поросятами. У взрослых включились защитные инстинкты, и они атаковали, побежав прямо на меня.

– Судя по тому, что мы обсуждаем эту историю сейчас, ты оказался быстрее? – Перестаю фотографировать и делаю глоток холодной минералки.

– В каком-то смысле, – заговорщицки подмигивает музыкант. – Я залез на ближайшее дерево и просидел там до темноты, задаваясь вопросом, действительно ли мне хочется посвятить свою жизнь фотографии. Все это время кабаны ходили внизу. Когда они наконец ушли, я вернулся к готовым звонить в полицию родителям и сказал, что собираюсь записаться в музыкальную школу.

Представив убегающего Яна и мчащихся за ним диких свиней, которые хищно хрюкают, загнав несчастную жертву на дерево, я не могу удержаться от хохота. Воображение – друг мой. Воображение – враг мой. Отсмеявшись, вытираю выступившие второй раз за вечер слезы.

– Обещаю, что никому не расскажу о твоем позоре.

Ян усмехается, а потом смотрит на меня неожиданно серьезно и кивает на камеру.

– Позволишь?

Передаю ее, немного настороженно наблюдая за тем, что он делает. Спустя секунду фотоаппарат фокусируется на мне, и одновременно с тем, как щелкает затвор, я резко закрываю лицо рукой.

– Не люблю фотографироваться.

Ян смеется, но послушно отдает камеру обратно.

– А ты о чем мечтала в детстве?

«Чтобы отец вернулся», – чуть не вырывается у меня, но это явно не тот ответ, на который он рассчитывает.

– Стать балериной, – пожимаю плечами и с вызовом смотрю на него.

– Не шутишь? – В глазах Яна я читаю одновременно недоверие и восхищение, и даже не знаю, чего в них больше.

– Не-а. – Сажусь на пол, прислоняясь к стене. – В младшей школе моя лучшая подруга ходила на балет. Я жутко завидовала тому, как красиво она умеет делать пируэты. В те дни душу была готова продать за пуанты, но мы с мамой столкнулись с некоторыми проблемами и о танцах пришлось забыть.

– Мне жаль, – он произносит самую дежурную фразу из всех возможных, но почему-то я верю, что он говорит искренне.

Негромкий стук в дверь прерывает наш разговор. Ян открывает, и я слышу, как смущенный менеджер клуба объясняет, что заведение закрывается и он вынужден поторопить нас.

Пока мы идем к черному ходу, Ян записывает мой номер телефона – он хотел бы увидеть фотографии первым. Диктую номер, недоумевая, что вообще заставило его запомнить меня и позвать за кулисы. Когда мы выходим на улицу, свежая июльская ночь кажется спасением от заполнившего легкие спертого воздуха клубных коридоров.

– Спасибо за концерт и за историю про диких свиней! – На этот раз я протягиваю руку первой.

– Спасибо за вечер и за то, что поклялась хранить в тайне мой самый страшный секрет! – Он пожимает ее, а после я улыбаюсь в последний раз и иду к мотоциклу. Надеваю шлем и поворачиваю ключ зажигания, когда из-за угла неожиданно выбегает не меньше двадцати девушек.

– Вот он! – визжит одна из них и бросается к Яну, остальные следуют ее примеру.

«Ян! Ян!» Их вопли оглашают округу, заставляя жителей близлежащих домов открыть окна и выглянуть на улицу. Поклонницы твердо настроены не дать кумиру уйти. Музыкант застывает в растерянности, и мне приходится принять решение за него – вопреки своим принципам и нелюбви к прикосновениям.

– Ян! – зову его, кивая на место позади себя, и он, недолго думая, спешит воспользоваться приглашением.

Мотор утробно рычит, и спустя мгновение мы срываемся с места, оставляя позади долгий вечер и опустевшую сцену клуба, десятки жадных взглядов и остатки сомнений. Мотоцикл мчит нас вперед, и я испытываю непривычное ощущение чьей-то близости, когда Ян прижимается ко мне сзади. Ощущаю тепло его тела даже через кожаную куртку. Это непохоже на сон, в котором я ехала совсем по другой дороге, а за моей спиной сидел совсем другой мужчина. Будто бы там, в наполненной белым песком горячей пустыне, была не я. Или я, но тоже другая.

Останавливаюсь на набережной и снимаю шлем. Ян отпускает меня лишь через минуту. Пугает то, что я не замечаю этого, словно его руки на моей талии – самое естественное, что может быть в мире. Пытаюсь скрыть смятение, отвернувшись и спустившись к самой кромке воды.

– И часто тебя атакуют любвеобильные фанатки?

Ян подходит и встает рядом. Мы смотрим на мерцающий вдалеке маяк, вдыхая соленый морской воздух.

– Чаще, чем хотелось бы. Но еще никогда меня не спасали красивые фотографы на байке.

Делаю вид, что не слышала его комплимент, а он, заметив это, делает вид, что ничего не говорил. Не знаю, почему, но уезжать сразу не хочется. Положив куртки на землю, мы садимся напротив утопающей в воде луны, и под шум разбивающихся волн рассказываем друг другу истории о далеких странах и великих музыкантах прошлого, о том, какой вкус у марокканского таджина, и как здорово было бы побывать на последнем концерте Queen. Мы рассказываем друг другу обо всем, но не о том, что волнует нас на самом деле.

Время теряется, исчезает как категория, и мы прощаемся уже на рассвете. Ян садится в такси, а я – на байк, и пока я еду домой по спящим улицам сонного города, мне почему-то вспоминается странное пророчество мамы: «Опасайся красных цветов, но доверяй тому, кто показывает тебе путь». В следующее мгновение в голове возникает коктейль, который пил в баре незнакомец. И украшающий его цветок – большой, эффектный, красный мак.