Спи со мной. Грёзы
Часть 17 из 27 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Глава 11
Сила не в том, чтобы жать от груди сотку или мастерски владеть оружием. Сила в том, чтобы признать свою слабость и преодолеть ее, шагнув в сторону того, на что боялся даже смотреть. Мой страх – неизвестность, в которой отец лежит в коме, а его жизнь зависит от чужой воли. Неизвестность подкрадывается ко мне по ночам, когда я ворочаюсь в постели, безуспешно пытаясь уснуть, и визгливо поскуливает у самого уха: «Все те годы, пока ты закидывалась наркотой, а потом блевала в туалете, с ним могло произойти все, что угодно. Откуда ты знаешь, что с ним сейчас? Может быть, ему так плохо, что милосерднее было бы позволить умереть, чем существовать подобным образом?»
К неизвестности присоединяется вина. Она забирается в голову, стальными тисками обхватывает пульсирующие виски и пискливо хихикает: «Трусиха, трусиха, трусиха, ты ничего не сделала, когда он пропал. Ты испугалась и выбрала таблетки». Иногда мне кажется, что они обе говорят голосом Асафа, и тогда я сжимаю зубы, чтобы не закричать в ответ: «Я больше не могу! Хватит!»
Неизвестность выматывает, и в конце концов я отказываюсь ее слушать. Рано или поздно мне придется столкнуться со своими страхами, если я не хочу вечно оставаться заложницей собственного прошлого. Так почему бы не сделать это сейчас?
Вспоминаю урок, который Зейн дал мне в пустыне. Намерение, концентрация, энергия. С последним сложнее всего, потому что точка входа продолжает разрушаться, а я – терять силу. Но мне нужно взять сны под контроль и научиться закрывать их, если я не хочу и дальше плыть по течению, которое определили для меня другие. Вернее, другой. Асаф. Я все еще не понимаю, зачем он преследует меня, но в одном Зейн прав – явно не для того, чтобы пригласить в кино или подарить букет ромашек.
Приняв решение, впервые за долгое время успокаиваюсь и засыпаю без помощи мелатонина. Очнувшись в точке входа, несмело осматриваюсь. Сначала мне кажется, что с последнего раза, когда я была здесь, ничего не изменилось, но потом я замечаю, что больше не чувствую запах дождя.
– Да чтоб тебя!
Ощущение, что меня обкрадывают, невыносимо. До недавнего времени я довольствовалась ролью наблюдателя, но теперь пора действовать. Подхожу к двери. Буду считать, что выполняю домашнее задание на тему "Как закрыть сон от психопата".
Затянутое облаками небо отражается в окнах домов. Шпиль Крайслер-билдинг вспарывает его тонкой иглой из нержавеющей стали и нанизывает на кончик острия. Запрыгиваю на парапет крыши и иду по самому краю, подставив лицо ветру, глядя вниз, на рассеченный Гудзоном город. Здравствуй, Нью-Йорк. Я скучала.
Останавливаюсь и делаю глубокий вдох. Намерение. Я закрою свой сон от постороннего вмешательства. У меня получится. Концентрация. Сила собирается на кончиках пальцев и стремится к солнечному сплетению, вибрирует, просится наружу. Энергия… «Проще всего получить ее из собственных эмоций – любви, ненависти, страха». Пожалуй, стоит начать с любви.
Все вокруг намного интереснее, когда надеваешь солнцезащитные очки. Море окрашивается в темно-синий, а небо – в оранжевый. Надувной розовый фламинго клюет мокрый песок, и набегающая волна чуть не уносит его в море.
– Папа! – кричу я. – Помоги!
Смуглая рука с массивным золотым перстнем, в котором сверкает крупный изумруд, вытаскивает мой спасательный круг на берег за секунду до того, как он исчезает в воде, а затем поднимает над кромкой прибоя меня. В этот момент мне кажется, что я выше проплывающего вдалеке парохода, качающихся у серых скал буйков, похожего на гигантскую цветную птицу параплана над головой. В этот момент я счастлива.
В глазах стоят слезы, и я закусываю губу, чтобы не расплакаться. Меня переполняет любовь. Я выдыхаю ее в сон. Чувство становится невидимой материей, обретает плотность. Подобно рождественскому шару, оно заключает в себя весь воображаемый мир, создавая впечатление, что его можно встряхнуть, и через несколько минут все снова будет, как прежде.
Я ощущаю свой сон – то, что вижу сейчас, и то, что рождается из глубин подсознания и происходит без моего участия. Я слышу крики чаек на Брайтон-бич, возбужденный гомон брокеров с Уолл-стрит, гудки отправляющихся с Центрального вокзала поездов, ругательства черного барыги, голос пожилого пакистанца в такси, объявляющего несуществующему пассажиру: «Семнадцать долларов, мистер». Я слышу, как бьется в венах этого города жизнь – без цензуры и сантиментов, подпевая Синатре: «Хочу проснуться в городе, который не спит, и узнать, что я король горы, ее вершина»17.
Я чувствую запах китайской еды из Чайна-тауна и чеснока, жареного фалафеля и свежеиспеченного хлеба, пиццы по доллару за кусок и латте с обезжиренным молоком. Я чувствую зловоние канализации и перебивающий его дорогой парфюм, индийские специи и мокрый асфальт, аромат роз и запах бетона. Я чувствую, как пахнет пот роскошной латиноамериканки, возбужденно прижимающейся к высокому кудрявому парню, который шепчет ей что-то на испанском в небольшой квартирке на окраине Бронкса.
Я вижу толпы туристов на Таймс-сквер, рекламные щиты с яркими баннерами, репетирующих на Бродвее артистов, спешащих по Пятой авеню бизнесменов, подлинники Пикассо и Уорхола в Метрополитен-музее, стоящую на разбитых оковах с факелом в руках статую Свободы, проезжающего по Бруклинскому мосту велосипедиста. Я вижу продавца в антикварной лавке у Юнион-сквер и впервые пробующего сигарету старшеклассника, парней на баскетбольной площадке у колледжа и взмывающие в небо из аэропорта Джона Кеннеди самолеты. И еще я вижу огромную окровавленную тушу свиньи, которая похрюкивает в конвульсиях, но не умирает. Я вижу ее прямо за своей спиной, а когда оборачиваюсь, то понимаю, что стою на крыше не одна. Асаф смотрит на меня немигающими глазами, не замечая, что правый ботинок испачкался в свиной крови.
Не двигаюсь, судорожно пытаясь понять, что пошло не так. Как ему удалось попасть в мой сон, если я сделала все для того, чтобы его закрыть? Неужели сил не хватило? Перед глазами встает крутящаяся ручка лебедки и мне вновь становится дурно, однако я стараюсь не выдать своего испуга, лишь молча слежу за Асафом, готовая в любую секунду прыгнуть вниз или начать защищаться.
Он медленно шагает к парапету, оставляя за собой кровавые следы. Осторожно отхожу в сторону, чтобы мой преследователь не сократил дистанцию, но, похоже, что он и не планирует этого делать. Во всяком случае, пока. Остановившись в нескольких метрах, Асаф глядит на меня, препарируя взглядом. Когда он смотрит на мои татуировки, в его голосе звучит нескрываемая неприязнь.
– Ты изменилась.
Я никогда не стеснялась рисунков, которые оставлял на моей коже Олав, но почему-то сейчас мне хочется прикрыться. Вместо этого я отвечаю ему, догадываясь, что могу пожалеть о своих словах:
– Зато ты все такой же мудак, как и двадцать лет назад.
Инстинкт самосохранения нередко подводит меня в самый неподходящий момент. Например, сейчас. Но Асаф не нападает. Он, прищурившись, разглядывает мое лицо, а потом с отвращением произносит:
– Женщина не должна сквернословить. Закрой рот прежде, чем из него вырвется брань.
Поверить не могу. Ему никто не сказал, что мы живем в двадцать первом веке? Впрочем, пещерный сексизм – не главная из моих проблем. Раз уж мы наконец встретились, задам вопрос, который уже давно не дает мне покоя.
– Что тебе нужно?
– Кольцо.
Я не ожидала, что он ответит прямо. Мне казалось, Асаф начнет юлить, оскорблять или угрожать. «Кольцо». Так просто. Знать бы еще, о каком кольце идет речь… Может быть, он думает, что я джинн и могу исполнять желания? Тогда он будет крайне разочарован, узнав, что единственная сверхъестественная способность, которой я владею – контроль над снами. Возможно, если я объясню, что он заблуждается, мы благополучно разойдемся и он перестанет меня преследовать? Наивно на это рассчитывать, но попробовать стоит.
– Послушай, у меня нет кольца, я не джи…
– Глупая девчонка. – Перебивает Асаф и брезгливо морщится. – То, что ты не джинн, я понял еще тогда, в машине. Все, что у тебя есть – немного энергии, которой вскоре станет еще меньше. Ты почти пустая. Ты мне неинтересна. Где кольцо Саида?
В горле пересыхает. Эмеральдовые искры внутри изумруда сияют ярче, чем блики на поверхности воды. Он ищет кольцо отца? Для чего?
– Зачем оно тебе?
– Это не должно тебя волновать, – отрезает Асаф. – Ты похоронила отца много лет назад, так оставь его там, где ему самое место – в небытии. Отдай мне перстень, Лелия.
Когда он произносит мое имя, я вздрагиваю. До сих пор только родители обращались ко мне «Лелия». В том, что я слышу это от него, есть что-то глубоко неправильное. Словно он украл право называть меня так у отца.
Исходящая от Асафа опасность вдруг становится осязаемой. Я ощущаю, как она дышит в затылок, забирается под кожу, щекочет внутренности, поглаживает кости, примериваясь перед тем, как сломать. Асаф точно ни о чем и ни с кем не договаривается, просто берет то, что ему нужно. Если понадобится – с помощью одного из своих пыточных инструментов. Мне надо уйти отсюда как можно быстрее, а затем найти Зейна и рассказать ему, что Асаф ищет кольцо отца. Пытаюсь проснуться, но ничего не выходит. Сон не отпускает меня.
Поняв, что я хочу сделать, Асаф качает головой.
– Мы не закончили.
Небоскреб дрожит. Я чувствую под ногами вибрацию: она проходит по телу снизу вверх и заставляет рефлексивно раскинуть руки в стороны, чтобы удержать равновесие. Поверхность крыши покрывается цементом, а вокруг нас вырастают покрытые грязной серой плиткой стены. Облака стремительно приближаются, уплотняясь и превращаясь в белый потолок с тускло горящими люминесцентными лампами. Та самая мертвая похрюкивающая свинья, которой не должно было быть в моем сне, вдруг оказывается лежащей в центре огромной скотобойни. Это выглядит так естественно, будто она всегда была здесь.
В следующую секунду холодная сталь обхватывает мои запястья и лодыжки, и я падаю на пол, закованная в наручники. Асаф подходит и останавливается совсем рядом – так близко, что я могу разглядеть незнакомый логотип на язычках потрепанных ботинок. Он наклоняется ко мне, обдавая зловонным дыханием.
– Ты знаешь, что неверные делают со свиньями после того, как выведут из скотовозов?
От удушливого запаха аммиака слезятся глаза. Я ничего не отвечаю, боясь спровоцировать еще большую агрессию. Асаф продолжает:
– На одну ночь свиней оставляют в специальном загоне с целью успокоить и расслабить. Ты ведь наверняка слышала о том, что из-за стресса адреналин выплескивается в мышцы, делая мясо жестким и темным?
Он поднимается и отходит к столу, на котором лежат погонялки, щиты для подгона, большие щипцы.
– Убой начинается утром. – Асаф задумчиво перебирает инструменты, пытаясь определить, какой лучше подойдет для предстоящей экзекуции. Почему-то в том, что он готовится к пыткам, я не сомневаюсь. – Животных загоняют в фиксатор, а затем оглушают.
Его пальцы сжимаются вокруг толстой рукояти щипцов. Изо всех сил пытаюсь избавиться от наручников, но проекции Асафа сильнее. Он не спеша подходит ко мне, и я в панике пытаюсь отползти, однако рука на плече тут же грубо пресекает эти попытки.
– Ты не дослушала. – Он недовольно хмурит брови.
– Долбаный фрик! – выплевываю я, мысленно желая ему однажды намотать на лебедку собственную кишку.
Асаф игнорирует мои слова и продолжает свои манипуляции.
– Щипцы для оглушения накладываются на голову, вернее, на область за ушами. – Он подносит их к моей голове, не обращая внимания на слабые попытки вырваться. – Вот так.
Электроды касаются кожи, и секундный разряд тока заставляет меня упасть на пол. Резкая и сильная боль стреляет в голову изнутри, бесцеремонно прощупывая границы болевого порога. Сколько ты выдержишь, Ли, прежде чем потеряешь сознание? Пару минут я тяжело дышу, заново привыкая к очертаниям окружающих предметов, которые расплылись в момент, когда Асаф меня оглушил.
– Где кольцо? – снова спрашивает он.
– Не знаю… – не в состоянии говорить, я шепчу, вынуждая его прислушиваться.
Носок ботинка, язычок которого я недавно разглядывала, бьет меня в живот, выбивая из легких весь воздух.
– И ты хочешь, чтобы я в это поверил? – Асаф раздражается, и я боюсь представить, чем может обернуться его гнев. – Саид чувствовал, что я рядом, и поэтому сделал все, чтобы не дать мне добраться до перстня.
Слабым движением пальца подзываю Асафа к себе. Его глаза жадно загораются, и когда он наклоняется, приготовившись слушать, я шепчу:
– Иди в ад.
Он сжимает ладони в кулаки и разминает шею.
– Хочешь продолжить? Я не против. – Асаф вновь приближается ко мне со щипцами.
– Оглушив свинью, следует заколоть ее в течение двадцати-тридцати секунд, иначе она придет в себя. Так как мы упустили время, придется вернуться к предыдущему этапу и вновь начать с оглушения.
Новый разряд тока сильнее предыдущего. Боль разрывает черепную коробку, в которой взрываются тысячи фейерверков, и я в полубреду выкрикиваю имя единственного, кто может мне сейчас помочь: «Зейн!»
Отключаюсь на несколько минут, а когда сознание возвращается, понимаю, что звала его, не издав ни звука. Каковы шансы, что он услышал меня сквозь сны? Голос Асафа доносится откуда-то издалека.
– Пока свинья ничего не соображает, ей на ногу надевают петлю из цепи, другой конец которой крепят на подвесном конвейере. – Ощущаю, как звенья цепи касаются голени, но не могу даже говорить, не то что сопротивляться. – Когда все готово, работник скотобойни вводит нож под горло и рассекает переднюю полую вену. Благодаря этому кровь хлещет тугой струей, что очень хорошо – большое количество крови в организме может испортить тушу.
Он волочит меня по полу в сторону конвейера, но кое-что неожиданно заставляет его остановиться. Точнее, кое-кто.
– Увлекательнейшая лекция. Выучил наизусть пособие для юных мясников, чтобы впечатлять девушек на свиданиях? – Зейн сидит на конвейере и ест виноград, сплевывая косточки под ноги Асафу.
Если бы мы были персонажами классического голливудского фильма, он бы ворвался на скотобойню, обезвредил злодея одним лишь брутальным взглядом, добил парой сильных ударов, а затем спас девицу, то есть меня, и увез навстречу новой жизни под сопливый саундтрек. Но мы, мать его, не в кино, а в какой-то сюрреалистичной истории, придуманной то ли сумасшедшим, то ли гениальным автором. Поэтому я все еще лежу на бетонном полу, пытаясь пошевелить пальцами и постепенно вернуть подвижность парализованному телу, а одетый в кожаные штаны с принтом под зебру и бирюзовый плащ Зейн расслабленно смотрит по сторонам.
– Джинн… – бормочет Асаф, и его взгляд становится плотоядным.
Я не замечаю, как это происходит, но в следующее мгновение Зейн держит Асафа за горло, прижав к стене. От гипертрофированной игривости не осталось и следа. Парадоксально, но даже странный наряд не может обмануть ни Асафа, ни меня: Зейн очень зол и не менее опасен.
– Я-то джинн. – Он облизывает сухие губы. – А ты кто такой?
– Мое имя – Асаф, – хрипит этот псих, жадно разглядывая Зейна. – И ваше племя мне задолжало.
Он с нечеловеческой силой толкает Зейна в грудь, и тот отлетает к противоположной стене. Прежде чем джинн успевает встать, пол, подобно зыбучим пескам, засасывает ступни, поднимается выше, с аппетитом живого существа проглатывает черные полоски на белой ткани. Асаф в это время подкрадывается к Зейну, как хищник к добыче. Когда между ними остается не больше метра, джинн поднимает руки вверх и с диким криком бьет кулаками по полу, заставляя скотобойню дрожать и сотрясаться. Туша свиньи хрюкает в последний раз и превращается в пыль, та же участь постигает конвейер, щипцы и остальные инструменты. Пока Асаф завороженно смотрит на это, появившиеся из ниоткуда лианы стремятся опутать его и обездвижить, а вырастающие из бетона тропические растения скрывают меня в соцветиях гигантских трехметровых орхидей и красно-желтых геликоний с летающими вокруг колибри.
Зейн выходит из зарослей, внимательно глядя на Асафа.
– О каких долгах ты говоришь, сын шакала?
Сила не в том, чтобы жать от груди сотку или мастерски владеть оружием. Сила в том, чтобы признать свою слабость и преодолеть ее, шагнув в сторону того, на что боялся даже смотреть. Мой страх – неизвестность, в которой отец лежит в коме, а его жизнь зависит от чужой воли. Неизвестность подкрадывается ко мне по ночам, когда я ворочаюсь в постели, безуспешно пытаясь уснуть, и визгливо поскуливает у самого уха: «Все те годы, пока ты закидывалась наркотой, а потом блевала в туалете, с ним могло произойти все, что угодно. Откуда ты знаешь, что с ним сейчас? Может быть, ему так плохо, что милосерднее было бы позволить умереть, чем существовать подобным образом?»
К неизвестности присоединяется вина. Она забирается в голову, стальными тисками обхватывает пульсирующие виски и пискливо хихикает: «Трусиха, трусиха, трусиха, ты ничего не сделала, когда он пропал. Ты испугалась и выбрала таблетки». Иногда мне кажется, что они обе говорят голосом Асафа, и тогда я сжимаю зубы, чтобы не закричать в ответ: «Я больше не могу! Хватит!»
Неизвестность выматывает, и в конце концов я отказываюсь ее слушать. Рано или поздно мне придется столкнуться со своими страхами, если я не хочу вечно оставаться заложницей собственного прошлого. Так почему бы не сделать это сейчас?
Вспоминаю урок, который Зейн дал мне в пустыне. Намерение, концентрация, энергия. С последним сложнее всего, потому что точка входа продолжает разрушаться, а я – терять силу. Но мне нужно взять сны под контроль и научиться закрывать их, если я не хочу и дальше плыть по течению, которое определили для меня другие. Вернее, другой. Асаф. Я все еще не понимаю, зачем он преследует меня, но в одном Зейн прав – явно не для того, чтобы пригласить в кино или подарить букет ромашек.
Приняв решение, впервые за долгое время успокаиваюсь и засыпаю без помощи мелатонина. Очнувшись в точке входа, несмело осматриваюсь. Сначала мне кажется, что с последнего раза, когда я была здесь, ничего не изменилось, но потом я замечаю, что больше не чувствую запах дождя.
– Да чтоб тебя!
Ощущение, что меня обкрадывают, невыносимо. До недавнего времени я довольствовалась ролью наблюдателя, но теперь пора действовать. Подхожу к двери. Буду считать, что выполняю домашнее задание на тему "Как закрыть сон от психопата".
Затянутое облаками небо отражается в окнах домов. Шпиль Крайслер-билдинг вспарывает его тонкой иглой из нержавеющей стали и нанизывает на кончик острия. Запрыгиваю на парапет крыши и иду по самому краю, подставив лицо ветру, глядя вниз, на рассеченный Гудзоном город. Здравствуй, Нью-Йорк. Я скучала.
Останавливаюсь и делаю глубокий вдох. Намерение. Я закрою свой сон от постороннего вмешательства. У меня получится. Концентрация. Сила собирается на кончиках пальцев и стремится к солнечному сплетению, вибрирует, просится наружу. Энергия… «Проще всего получить ее из собственных эмоций – любви, ненависти, страха». Пожалуй, стоит начать с любви.
Все вокруг намного интереснее, когда надеваешь солнцезащитные очки. Море окрашивается в темно-синий, а небо – в оранжевый. Надувной розовый фламинго клюет мокрый песок, и набегающая волна чуть не уносит его в море.
– Папа! – кричу я. – Помоги!
Смуглая рука с массивным золотым перстнем, в котором сверкает крупный изумруд, вытаскивает мой спасательный круг на берег за секунду до того, как он исчезает в воде, а затем поднимает над кромкой прибоя меня. В этот момент мне кажется, что я выше проплывающего вдалеке парохода, качающихся у серых скал буйков, похожего на гигантскую цветную птицу параплана над головой. В этот момент я счастлива.
В глазах стоят слезы, и я закусываю губу, чтобы не расплакаться. Меня переполняет любовь. Я выдыхаю ее в сон. Чувство становится невидимой материей, обретает плотность. Подобно рождественскому шару, оно заключает в себя весь воображаемый мир, создавая впечатление, что его можно встряхнуть, и через несколько минут все снова будет, как прежде.
Я ощущаю свой сон – то, что вижу сейчас, и то, что рождается из глубин подсознания и происходит без моего участия. Я слышу крики чаек на Брайтон-бич, возбужденный гомон брокеров с Уолл-стрит, гудки отправляющихся с Центрального вокзала поездов, ругательства черного барыги, голос пожилого пакистанца в такси, объявляющего несуществующему пассажиру: «Семнадцать долларов, мистер». Я слышу, как бьется в венах этого города жизнь – без цензуры и сантиментов, подпевая Синатре: «Хочу проснуться в городе, который не спит, и узнать, что я король горы, ее вершина»17.
Я чувствую запах китайской еды из Чайна-тауна и чеснока, жареного фалафеля и свежеиспеченного хлеба, пиццы по доллару за кусок и латте с обезжиренным молоком. Я чувствую зловоние канализации и перебивающий его дорогой парфюм, индийские специи и мокрый асфальт, аромат роз и запах бетона. Я чувствую, как пахнет пот роскошной латиноамериканки, возбужденно прижимающейся к высокому кудрявому парню, который шепчет ей что-то на испанском в небольшой квартирке на окраине Бронкса.
Я вижу толпы туристов на Таймс-сквер, рекламные щиты с яркими баннерами, репетирующих на Бродвее артистов, спешащих по Пятой авеню бизнесменов, подлинники Пикассо и Уорхола в Метрополитен-музее, стоящую на разбитых оковах с факелом в руках статую Свободы, проезжающего по Бруклинскому мосту велосипедиста. Я вижу продавца в антикварной лавке у Юнион-сквер и впервые пробующего сигарету старшеклассника, парней на баскетбольной площадке у колледжа и взмывающие в небо из аэропорта Джона Кеннеди самолеты. И еще я вижу огромную окровавленную тушу свиньи, которая похрюкивает в конвульсиях, но не умирает. Я вижу ее прямо за своей спиной, а когда оборачиваюсь, то понимаю, что стою на крыше не одна. Асаф смотрит на меня немигающими глазами, не замечая, что правый ботинок испачкался в свиной крови.
Не двигаюсь, судорожно пытаясь понять, что пошло не так. Как ему удалось попасть в мой сон, если я сделала все для того, чтобы его закрыть? Неужели сил не хватило? Перед глазами встает крутящаяся ручка лебедки и мне вновь становится дурно, однако я стараюсь не выдать своего испуга, лишь молча слежу за Асафом, готовая в любую секунду прыгнуть вниз или начать защищаться.
Он медленно шагает к парапету, оставляя за собой кровавые следы. Осторожно отхожу в сторону, чтобы мой преследователь не сократил дистанцию, но, похоже, что он и не планирует этого делать. Во всяком случае, пока. Остановившись в нескольких метрах, Асаф глядит на меня, препарируя взглядом. Когда он смотрит на мои татуировки, в его голосе звучит нескрываемая неприязнь.
– Ты изменилась.
Я никогда не стеснялась рисунков, которые оставлял на моей коже Олав, но почему-то сейчас мне хочется прикрыться. Вместо этого я отвечаю ему, догадываясь, что могу пожалеть о своих словах:
– Зато ты все такой же мудак, как и двадцать лет назад.
Инстинкт самосохранения нередко подводит меня в самый неподходящий момент. Например, сейчас. Но Асаф не нападает. Он, прищурившись, разглядывает мое лицо, а потом с отвращением произносит:
– Женщина не должна сквернословить. Закрой рот прежде, чем из него вырвется брань.
Поверить не могу. Ему никто не сказал, что мы живем в двадцать первом веке? Впрочем, пещерный сексизм – не главная из моих проблем. Раз уж мы наконец встретились, задам вопрос, который уже давно не дает мне покоя.
– Что тебе нужно?
– Кольцо.
Я не ожидала, что он ответит прямо. Мне казалось, Асаф начнет юлить, оскорблять или угрожать. «Кольцо». Так просто. Знать бы еще, о каком кольце идет речь… Может быть, он думает, что я джинн и могу исполнять желания? Тогда он будет крайне разочарован, узнав, что единственная сверхъестественная способность, которой я владею – контроль над снами. Возможно, если я объясню, что он заблуждается, мы благополучно разойдемся и он перестанет меня преследовать? Наивно на это рассчитывать, но попробовать стоит.
– Послушай, у меня нет кольца, я не джи…
– Глупая девчонка. – Перебивает Асаф и брезгливо морщится. – То, что ты не джинн, я понял еще тогда, в машине. Все, что у тебя есть – немного энергии, которой вскоре станет еще меньше. Ты почти пустая. Ты мне неинтересна. Где кольцо Саида?
В горле пересыхает. Эмеральдовые искры внутри изумруда сияют ярче, чем блики на поверхности воды. Он ищет кольцо отца? Для чего?
– Зачем оно тебе?
– Это не должно тебя волновать, – отрезает Асаф. – Ты похоронила отца много лет назад, так оставь его там, где ему самое место – в небытии. Отдай мне перстень, Лелия.
Когда он произносит мое имя, я вздрагиваю. До сих пор только родители обращались ко мне «Лелия». В том, что я слышу это от него, есть что-то глубоко неправильное. Словно он украл право называть меня так у отца.
Исходящая от Асафа опасность вдруг становится осязаемой. Я ощущаю, как она дышит в затылок, забирается под кожу, щекочет внутренности, поглаживает кости, примериваясь перед тем, как сломать. Асаф точно ни о чем и ни с кем не договаривается, просто берет то, что ему нужно. Если понадобится – с помощью одного из своих пыточных инструментов. Мне надо уйти отсюда как можно быстрее, а затем найти Зейна и рассказать ему, что Асаф ищет кольцо отца. Пытаюсь проснуться, но ничего не выходит. Сон не отпускает меня.
Поняв, что я хочу сделать, Асаф качает головой.
– Мы не закончили.
Небоскреб дрожит. Я чувствую под ногами вибрацию: она проходит по телу снизу вверх и заставляет рефлексивно раскинуть руки в стороны, чтобы удержать равновесие. Поверхность крыши покрывается цементом, а вокруг нас вырастают покрытые грязной серой плиткой стены. Облака стремительно приближаются, уплотняясь и превращаясь в белый потолок с тускло горящими люминесцентными лампами. Та самая мертвая похрюкивающая свинья, которой не должно было быть в моем сне, вдруг оказывается лежащей в центре огромной скотобойни. Это выглядит так естественно, будто она всегда была здесь.
В следующую секунду холодная сталь обхватывает мои запястья и лодыжки, и я падаю на пол, закованная в наручники. Асаф подходит и останавливается совсем рядом – так близко, что я могу разглядеть незнакомый логотип на язычках потрепанных ботинок. Он наклоняется ко мне, обдавая зловонным дыханием.
– Ты знаешь, что неверные делают со свиньями после того, как выведут из скотовозов?
От удушливого запаха аммиака слезятся глаза. Я ничего не отвечаю, боясь спровоцировать еще большую агрессию. Асаф продолжает:
– На одну ночь свиней оставляют в специальном загоне с целью успокоить и расслабить. Ты ведь наверняка слышала о том, что из-за стресса адреналин выплескивается в мышцы, делая мясо жестким и темным?
Он поднимается и отходит к столу, на котором лежат погонялки, щиты для подгона, большие щипцы.
– Убой начинается утром. – Асаф задумчиво перебирает инструменты, пытаясь определить, какой лучше подойдет для предстоящей экзекуции. Почему-то в том, что он готовится к пыткам, я не сомневаюсь. – Животных загоняют в фиксатор, а затем оглушают.
Его пальцы сжимаются вокруг толстой рукояти щипцов. Изо всех сил пытаюсь избавиться от наручников, но проекции Асафа сильнее. Он не спеша подходит ко мне, и я в панике пытаюсь отползти, однако рука на плече тут же грубо пресекает эти попытки.
– Ты не дослушала. – Он недовольно хмурит брови.
– Долбаный фрик! – выплевываю я, мысленно желая ему однажды намотать на лебедку собственную кишку.
Асаф игнорирует мои слова и продолжает свои манипуляции.
– Щипцы для оглушения накладываются на голову, вернее, на область за ушами. – Он подносит их к моей голове, не обращая внимания на слабые попытки вырваться. – Вот так.
Электроды касаются кожи, и секундный разряд тока заставляет меня упасть на пол. Резкая и сильная боль стреляет в голову изнутри, бесцеремонно прощупывая границы болевого порога. Сколько ты выдержишь, Ли, прежде чем потеряешь сознание? Пару минут я тяжело дышу, заново привыкая к очертаниям окружающих предметов, которые расплылись в момент, когда Асаф меня оглушил.
– Где кольцо? – снова спрашивает он.
– Не знаю… – не в состоянии говорить, я шепчу, вынуждая его прислушиваться.
Носок ботинка, язычок которого я недавно разглядывала, бьет меня в живот, выбивая из легких весь воздух.
– И ты хочешь, чтобы я в это поверил? – Асаф раздражается, и я боюсь представить, чем может обернуться его гнев. – Саид чувствовал, что я рядом, и поэтому сделал все, чтобы не дать мне добраться до перстня.
Слабым движением пальца подзываю Асафа к себе. Его глаза жадно загораются, и когда он наклоняется, приготовившись слушать, я шепчу:
– Иди в ад.
Он сжимает ладони в кулаки и разминает шею.
– Хочешь продолжить? Я не против. – Асаф вновь приближается ко мне со щипцами.
– Оглушив свинью, следует заколоть ее в течение двадцати-тридцати секунд, иначе она придет в себя. Так как мы упустили время, придется вернуться к предыдущему этапу и вновь начать с оглушения.
Новый разряд тока сильнее предыдущего. Боль разрывает черепную коробку, в которой взрываются тысячи фейерверков, и я в полубреду выкрикиваю имя единственного, кто может мне сейчас помочь: «Зейн!»
Отключаюсь на несколько минут, а когда сознание возвращается, понимаю, что звала его, не издав ни звука. Каковы шансы, что он услышал меня сквозь сны? Голос Асафа доносится откуда-то издалека.
– Пока свинья ничего не соображает, ей на ногу надевают петлю из цепи, другой конец которой крепят на подвесном конвейере. – Ощущаю, как звенья цепи касаются голени, но не могу даже говорить, не то что сопротивляться. – Когда все готово, работник скотобойни вводит нож под горло и рассекает переднюю полую вену. Благодаря этому кровь хлещет тугой струей, что очень хорошо – большое количество крови в организме может испортить тушу.
Он волочит меня по полу в сторону конвейера, но кое-что неожиданно заставляет его остановиться. Точнее, кое-кто.
– Увлекательнейшая лекция. Выучил наизусть пособие для юных мясников, чтобы впечатлять девушек на свиданиях? – Зейн сидит на конвейере и ест виноград, сплевывая косточки под ноги Асафу.
Если бы мы были персонажами классического голливудского фильма, он бы ворвался на скотобойню, обезвредил злодея одним лишь брутальным взглядом, добил парой сильных ударов, а затем спас девицу, то есть меня, и увез навстречу новой жизни под сопливый саундтрек. Но мы, мать его, не в кино, а в какой-то сюрреалистичной истории, придуманной то ли сумасшедшим, то ли гениальным автором. Поэтому я все еще лежу на бетонном полу, пытаясь пошевелить пальцами и постепенно вернуть подвижность парализованному телу, а одетый в кожаные штаны с принтом под зебру и бирюзовый плащ Зейн расслабленно смотрит по сторонам.
– Джинн… – бормочет Асаф, и его взгляд становится плотоядным.
Я не замечаю, как это происходит, но в следующее мгновение Зейн держит Асафа за горло, прижав к стене. От гипертрофированной игривости не осталось и следа. Парадоксально, но даже странный наряд не может обмануть ни Асафа, ни меня: Зейн очень зол и не менее опасен.
– Я-то джинн. – Он облизывает сухие губы. – А ты кто такой?
– Мое имя – Асаф, – хрипит этот псих, жадно разглядывая Зейна. – И ваше племя мне задолжало.
Он с нечеловеческой силой толкает Зейна в грудь, и тот отлетает к противоположной стене. Прежде чем джинн успевает встать, пол, подобно зыбучим пескам, засасывает ступни, поднимается выше, с аппетитом живого существа проглатывает черные полоски на белой ткани. Асаф в это время подкрадывается к Зейну, как хищник к добыче. Когда между ними остается не больше метра, джинн поднимает руки вверх и с диким криком бьет кулаками по полу, заставляя скотобойню дрожать и сотрясаться. Туша свиньи хрюкает в последний раз и превращается в пыль, та же участь постигает конвейер, щипцы и остальные инструменты. Пока Асаф завороженно смотрит на это, появившиеся из ниоткуда лианы стремятся опутать его и обездвижить, а вырастающие из бетона тропические растения скрывают меня в соцветиях гигантских трехметровых орхидей и красно-желтых геликоний с летающими вокруг колибри.
Зейн выходит из зарослей, внимательно глядя на Асафа.
– О каких долгах ты говоришь, сын шакала?