Созданы для любви

Но имел ли он право осуждать ее, ничего не зная? Он ведь тоже бросил папу. Когда мама ушла, Джаспер из солидарности с папой сбрасывал ее звонки и отправлял обратно письма, которые она присылала. Он очень на нее злился. Но ему все равно было непросто. Время от времени они с папой играли в одну игру: нужно было придумывать самые худшие варианты жизни для мамы, которая их бросила, предполагая, как она живет сейчас. «Может, она встречается с клоуном из цирка, – говорил его отец, – и у нее жуткая аллергия на грим, который он использует, а грим никогда не вымывается полностью, так что она постоянно покрыта страшной сыпью. Едят они только цирковую еду, потому что спят в задней части фургона, на котором ездят с шоу по городам, и у них нет холодильника, чтобы хранить мясо и другие продукты. Плюс они получают скидку в цирковом буфете, и не выживут без нее, ведь они очень бедные. В плане карьеры этот парень – самый младший клоун, и над его штуками на представлениях зрители смеются очень редко, поэтому руководство платит ему все меньше и меньше. За последние несколько месяцев все, что они с твоей матерью ели – это сахарная вата и слоновьи уши. У нее гниют зубы, и она набирает вес, хотя и страдает от недоедания. Она стала такой некрасивой, что клоун изменяет ей с одной из артисток, выступающей на трапеции, так как считает, что если изменишь в воздухе, это не считается». Тут папа обращался к нему за помощью.

«Ну… клоун храпит», – добавлял Джаспер, а папа кивал и говорил: «Да, хорошо, но придумай лучше что-нибудь плохое про ее жизнь в цирке». Поразмыслив, Джаспер отвечал: «Может быть, там есть клетки со львами и тиграми, которые постоянно ставят рядом с их фургоном, когда они останавливаются в городе. Где бы они ни парковались, их фургон постоянно зажат между клетками. А мама так боится львов и тигров, и ей так не нравится ходить мимо клеток, что обычно вместо того, чтобы выйти из фургона в туалет, она писает в один из буфетных стаканчиков и выплескивает все в окно. Только вот запах свежей людской мочи сводит львов и тигров с ума, они рычат всю ночь напролет, а она либо не может заснуть, либо засыпает и видит кошмары под рев диких кошек, раздающийся у нее под ухом». На это папа отвечал: «Замечательно. Жизнь хуже некуда».

Сейчас Джаспер понимал, что «хуже некуда» было играть с папой в эту вот игру. «Хуже некуда» было, когда они прекратили говорить слово «мама», когда она ушла, и стали называть ее «она», то есть «мама, которой нет»; каждый раз, когда папа начинал с кем-то встречаться или женился, у этой женщины было имя, только пока она жила с ними, но, уходя, она его лишалась, и появлялась новая «она».

– Я хотела, чтобы ты в меня влюбился и жил со мной, а я могла бы заниматься с тобой сексом, – сказала Вода. – Я занятая женщина, мне казалось, что это было бы очень удобно. Я не пыталась превратить тебя в бойскаута. Я думала, что запустить в твоем мозгу стимуляцию сочувствия – все равно что бросить в вулкан бумажное полотенце. Но посмотри на себя – месяц после операции, а ты все вокруг готов залить лавой сожаления! В тебе столько чувства вины, что это… восхищает.

Ее слова били в точку. Он чувствовал, как чувство вины неуклонно растет, что бы он ни делал, такое же болезненное и неуемное, как чувство голода. «Вот черт», – добавила Вода, затем схватила глиняный рододендрон и швырнула его об стену. Он разлетелся вдребезги, и роботы-пылесосы тут же закружили вокруг останков, как канюки, регулируя свои настройки в соответствии с особенностями материала, а потом двинулись вперед, чтобы съесть осколки. Внезапно у Джаспера в голове возникла очень яркая, очень пугающая картина: его собственный рассеченный труп на полу, кожа на груди раздвинута, как занавески, и стая роботов-пылесосов пирует, пожирая его органы.

– А они съели бы человека? – спросил Джаспер. – Например, если бы я случайно споткнулся и упал?

– Если тебе хочется, мы можем переспать на прощанье. В противном случае, я думаю, что наш эксперимент по совместному проживанию подошел к концу. На заднем дворе есть гостевой домик, в котором ты можешь переночевать, если хочешь, но завтра тебе нужно будет уехать.



Стены гостевой спальни были покрыты розоватой штукатуркой, которая выглядела точь-в-точь как растекшаяся глазурь. Он поймал себя на том, что некоторое время фантазировал о своих собственных фантазиях. В прежней жизни он иногда представлял, что сидит внутри гигантского торта, в съедобной набедренной повязке, и как только официант отрежет кусок, он выйдет в гигантский приемный зал, где сотни недавно разведенных женщин празднуют окончание супружества и готовы использовать его тело, чтобы воплотить в жизнь свои самые грязные фантазии.

Вместо этого он отметил, что утренняя эрекция только мешает; его слишком мучило чувство вины и горечь, чтобы думать о дельфинах, Воде или чем-то еще. Его новый мозг, казалось, принуждал его к искуплению.

Но, может быть, в глубине души он всегда этого хотел? Уставившись на потолочный вентилятор, он вспомнил, что сказала ему Вода однажды ночью. Они смотрели шоу под названием «Мне точно изменяют», где недоверчивые супруги приводили домой съемочные группы, чтобы застукать вторых половинок за изменой.

Джаспер был потрясен, насколько его это возмутило. Его захлестнуло незнакомое чувство «Да как они могут?», и он сказал об этом Воде. Его также удивило, что каждый партнер, которого обвиняли, на самом деле изменял. Ни разу съемочная группа, ворвавшись в квартиру, не заставала второго супруга жарящим курицу, делающим приседания или драющим какую-нибудь плитку.

Вода пожала плечами.

– Люди так носятся с концепцией свободы воли. С точки зрения нейрохимии это полный бред. Гормоны, генетика, прошлый опыт – все это определяет наш выбор. Почему все вокруг так боятся позволить науке помочь? Если пара хочет никогда не изменять друг другу, я могу это обеспечить. Операция слишком рискованная, чтобы сделать ее частой практикой, но давай представим, что процедура совсем безвредна. Многие люди откажутся и скажут мне, что это обесценивает верность, потому что значение имеет только свобода воли. Но нельзя полагаться только на свободу воли. Сказать кому-то: «Я никогда тебе не изменю, потому что я сделал так, что больше не смогу чувствовать возбуждение вне наших отношений» – разве это не ценнее?

Джаспер поерзал в своем кресле. Если Вода немного чокнутая, сказал он себе, то это не беда. Пока она не проводит на нем другие операции.

– Они физически не могут возбудиться с кем-то другим? Или просто не хотят?

– Если подавить функцию только на физическом уровне, но оставить желание, будет не то. Это принесет страдание – разлад между разумом и телом. Нужно убрать само желание изменить. Что в этом плохого? Они говорят, что хотят быть верны, а я убираю хотелки поменьше, которые могут встать у них на пути. Они сами выбирают, что для их мозга приоритетнее всего.

Джаспер не хотел никому сопереживать. Но если Вода решила, что эмпатия для него «приоритетнее всего», не значило ли это, что склонность была изначально? Хоть самая крошечная искорка. Было бы легче смириться с тем, что нужно делать что-то ради других людей, если желание изначально исходило от него. Хотя бы малая часть, которую он раньше упорно игнорировал.

В дверь постучали, и Джаспер вывалился из кровати, спеша открыть; он то ли полз, то ли бежал, потому что, это, конечно, Вода передумала его отпускать. Может быть, она даже сделала операцию сама себе (вдруг нейрохирурги могут так же, как татуировщики?) и теперь любила и желала его, как он желал ее, – вместе они могли бы стать вселенской силой альтруизма, уникальной парой, которая служит благу всего человечества!

Но за дверью стояла другая женщина, не Вода. Она была гораздо выше, а ее лицо скрывала пластиковая маска кролика.

– Привет, – сказала она.

Она держала рядом со ртом небольшой приборчик, который изменял ее голос, который из-за этого звучал как у бурундука, а еще она принесла сумку-холодильник для пикника.

– Можно войти?

– Наверное, – сказал он. – Это не мой дом.

Она вошла и села на диван. Джаспер предполагал, что если бы она сняла маску, то оказалась бы очень привлекательной. Было что-то такое в ее движениях, особая легкость бытия.

– Вы меня не знаете, – сказала она.

– Поверю вам на слово, – ответил он. – А зачем маска?

– Мы близко общаемся с Водой, – пояснила она. – Коллеги, подруги. То, что она с вами сделала, по-моему, очень жестоко. Впрочем, ей я это тоже сказала. А теперь она вас прогоняет.

– Ох, – вздохнул Джаспер, почесывая ногу. – Так вы значит, из тех, которые приходят с коробкой и следят, чтобы я собрал все личные вещи со стола и не устроил скандал? Ну, если бы я тут работал и у меня был стол и личные вещи… Но у меня их нет. Дайте мне мои ключи от машины и тапочки.

– Нет, подождите. Я хочу вам кое-что предложить. – Крольчиха открыла сумку-холодильник и достала оттуда шприц. – Вода сказала, что вас мучает проснувшаяся совесть. Теперь вы должны делать добро, так? У меня есть идея, с чего начать. Дело рискованное. Мне кажется, чтобы вполне искупить грехи прошлого, сделать что-то действительно важное, вам нужно подвергнуть опасности свою жизнь. Что думаете?

– Ну… – протянул Джаспер. Если она так хотела, чтобы он вызвался ей помогать, могла бы надеть маску дельфина вместо кроличьей.

– Кое-кому очень нужна помощь. Вода развлеклась с вашим мозгом, а другие люди развлеклись с мозгом одной девушки, только гораздо, гораздо хуже. В ее мозг вставили чип. – Она потрясла шприцем. – Это его деактивирует. Вам предстоит совершить подвиг. – Она подвинула контейнер к Джасперу. – А я верну вам все деньги, которые вы отдали за операцию и добавлю кое-что сверху. У вас будут средства, чтобы возместить ущерб, который вы нанесли в прошлом. Но если вы согласны ей помочь, нужно торопиться. Она с трудом держится в эмоциональном плане. Вот, посмотрите.

Джаспер открыл папку и стал листать фотографии.

– Вы сказали, что моя жизнь будет в опасности. Почему вы хотите ей помочь?

– Потому что то, что с ней сделали, бесчеловечно? То, что сделают с вами, если ничего не выйдет или вас поймают, тоже бесчеловечно. Будьте уверены. Но вы спасете человека – всего за один день вы превратитесь из недостойного жить в заслуживающего жить больше, чем подавляющее большинство людей. Кроме того, ее мужу пора двигаться дальше. В частности, в мою сторону. Злость побуждает его к действию, поэтому, если она сможет убежать от него, он сильно разозлится и будет готов к подвижкам на личном фронте раньше, чем если она умрет и он решит, что должен публично скорбеть. В долгосрочной перспективе я за то, чтобы перенести все в более гуманное русло. У меня большие планы на будущее.

Джаспер посмотрел на фотографию женщины, которая и правда выглядела очень печальной. Печаль была особого рода, такую мог бы облегчить теплый душ, по крайней мере, с точки зрения ее очевидного физического проявления.

– Мои родители, – внезапно выпалил Джаспер. – Вы можете выяснить, живы ли они?






17




Крольчиха обещала передать весточки его маме с папой – оба, как она выяснила, все еще были живы. Послания получились достаточно запутанными, но он надеялся, что родители все равно им обрадуются. Теперь, когда ему было стыдно перед своими жертвами и он понимал, что они пережили, ему было любопытно, мучило ли его родителей такое же чувство вины за то, как они его воспитывали, или за то, что недостаточно проводили с ним время. Во взрослом возрасте он ни разу не общался с мамой, так что не знал, что потерял, а папа считал, что совершенно нормально всю встречу плакаться, как ему в очередной раз разбили сердце. Так что и с ним Джаспер долго не продержался. Он не хотел сближаться с ними, но также не хотел, чтобы они чувствовали себя виноватыми из-за него и жалели, что все сделали не так. В письме говорилось: «По сложным и малоприятным причинам, ваш сын не может выйти с вами на контакт. Но он хочет, чтобы вы вспоминали его с теплом, хотя он далеко, и знали, что он вас любит и тоже о вас думает». По большей части он не слукавил, верно? Он хотел, чтобы они были счастливы. Он их любил, в смысле, он беспокоился, все ли у них благополучно, и хотел бы, чтобы они лучше друг к другу относились. Было приятно отправить им что-то, что бы их успокоило.

Воде он тоже оставил записку, у двери гостевого домика. «Я тебя люблю, – говорилось там. – Ты сама меня заставила, но все же».

Он любил ее и знал, что больше никогда ее не увидит, и это разрывало его на части – теперь он понял, что так же чувствовали себя его любовницы, когда он уходил. Только еще хуже, ведь их деньги оставались у него.

Зенитное солнце светило ярко, и теперь он ехал по дороге не для того, чтобы перебраться в новый город, где украдет или искалечит чью-либо способность к доверию, а чтобы попытаться спасти человека. Если он преуспеет, у него в машине останутся мешки, набитые деньгами, и он сделает все возможное, чтобы отыскать как можно больше своих прежних любовниц и вернуть им деньги, звоня в их дверные звонки и оставляя пакеты с наличными на крыльце. Он отправится в тур добродетели.

Если переживет первую остановку.

Крольчиха сказала, что, судя по тому, что она видела из загрузок Хейзел, заходить лучше через стеклянную заднюю дверь трейлера, если никто не отвечал у крыльца. Но снаружи выглядело так, как будто на кровати лежат несколько человек, причем в основном очень красивые женщины.

Он точно подошел к правильному дому?

Он постучал еще раз, более настойчиво. Почему они не просыпаются? Он был одет в поддельную униформу службы доставки и держал в руках сумку-холодильник, в которой лежал шприц. Учитывая сколько людей было на кровати, ситуация напоминала начало плохого фильма для взрослых.

– Эй, – Джаспер открыл стеклянную дверь и вошел внутрь. Ему не хотелось будить людей, но это было очень важно.

– А? – спросил Джаспер. – Это что, прикол?

Двое из людей на кровати вообще не были людьми. Он даже потрогал их, чтобы проверить – и точно.

Там же был и отец, и он определенно был мертв. Если тут разыгрался сценарий «Розы для Эмили», Джаспер бы предпочел, чтобы крольчиха его предупредила, но, может, она и сама не знала. А может, случилось что-то похуже. Она не много рассказала ему про Хейзел, но и тому немногому, что он знал, легко было посочувствовать: муж ее затерроризировал. О ее папе сказано было всего ничего: Хейзел живет у него, и он, видимо, любит поворчать. Это ведь не она его убила, правда? Джасперу хотелось, чтобы со спасением все получилось честно и справедливо. Любые нюансы, оспаривающие этичность его миссии, типа отцеубийства, были совсем не кстати.

Тут Джаспер увидел, что губы у нее совсем синие, а в ногах лежит пузырек из-под таблеток. Труп мужчины выглядел здоровее, чем Хейзел, с точки зрения цвета кожи.

– Она мертва, – сказал Джаспер.

Сначала его захлестнуло разочарование, затем гнев. И что теперь? Неужели начало его искупительной карьеры должно почить вместе с ней? Что он должен сделать, если ее уже нет? Он подумал, что можно забрать кукол с собой и перенести ее тело на диван в гостиной, чтобы от ее смертного одра не веяло кровосмесительным групповым сексом, когда приедет скорая. Это, наверное, может сойти за доброе дело.

Тут Хейзел издала булькающий звук. Небольшой сгусток пузырящейся пены вышел у нее изо рта.

– Да! – воскликнул Джаспер. – Да! Хейзел, помощь уже тут.

Он начал бегать по комнатам дома, пытаясь найти телефон или компьютер Гоголя, чтобы узнать, как правильно действовать при передозировке. Он мог бы сделать ей инъекцию для деактивации чипа и вызвать скорую помощь, но тогда Байрон доберется до нее в больнице; он будет первым, кому позвонят, когда ее опознают. Крольчиха подчеркнула, что, если что-то пойдет не так, в больницу можно обращаться только в самом крайнем случае. Бессмысленно спасать жизнь Хейзел, чтобы она очнулась в частной клинике Байрона и захотела покончить с собой еще сильнее, чем раньше. Что, вероятно, не удалось бы из-за круглосуточного наблюдения.

На подбородке Хейзел собралась лужица пены. В каком-то плане это выглядело эстетично, почти как взбитая пена в кулинарном шоу.

– Теплая, – сказал он вслух только потому, что в кино врачи всегда сообщают о чем-то вслух, даже если они одни. Если бы он только мог позвонить Воде или крольчихе!

– Хейзел?! – позвал он. – Ты меня слышишь?

Была какая-то медицинская процедура, которую он должен был провести. Причем срочно. Джаспер это знал. Но что именно надо сделать, совсем не помнил. Чтобы выиграть время, он решил переключиться на инъекцию, которую ему нужно было сделать независимо от того, вызовет он скорую или нет. Он открыл холодильник, вынул длинный шприц, снял с иглы защитный чехол.

Шприц был огромный, такой могли бы использовать для оплодотворения коровы.

– Лучше ты, чем я, – пробормотал Джаспер.

Тут он услышал щелчок затвора.



Дуло винтовки уставилось Джасперу прямо в лоб. Он поднял руки вверх в знак капитуляции и вспомнил, что лучше всего никогда не смотреть прямо на нападающего, но что-то было не так с грудью этого парня. Казалось, что его ребра раскрываются. Мужчина не носил рубашки, но что-то на нем надето было. Жилет. Который также был сделан из кожи. Чьей кожи?

«Джаспер, – сказал он самому себе, – ты не хочешь знать, с кого ее сняли».

Он сглотнул.

– Тебя прислал Гоголь, да? – его поднятые руки подрагивали. Часть его хотела попытаться успеть, рвануться и сделать ей укол, но он понимал, что ему прострелят руку раньше, чем он успеет нажать на поршень.

Парень сплюнул на пол что-то коричневое, и Джаспера передернуло. Он предпочел бы умереть на чистом ковре.

– Не пользуюсь гоголевским барахлом, – сказал он.

– Так ты не собираешься меня убивать?