Сорванная маска
Часть 37 из 100 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
В действительности у рефаитов имелась еще одна слабость – некая руда из загробного мира умерщвляла их вне зависимости от полусдвига, лишая возможности воскреснуть. Я интуитивно утаила эту деталь от Кэда, не хотела вверять ему оружие против Арктура.
Арктур. В глубине души обида жгла каленым железом. Он намекал на некий секрет, но легче от этого не становилось.
Довольно! Пора сменить тему.
– Странно, как я не почуяла Корнефороса.
– Так и задумывалось. Эксперименты с кровью эмитов не прошли зря, – похвастал Кэд. – С ее помощью подопытный «выпадает» из эфира и фактически не отслеживается.
– Ты даром времени не терял. – Я побарабанила пальцами по подлокотнику. – Эту пакость мне влили перед аудиенцией?
– Да, – признался Кэд. – Кровь эмитов затормаживает наши способности. Другое дело, что человеческий организм переносит ее в очень ограниченных количествах. Меня, например, при передозировке выворачивало наизнанку. – Он откинулся на спинку кресла. – Менар ждет твоего ответа завтра вечером в Зеленой гостиной.
– Кэд, ты всерьез надеялся переманить меня на его сторону?
– Вообще-то, да. Я думал, он использует тебя в качестве приманки или инструмента давления. Не секрет, что Нашира хочет заполучить тебя любой ценой, а сам факт твоего существования дискредитирует пособника рефаитов Уивера. До тех пор Менар будет тебя холить и лелеять – ну, относительно.
Кэд не кривил душой, перспектива и впрямь чудилась ему заманчивой. На лице читалась решимость, глаза горели. Внезапно он подался вперед и накрыл своей шершавой ладонью мою руку:
– Останься, Пейдж. Вот увидишь, все наладится. Надо только немного подождать…
Не успела я обругать его на чем свет, как дверь распахнулась и в проеме возникла Люси Менар Фрер в черно-белом одеянии. Кэд шарахнулся от меня, как от прокаженной.
– Je veux lui parler seule[55]. – Люси повернулась к Кэду. – Quittez ma vue, anormal, tout de suite[56].
Оракул тенью скользнул за порог. Фрер не удостоила его взглядом, зато неотступно смотрела на меня, а я на нее.
– Встань! – скомандовала она по-английски.
Я подчинилась. Фрер неспешно пересекла комнату, покосилась на остатки пиршества и, подойдя ко мне вплотную, впилась в меня глазами. Алые губы, угольно-черные ресницы. Последний раз я видела ее так близко, когда смотрелась в зеркало.
Она влепила мне пощечину, вложив в нее всю свою ненависть, однако из-за отсутствия опыта и тренировок удар получился слабым. Правда, обручальное кольцо рассекло мне скулу.
– Это тебе за осквернение моего дома, – шипела Фрер. – За поругание последнего пристанища моей покойной матери.
Щека горела, однако я заставила себя повернуться к Фрер и только тогда заметила, что в другой руке она сжимает массивную кочергу, загнутую на конце под прямым углом.
– А это тебе за осквернение моего тела и моего ребенка, – щебетала Люси. – И потенциальный ущерб.
Кочерга со свистом рассекла воздух. Я повалилась навзничь и схватилась за ушибленные ребра. Мансарда превратилась в стерильную комнату, где надо мной глумились легионеры. На сей раз я не пыталась сопротивляться, а просто свернулась клубком на полу.
Казалось, экзекуция длилась целую вечность. К не успевшим затянуться старым ранам стремительно добавлялись новые. Самое страшное началось, когда кочерга опустилась мне на локоть: в ушах зазвенело, на глаза навернулись слезы. В голове билась единственная мысль: как защитить себя, не покалечив Фрер. Менар и слушать не захочет про самооборону. Впрочем, легионеры тоже.
Когда кочерга разбила мне губу, ярость затмила здравый смысл. Вытянув руку, я перехватила чугунный стержень, наши взгляды встретились. Люси уступала мне в физической подготовке. Мы обе задыхались. По ее лицу струился пот, зрачки сузились.
– Посмеешь снова проделать такое, клянусь, ты пожалеешь, что вообще родилась на свет. – Фрер вздернула мне подбородок, наманикюренные коготки больно впились в кожу. – Бенуа мнит тебя толковой, хотя всем известно, что толку с тебя – как с козла молока.
– Мне тоже кое-что известно, Люси, – шепнула я. Острые ногти еще сильнее вонзились в кожу. – В частности, твой секрет. Ты носишь отпрыска паранормала, а значит, сама являешься распространительницей чумы. Твой драгоценный Менар за такое убивает.
Фрер стиснула кочергу так, что побелели костяшки. В глазах промелькнул страх.
– Только тронь, и Менар обо всем узнает, – пригрозила я. По подбородку стекала кровь.
Постепенно к Люси вернулось самообладание. И злобная ухмылка.
– Бенуа не ополчится на меня из-за твоего патологического коварства. Легионер! – В дверь сунулся дежурный, Фрер вручила ему кочергу и, едва тот скрылся из виду, снова сосредоточилась на мне. – Не воображай, будто имеешь надо мной власть, грязная паранормалка. Марионетка здесь ты!
Шелковым платком супруга инквизитора вытерла мою кровь с обручального кольца. У меня во рту возник металлический привкус. Но Фрер совершенно не испугалась моей угрозы. Непонятно почему.
– Кстати, твой отец до последнего пытался спасти свою шкуру. – Фрер смотрела на меня сверху вниз. – На допросах пел соловьем. Любопытно, что он напел?
Я хотела ответить, но слова замерли на губах. Если Люси надеется меня ранить, пускай, вытерплю. Отец погиб из-за меня, поэтому мне нужно знать, как он провел последние часы.
– Он клялся, что ты ему не родная. Отец отрекся от тебя, называл подкидышем и паранормальным отродьем. – Фрер швырнула платок в камин. – Его бы пощадили, если бы это не шло вразрез с планами Вэнс. Он отправился на гильотину, проклиная тебя.
Мое внимание было приковано к платку, догоравшему в камине. Тончайшая работа. Отделка из кружев. На черном рынке такой с руками оторвут.
– Его голову насадили на Ворота висельников. Если не ошибаюсь, Уивер приказал вымочить ее в соляном растворе, для сохранности, – вещала Люси.
Я тем временем наблюдала, как пламя пожирает платок.
– Твой отец служил Якорю, поэтому ты не питала к нему теплых чувств и даже не попыталась спасти. Хотя могла, верно, темная владычица?
Ответ вертелся у меня на языке, но тут звякнули наручные часики Фрер. Покосившись на них, она выпустила мой подбородок и скрылась за дверью.
Легионеры отволокли меня в комнату и заперли на ключ. Съестного не было ни крошки, в камине не горел огонь. Исчезла даже мантия, служившая мне одеялом. Я вытерла кровь и свернулась калачиком на кушетке в надежде хоть как-то согреться.
Отца перед смертью пытали. Страшно подумать, как изощрялись палачи, чтобы развязать ему язык.
Отец назвал меня подкидышем. По аналогии с персонажем сказок. В детстве бабушка вешала над моей колыбелькой ножницы – отпугивать злых фей, чтобы они не подменили меня на síofra[57]. То же самое бабуля проделывала с моим отцом и тетей.
Фрер – воспитанница Сайена, откуда ей знать слово «подкидыш», как не от моего отца? Он всегда презирал бабушкины сказки, однако на смертном одре умудрился обратить их против меня. Отец отказывался видеть во мне дочь, да и вообще человека.
Похоже, он совершенно искренне боялся меня. Боялся всю жизнь. А я и не догадывалась.
Опомнись, Пейдж! Нельзя принимать всерьез сказанное под пытками. Я не сломалась на водной доске, стерпела адскую боль и унижения, но лишь потому, что Сухейлю настрого запретили перегибать палку. Отца же никто не щадил.
От усталости мысли путались. Завтра мое тело превратится в сплошной синяк. Конечно, Фрер не боец, но ненависть в сочетании с кочергой компенсировали нехватку опыта.
По-хорошему, пора уносить ноги и передать добытые сведения Дюко.
Однако мысль о Шиоле II давила мертвым грузом. Даже экзекуция кочергой не заглушала горечи поражения. Дважды мне удавалось подобраться вплотную к разгадке. И дважды она ускользала прямо у меня из-под носа. Зато мне открылась совершенно неожиданная информация, но как ею распорядиться – вот в чем вопрос.
Арктур хотел признаться, что эмиты – это бывшие рефаиты. Хотел, но не осмеливался, связанный нерушимой, по всей видимости, клятвой.
В голове шевельнулось смутное, хмельное воспоминание.
Доверие не терпит мишуры. Желаю видеть тебя в истинном свете, юная странница. И самому открываться без утайки.
Его желание исполнилось. По крайней мере, секрет, который он утаивал целый год, выплыл на поверхность.
Веки слипались. После всех потрясений я заслужила короткую передышку. Еще бы унять боль в боку, которой сопровождался каждый вдох. Но стоило мне задремать, как за окном прогремел взрыв.
В темноте я не сразу сообразила, где нахожусь. Но синяк на бедре вернул меня к реальности. Похоже, я проспала весь день до глубокого вечера.
Снаружи опять громыхнуло. Фейерверк. Я заковыляла к окну, придерживая ноющие ребра. Во дворе царила суматоха. Радостные возгласы, смех. Очередная ракета взметнулась вверх и рассыпалась на алые и белые всполохи. Судя по какофонии, салюты запускали по всей цитадели.
Караульные сняли шлемы и обнимались перед особняком. Круглосуточный штат прислуги отплясывал на заснеженном крыльце. Столько радости я не встречала в Сайене ни на Ноябрьфест, ни на Новый год. Люди словно обезумели.
Это могло означать лишь одно. Лиссабон пал. Преисполненная сочувствия к Португалии, я отвернулась от окна.
Сразу вспомнился крах Ирландии. Черный день, когда наш лидер, Эоган О’Кэрэлайн, объявил полную и безоговорочную капитуляцию. В период Мэллоуновских восстаний он призывал нас бороться с захватчиками, защищать свою независимость от, как он выражался, культа ненависти. Одни презирали его за упрямство, другие обвиняли в кровопролитии, а третьи превозносили за героизм.
О’Кэрэлайна казнили в декабре. А его место заняла первая и бессменная инквизитор, переделавшая свое имя на английский манер в Эйприл Уилан.
К тому времени мы уже перебрались в Лондон. В ночь капитуляции мы с отцом залегли на дно. Он рано забрал меня из школы – еще до официального объявления – и закупился чипсами для ужина. Отец сказал, надо сидеть дома и не высовываться. Ирландия официально примкнула в Сайену. Придется подождать, пока не минует кризис.
Я боялась не за себя. Издевательства в школе меркли по сравнению с кровавой бойней, которую я чудом пережила в Дублине. Нет, меня заботила только судьба бабушки с дедом, ведь им, как и Финну, предстояло погибнуть.
В сумерках отец переговорил с охранником и запер квартиру. Мы в обнимку устроились на диванчике, едва не расплющив мою старую игрушку, и притворились, будто смотрим фильм. С тех пор отец ни разу меня не обнял. Однако в тот миг, невзирая на ледяной страх, сковавший меня изнутри, его объятия согревали и успокаивали. Он крепко прижимал меня к себе, хотя сам дрожал всем телом. Его родители остались в Ирландии. Сестра скорбела о погибшем сыне. Он потерял все, кроме меня.
На улице не утихали салюты, я вздрагивала от каждого залпа. Вопреки обыкновению, отец не отправил меня спать. Наша квартира располагалась высоко, но даже сквозь закрытые окна до нас доносились отзвуки торжества. Обливаясь слезами, я уснула на груди у отца.
В ту роковую ночь расстреляли и избили до полусмерти пятьдесят семь человек, преимущественно бездомных. Под раздачу попали и несколько шотландцев – sasanaigh, англичанам не понравился их акцент. Даже спустя годы ликующие возгласы стоят у меня в ушах. Те же крики ликования звенели сейчас в морозном воздухе.
Месяц отец под предлогом бронхита не пускал меня в школу. Месяц он меня холил и лелеял. Постоянно справлялся о моем самочувствии, покупал лакомства. К моему возвращению страсти слегка улеглись: одноклассники по-прежнему шпыняли меня в коридоре, плевали в волосы, подкладывали объедки в портфель и всячески издевались, но, подозреваю, в начале капитуляции мне бы пришлось гораздо хуже. Впервые за много лет я не боялась встречи с мучителями, поскольку чувствовала себя по-настоящему любимой.
Вскоре отец опять замкнулся. Жаль, теперь уже не спросишь почему. Почему он перестал утешать меня, объяснять что-либо, успокаивать? Почему перестал вести себя как отец, за исключением вечера моего ареста? Жаль, что нельзя снова укрыться с ним от всего мира.
Португалия продержалась чуть больше месяца. У меня вдруг возникло нехорошее предчувствие: уж не пополнил ли СайенМОП свои ряды ирландскими контрактниками?
Содрогнувшись от очередного торжествующего вопля, я переключилась на эфир. Поблизости не ощущалось никаких лабиринтов. Не ощущалось их и этажом ниже. Легионеры оставили свой пост, чтобы сообща отпраздновать победу.
Отличная возможность проникнуть в Золотой зал. В мгновение ока я очутилась у двери и покрутила ручку. Заперто! Ничего, дождусь нового залпа и попробую протаранить створку.
Снаружи послышались шаги. Я отпрянула, сердце загнанно колотилось. Щелкнул замок, и на пороге появился Кэд – в пижамной куртке и шортах, под глазами темнели круги.
– Они взяли Лиссабон, – сообщил он. – Хотел… – Кэд осекся, заметив мою разукрашенную физиономию. – Пейдж, какого дьявола с тобой приключилось?
– Так, пустяки. Лучше скажи, как ты здесь очутился?
Оракул продемонстрировал подозрительно знакомую связку ключей.
– Старый комплект Люси. Я знаю, где Милен его прячет.
– Какое удачное совпадение. – Я уже протискивалась мимо него в коридор. – Пока все празднуют, мне надо попасть в Золотой зал и вскрыть сейф.
Арктур. В глубине души обида жгла каленым железом. Он намекал на некий секрет, но легче от этого не становилось.
Довольно! Пора сменить тему.
– Странно, как я не почуяла Корнефороса.
– Так и задумывалось. Эксперименты с кровью эмитов не прошли зря, – похвастал Кэд. – С ее помощью подопытный «выпадает» из эфира и фактически не отслеживается.
– Ты даром времени не терял. – Я побарабанила пальцами по подлокотнику. – Эту пакость мне влили перед аудиенцией?
– Да, – признался Кэд. – Кровь эмитов затормаживает наши способности. Другое дело, что человеческий организм переносит ее в очень ограниченных количествах. Меня, например, при передозировке выворачивало наизнанку. – Он откинулся на спинку кресла. – Менар ждет твоего ответа завтра вечером в Зеленой гостиной.
– Кэд, ты всерьез надеялся переманить меня на его сторону?
– Вообще-то, да. Я думал, он использует тебя в качестве приманки или инструмента давления. Не секрет, что Нашира хочет заполучить тебя любой ценой, а сам факт твоего существования дискредитирует пособника рефаитов Уивера. До тех пор Менар будет тебя холить и лелеять – ну, относительно.
Кэд не кривил душой, перспектива и впрямь чудилась ему заманчивой. На лице читалась решимость, глаза горели. Внезапно он подался вперед и накрыл своей шершавой ладонью мою руку:
– Останься, Пейдж. Вот увидишь, все наладится. Надо только немного подождать…
Не успела я обругать его на чем свет, как дверь распахнулась и в проеме возникла Люси Менар Фрер в черно-белом одеянии. Кэд шарахнулся от меня, как от прокаженной.
– Je veux lui parler seule[55]. – Люси повернулась к Кэду. – Quittez ma vue, anormal, tout de suite[56].
Оракул тенью скользнул за порог. Фрер не удостоила его взглядом, зато неотступно смотрела на меня, а я на нее.
– Встань! – скомандовала она по-английски.
Я подчинилась. Фрер неспешно пересекла комнату, покосилась на остатки пиршества и, подойдя ко мне вплотную, впилась в меня глазами. Алые губы, угольно-черные ресницы. Последний раз я видела ее так близко, когда смотрелась в зеркало.
Она влепила мне пощечину, вложив в нее всю свою ненависть, однако из-за отсутствия опыта и тренировок удар получился слабым. Правда, обручальное кольцо рассекло мне скулу.
– Это тебе за осквернение моего дома, – шипела Фрер. – За поругание последнего пристанища моей покойной матери.
Щека горела, однако я заставила себя повернуться к Фрер и только тогда заметила, что в другой руке она сжимает массивную кочергу, загнутую на конце под прямым углом.
– А это тебе за осквернение моего тела и моего ребенка, – щебетала Люси. – И потенциальный ущерб.
Кочерга со свистом рассекла воздух. Я повалилась навзничь и схватилась за ушибленные ребра. Мансарда превратилась в стерильную комнату, где надо мной глумились легионеры. На сей раз я не пыталась сопротивляться, а просто свернулась клубком на полу.
Казалось, экзекуция длилась целую вечность. К не успевшим затянуться старым ранам стремительно добавлялись новые. Самое страшное началось, когда кочерга опустилась мне на локоть: в ушах зазвенело, на глаза навернулись слезы. В голове билась единственная мысль: как защитить себя, не покалечив Фрер. Менар и слушать не захочет про самооборону. Впрочем, легионеры тоже.
Когда кочерга разбила мне губу, ярость затмила здравый смысл. Вытянув руку, я перехватила чугунный стержень, наши взгляды встретились. Люси уступала мне в физической подготовке. Мы обе задыхались. По ее лицу струился пот, зрачки сузились.
– Посмеешь снова проделать такое, клянусь, ты пожалеешь, что вообще родилась на свет. – Фрер вздернула мне подбородок, наманикюренные коготки больно впились в кожу. – Бенуа мнит тебя толковой, хотя всем известно, что толку с тебя – как с козла молока.
– Мне тоже кое-что известно, Люси, – шепнула я. Острые ногти еще сильнее вонзились в кожу. – В частности, твой секрет. Ты носишь отпрыска паранормала, а значит, сама являешься распространительницей чумы. Твой драгоценный Менар за такое убивает.
Фрер стиснула кочергу так, что побелели костяшки. В глазах промелькнул страх.
– Только тронь, и Менар обо всем узнает, – пригрозила я. По подбородку стекала кровь.
Постепенно к Люси вернулось самообладание. И злобная ухмылка.
– Бенуа не ополчится на меня из-за твоего патологического коварства. Легионер! – В дверь сунулся дежурный, Фрер вручила ему кочергу и, едва тот скрылся из виду, снова сосредоточилась на мне. – Не воображай, будто имеешь надо мной власть, грязная паранормалка. Марионетка здесь ты!
Шелковым платком супруга инквизитора вытерла мою кровь с обручального кольца. У меня во рту возник металлический привкус. Но Фрер совершенно не испугалась моей угрозы. Непонятно почему.
– Кстати, твой отец до последнего пытался спасти свою шкуру. – Фрер смотрела на меня сверху вниз. – На допросах пел соловьем. Любопытно, что он напел?
Я хотела ответить, но слова замерли на губах. Если Люси надеется меня ранить, пускай, вытерплю. Отец погиб из-за меня, поэтому мне нужно знать, как он провел последние часы.
– Он клялся, что ты ему не родная. Отец отрекся от тебя, называл подкидышем и паранормальным отродьем. – Фрер швырнула платок в камин. – Его бы пощадили, если бы это не шло вразрез с планами Вэнс. Он отправился на гильотину, проклиная тебя.
Мое внимание было приковано к платку, догоравшему в камине. Тончайшая работа. Отделка из кружев. На черном рынке такой с руками оторвут.
– Его голову насадили на Ворота висельников. Если не ошибаюсь, Уивер приказал вымочить ее в соляном растворе, для сохранности, – вещала Люси.
Я тем временем наблюдала, как пламя пожирает платок.
– Твой отец служил Якорю, поэтому ты не питала к нему теплых чувств и даже не попыталась спасти. Хотя могла, верно, темная владычица?
Ответ вертелся у меня на языке, но тут звякнули наручные часики Фрер. Покосившись на них, она выпустила мой подбородок и скрылась за дверью.
Легионеры отволокли меня в комнату и заперли на ключ. Съестного не было ни крошки, в камине не горел огонь. Исчезла даже мантия, служившая мне одеялом. Я вытерла кровь и свернулась калачиком на кушетке в надежде хоть как-то согреться.
Отца перед смертью пытали. Страшно подумать, как изощрялись палачи, чтобы развязать ему язык.
Отец назвал меня подкидышем. По аналогии с персонажем сказок. В детстве бабушка вешала над моей колыбелькой ножницы – отпугивать злых фей, чтобы они не подменили меня на síofra[57]. То же самое бабуля проделывала с моим отцом и тетей.
Фрер – воспитанница Сайена, откуда ей знать слово «подкидыш», как не от моего отца? Он всегда презирал бабушкины сказки, однако на смертном одре умудрился обратить их против меня. Отец отказывался видеть во мне дочь, да и вообще человека.
Похоже, он совершенно искренне боялся меня. Боялся всю жизнь. А я и не догадывалась.
Опомнись, Пейдж! Нельзя принимать всерьез сказанное под пытками. Я не сломалась на водной доске, стерпела адскую боль и унижения, но лишь потому, что Сухейлю настрого запретили перегибать палку. Отца же никто не щадил.
От усталости мысли путались. Завтра мое тело превратится в сплошной синяк. Конечно, Фрер не боец, но ненависть в сочетании с кочергой компенсировали нехватку опыта.
По-хорошему, пора уносить ноги и передать добытые сведения Дюко.
Однако мысль о Шиоле II давила мертвым грузом. Даже экзекуция кочергой не заглушала горечи поражения. Дважды мне удавалось подобраться вплотную к разгадке. И дважды она ускользала прямо у меня из-под носа. Зато мне открылась совершенно неожиданная информация, но как ею распорядиться – вот в чем вопрос.
Арктур хотел признаться, что эмиты – это бывшие рефаиты. Хотел, но не осмеливался, связанный нерушимой, по всей видимости, клятвой.
В голове шевельнулось смутное, хмельное воспоминание.
Доверие не терпит мишуры. Желаю видеть тебя в истинном свете, юная странница. И самому открываться без утайки.
Его желание исполнилось. По крайней мере, секрет, который он утаивал целый год, выплыл на поверхность.
Веки слипались. После всех потрясений я заслужила короткую передышку. Еще бы унять боль в боку, которой сопровождался каждый вдох. Но стоило мне задремать, как за окном прогремел взрыв.
В темноте я не сразу сообразила, где нахожусь. Но синяк на бедре вернул меня к реальности. Похоже, я проспала весь день до глубокого вечера.
Снаружи опять громыхнуло. Фейерверк. Я заковыляла к окну, придерживая ноющие ребра. Во дворе царила суматоха. Радостные возгласы, смех. Очередная ракета взметнулась вверх и рассыпалась на алые и белые всполохи. Судя по какофонии, салюты запускали по всей цитадели.
Караульные сняли шлемы и обнимались перед особняком. Круглосуточный штат прислуги отплясывал на заснеженном крыльце. Столько радости я не встречала в Сайене ни на Ноябрьфест, ни на Новый год. Люди словно обезумели.
Это могло означать лишь одно. Лиссабон пал. Преисполненная сочувствия к Португалии, я отвернулась от окна.
Сразу вспомнился крах Ирландии. Черный день, когда наш лидер, Эоган О’Кэрэлайн, объявил полную и безоговорочную капитуляцию. В период Мэллоуновских восстаний он призывал нас бороться с захватчиками, защищать свою независимость от, как он выражался, культа ненависти. Одни презирали его за упрямство, другие обвиняли в кровопролитии, а третьи превозносили за героизм.
О’Кэрэлайна казнили в декабре. А его место заняла первая и бессменная инквизитор, переделавшая свое имя на английский манер в Эйприл Уилан.
К тому времени мы уже перебрались в Лондон. В ночь капитуляции мы с отцом залегли на дно. Он рано забрал меня из школы – еще до официального объявления – и закупился чипсами для ужина. Отец сказал, надо сидеть дома и не высовываться. Ирландия официально примкнула в Сайену. Придется подождать, пока не минует кризис.
Я боялась не за себя. Издевательства в школе меркли по сравнению с кровавой бойней, которую я чудом пережила в Дублине. Нет, меня заботила только судьба бабушки с дедом, ведь им, как и Финну, предстояло погибнуть.
В сумерках отец переговорил с охранником и запер квартиру. Мы в обнимку устроились на диванчике, едва не расплющив мою старую игрушку, и притворились, будто смотрим фильм. С тех пор отец ни разу меня не обнял. Однако в тот миг, невзирая на ледяной страх, сковавший меня изнутри, его объятия согревали и успокаивали. Он крепко прижимал меня к себе, хотя сам дрожал всем телом. Его родители остались в Ирландии. Сестра скорбела о погибшем сыне. Он потерял все, кроме меня.
На улице не утихали салюты, я вздрагивала от каждого залпа. Вопреки обыкновению, отец не отправил меня спать. Наша квартира располагалась высоко, но даже сквозь закрытые окна до нас доносились отзвуки торжества. Обливаясь слезами, я уснула на груди у отца.
В ту роковую ночь расстреляли и избили до полусмерти пятьдесят семь человек, преимущественно бездомных. Под раздачу попали и несколько шотландцев – sasanaigh, англичанам не понравился их акцент. Даже спустя годы ликующие возгласы стоят у меня в ушах. Те же крики ликования звенели сейчас в морозном воздухе.
Месяц отец под предлогом бронхита не пускал меня в школу. Месяц он меня холил и лелеял. Постоянно справлялся о моем самочувствии, покупал лакомства. К моему возвращению страсти слегка улеглись: одноклассники по-прежнему шпыняли меня в коридоре, плевали в волосы, подкладывали объедки в портфель и всячески издевались, но, подозреваю, в начале капитуляции мне бы пришлось гораздо хуже. Впервые за много лет я не боялась встречи с мучителями, поскольку чувствовала себя по-настоящему любимой.
Вскоре отец опять замкнулся. Жаль, теперь уже не спросишь почему. Почему он перестал утешать меня, объяснять что-либо, успокаивать? Почему перестал вести себя как отец, за исключением вечера моего ареста? Жаль, что нельзя снова укрыться с ним от всего мира.
Португалия продержалась чуть больше месяца. У меня вдруг возникло нехорошее предчувствие: уж не пополнил ли СайенМОП свои ряды ирландскими контрактниками?
Содрогнувшись от очередного торжествующего вопля, я переключилась на эфир. Поблизости не ощущалось никаких лабиринтов. Не ощущалось их и этажом ниже. Легионеры оставили свой пост, чтобы сообща отпраздновать победу.
Отличная возможность проникнуть в Золотой зал. В мгновение ока я очутилась у двери и покрутила ручку. Заперто! Ничего, дождусь нового залпа и попробую протаранить створку.
Снаружи послышались шаги. Я отпрянула, сердце загнанно колотилось. Щелкнул замок, и на пороге появился Кэд – в пижамной куртке и шортах, под глазами темнели круги.
– Они взяли Лиссабон, – сообщил он. – Хотел… – Кэд осекся, заметив мою разукрашенную физиономию. – Пейдж, какого дьявола с тобой приключилось?
– Так, пустяки. Лучше скажи, как ты здесь очутился?
Оракул продемонстрировал подозрительно знакомую связку ключей.
– Старый комплект Люси. Я знаю, где Милен его прячет.
– Какое удачное совпадение. – Я уже протискивалась мимо него в коридор. – Пока все празднуют, мне надо попасть в Золотой зал и вскрыть сейф.