Сокол и Ворон
Часть 92 из 123 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Там Рдзения, верно? – догадалась Дара. – Да, я помню: найти деревню Гняздец, расколдовать Милоша…
Оборотень не издал ни звука, развернулся и молча стал подниматься по склону.
С тревогой Дара смотрела ему вслед.
Сердцем она почувствовала, что однажды волхв потребует плату, и тем больше её напугало, что теперь он уходил, ничего не попросив. Значит, цена окажется немалой. Такой, какую она пока не в силах заплатить.
Медведь забрался наверх, и, когда Дара уже собралась идти дальше, вниз скатилось что-то крошечное и серое. Старое яйцо, из которого так и не вылупился по весне птенец.
Дара выронила яйцо из рук, вскинула голову наверх, надеясь увидеть Дедушку, но он вновь скрылся в лесу.
Только одному богу мог служить медведь-оборотень. Лесному.
Яйцо серело в песке. Дара попыталась разгадать загадку, понять, что желал сказать этим Дедушка, и все догадки, что рождались в голове, пугали одна больше другой. Но нельзя было думать об этом. Стоило поспешить.
Дара пошла вверх по течению. Ей снова повезло. За поворотом у самого берега стояла причаленная лодка, а в ней сидел мужичок с подбитым глазом. Дара предложила ему одно из своих колец и показала окровавленное лезвие скренорского ножа.
– Я заплачу тебе, но убью, если попробуешь обмануть, – предупредила она.
Мужичок опасливо прикрыл плащом какие-то свои пожитки, лежавшие на дне, и, сверкая беззубой улыбкой, пригласил в лодку.
– Прошу, господица, – произнёс он, шипя на рдзенский манер. – Прошу.
Рдзения, Гняздец
Каждая ночь походила на предыдущую. После заката они вдвоём выходили на улицу и шли по дороге к Совину, чтобы поутру Ежи запирал трепыхающегося сокола в клетке и нёс обратно в дом Воронов, а после спал до заката без памяти. С последними лучами солнца он ужинал и готовился к очередной ночи.
Напрасно было запирать Милоша в доме, ибо он увечил себя, пытаясь выбраться наружу. Что в соколином обличье, что в человеческом, всегда и всем своим существом он стремился туда, где был рождён. И как бы ни желал он остановиться, сделать этого не мог.
И потому каждый вечер Милош выходил из дома Воронов на краю Гняздеца и пускался в путь по дороге к Совину. Ежи всегда шёл с ним, они ели на ходу и говорили. Правду сказать, говорил больше Ежи, а Милош внимательно слушал и шаг за шагом становился всё больше похож на себя прежнего. Поначалу и вовсе нельзя было узнать в исхудавшем бледном человеке жизнерадостного Милоша. Не только тело, но и душу измучило проклятье.
Порой к ним присоединялась Веся. Ей было страшно ходить ночью по дороге, но ради Милоша она храбрилась и выдерживала весь путь до самого рассвета. Веся брала Милоша за руку и шла рядом, смотрела с нескрываемым восхищением и преданностью.
Ежи снова стал невидимкой. Даже теперь, когда друг его был лишь тенью самого себя, он затмевал Ежи в глазах Весняны. Словно червяк в яблоко, ревность вгрызалась в сердце Ежи, и он изо всех сил гнал подлое чувство прочь. Он многое готов был вынести ради Милоша, ради своего лучшего друга, почти брата. Их дружба была важнее всего… И всё же Веся на Ежи больше не смотрела.
Вороны не привыкли к чужакам, но вскоре смирились с их присутствием, да и соседство оказалось им на пользу. Стжежимир неплохо платил за постой своего ученика и его товарищей, Ежи носил воду и рубил дрова, а Веся вычистила грязную неухоженную хату. Никто из Воронов не выполнял домашней работы. Беззубая ведьма Здислава сиднем сидела у оконца и всё жаловалась на старческую свою немощь, а двое других постоянно отлучались из Гняздеца и по возвращении тоже не спешили навести порядок или приготовить обед. Вместо них хлопотала Веся. Она старалась изо всех сил, чтобы устроить всё удобным для Милоша способом: каждый день чистила его клетку, убиралась в доме, готовила обед и собирала ужин в дорогу.
Всегда ласково она приговаривала что-то соколу, когда остальные не слышали, и с каждым днём в Ежи всё больше росло отчаяние, потому что он видел, как менялся взгляд Милоша при появлении Веси, как беззлобно он улыбался, как внимательно слушал её весёлый щебет. А Веся перестала смущаться своего шрама и больше не прятала лицо за волосами. С Милошем она никогда не позволяла себе хмуриться, сияла словно крохотное солнце. И только Ежи замечал, как бессильно опускались её плечи, как склонялась голова, когда она уходила на холм у реки, чтобы помолиться Создателю.
* * *
Минуло лето, почти перевалила за середину осень, но жизнь в Гняздеце оставалась неизменной. Тёмные стены старой хаты окружили их словно острог, и никто не ведал, когда придёт тому конец. Ни Стжежимир, ни Вороны не придумали, как снять с Милоша проклятие, и потому они оставались вдали от Совина, где не бывало Охотников.
С наступлением холодов Веся сделалась печальной, всё реже она отправлялась с ними в путь по ночам.
– И что мы будем делать, когда наступит зима? – спросила она как-то шёпотом Ежи. – Замёрзнем ночью насмерть.
Он не знал, что ответить.
Стжежимир предлагал отвести Милоша к вольным детям, он надеялся, что те знали, как бороться с колдовством дочки мельника, но Ежи и Милош опасались встречаться с фарадалами. Даже в другом таборе могли прослышать о рдзенском чародее и ждать его появления, чтобы отомстить за сородичей.
Один раз Вороны отнесли сокола к древнему капищу, где проводили свои шабаши, но все обряды оборотней оказались напрасны, и Милош по-прежнему оставался птицей при свете дня, а ночью становился человеком и снова покидал Гняздец, чтобы всё равно не дойти до Совина.
– Мне кажется, я схожу с ума, – признался он одной осенней ночью, когда они остались вдвоём с Ежи. – Не могу больше, – он встал посреди дороги.
– Ты, наоборот, ведёшь себя куда более здраво, чем в первое время, – поспешил успокоить Ежи. – Говоришь хорошо и ходишь тоже совсем… по-человечьи.
Милош нахмурился, выпучив глаза, отчего всегда становился похож на сову. Отросшие волосы свисали на лоб и шею. Он редко теперь улыбался, ходил угрюмым и злым. Иногда, когда он позволял Весе держать себя за руку, Милош становился чуть мягче. Но с Ежи он не скрывал своих чувств.
– Каждый день одно и то же. Как заколдованный круг, – проговорил он, глядя себе под ноги и силясь разглядеть хоть что-то в темноте. – Я весь день сижу в этой дрянной клетке, меня крутит от боли, я слушаю брехню сукиных детей Воронов, а потом только и делаю, что иду по этой треклятой дороге. И если я хоть на мгновение останавливаюсь, меня выворачивает изнутри.
Он поднял руку, коснулся лица. Из носа его пошла кровь.
– Видишь?
Ежи с беспокойством слушал, не зная, чем помочь.
– Ещё немного, и я…
Милош не договорил, но Ежи догадался, что осталось невысказанным.
– Не смей. Только попробуй.
– А то что? – усмехнулся Милош, становясь чуть похожим на себя прежнего. – Убьёшь меня?
Он втянул воздух носом и вытер рукавом окровавленный подбородок.
Они почти не говорили о той, кто разрушила их жизни. Даже Веся не упоминала её имени, догадывалась, как пагубно то могло отразиться на Милоше.
Когда первый месяц осени приближался к концу, Ежи стал всё с большим отчаянием дожидаться заката, не желая выходить на улицу. Но Милош обращался человеком, и не оставалось другого выбора, кроме как пойти по дороге к Совину.
В один из вечеров Милош выглядел особенно изнурённым. Он не сразу нашёл в себе силы, чтобы подняться с лавки, пусть проклятие и гнало его вперёд, в столицу.
Ежи присел рядом, заглянул в лицо друга.
– Не спал весь день, – пробормотал Милош. – Бабка болтает без умолку, сама с собой о чём-то треплется. Я точно лишусь здесь рассудка, – он запустил пальцы в волосы, обхватил голову обеими руками. – Поставь мою клетку подальше. Я так больше не могу.
Его длинные худые руки казались такими изломленными, напряжёнными, словно готовыми нанести удар то ли невидимому противнику, то ли самому Милошу.
Веся подошла к ним, протянула каждому по узелку.
– Я положила вам лука. Милош, я знаю, ты не любишь его, но нужно обязательно съесть. Ночи холодные, ты можешь заболеть. А лук полезный. И выпей отвар перед дорогой. Он тёплый, согреешься, – нежная улыбка озарила её личико, в темноте был почти не заметен шрам на щеке.
– Спасибо. Ничего не обещаю, но постараюсь.
– Ну уж нет, ты постарайся, пожалуйста! – возмутилась Веся. – Лук надо есть, особенно осенью. Кстати, Ежи тебе ещё не сказал? Горица прислала весточку через Стжежимира: представляешь, та госпожа, которая помогла тебя излечить, наконец-то вышла замуж за Охотника. Праздник был на весь город, танцевали везде, пели. Эх, жалко, что нам не удалось посмотреть…
Она разочарованно вздохнула, а Милош застыл истуканом, вцепившись пальцами в узелок с едой.
– Господица?
– В Совине её зовут Лебёдушкой.
Ежи покосился недовольно на Весю. Он хотел намекнуть, чтобы она не болтала о Венцеславе при Милоше, но не знал, как это объяснить.
– Пойдём, Ежи, – устало сказал друг. – Мне тяжело оставаться на месте.
Он вскочил и размашистыми шагами направился прочь из хаты.
Ежи подхватил клетку и узелок и поспешил за ним, помахав на прощание удивлённой Весняне.
Впереди снова ждала дорога. Жители Гняздеца, уже попрятавшиеся по домам, больше не подглядывали за ними из окон. Они знали, что каждую ночью чародеи отправлялись вершить свои злые дела, и честным людям оставалось только молиться Создателю о защите.
Милош быстро пошёл вперёд, сгорбившись и глядя себе под ноги. Ежи не видел его лица, но ясно мог представить плотно сжатые губы и злые глаза.
Он торопился за другом, глядя ему в спину, и поэтому не сразу понял, отчего Милош, несмотря на силу заклятия, встал на месте.
Ежи выглянул из-за его плеча и заметил посреди дороги девушку в разодранном червонном платье. С головы до ног её покрывала кровь. Нелегко было в ней узнать старшую дочку мельника из Заречья.
Ратиславия, старгородское княжество
Вячко заскрипел зубами, когда лекарка принялась перевязывать левую руку.
– Перелома нет, – заключила она. – Но нужен покой.
Покой. Нет, Вячко не сможет познать его, пока не придушит проклятую ведьму собственными руками.
Стрела заплатил лекарке и выпроводил её из ложницы. Встал у двери, не сразу решаясь заговорить.
– Нужно Деяна похоронить, – напомнил он.
Вячко закивал, но даже головы не повернул. Так и продолжил сидеть на низкой кровати, уставившись перед собой.
– Позови хозяина, – велел он. – Или не надо… Скажи ему принести что-нибудь поесть и лучшего вина.
Оборотень не издал ни звука, развернулся и молча стал подниматься по склону.
С тревогой Дара смотрела ему вслед.
Сердцем она почувствовала, что однажды волхв потребует плату, и тем больше её напугало, что теперь он уходил, ничего не попросив. Значит, цена окажется немалой. Такой, какую она пока не в силах заплатить.
Медведь забрался наверх, и, когда Дара уже собралась идти дальше, вниз скатилось что-то крошечное и серое. Старое яйцо, из которого так и не вылупился по весне птенец.
Дара выронила яйцо из рук, вскинула голову наверх, надеясь увидеть Дедушку, но он вновь скрылся в лесу.
Только одному богу мог служить медведь-оборотень. Лесному.
Яйцо серело в песке. Дара попыталась разгадать загадку, понять, что желал сказать этим Дедушка, и все догадки, что рождались в голове, пугали одна больше другой. Но нельзя было думать об этом. Стоило поспешить.
Дара пошла вверх по течению. Ей снова повезло. За поворотом у самого берега стояла причаленная лодка, а в ней сидел мужичок с подбитым глазом. Дара предложила ему одно из своих колец и показала окровавленное лезвие скренорского ножа.
– Я заплачу тебе, но убью, если попробуешь обмануть, – предупредила она.
Мужичок опасливо прикрыл плащом какие-то свои пожитки, лежавшие на дне, и, сверкая беззубой улыбкой, пригласил в лодку.
– Прошу, господица, – произнёс он, шипя на рдзенский манер. – Прошу.
Рдзения, Гняздец
Каждая ночь походила на предыдущую. После заката они вдвоём выходили на улицу и шли по дороге к Совину, чтобы поутру Ежи запирал трепыхающегося сокола в клетке и нёс обратно в дом Воронов, а после спал до заката без памяти. С последними лучами солнца он ужинал и готовился к очередной ночи.
Напрасно было запирать Милоша в доме, ибо он увечил себя, пытаясь выбраться наружу. Что в соколином обличье, что в человеческом, всегда и всем своим существом он стремился туда, где был рождён. И как бы ни желал он остановиться, сделать этого не мог.
И потому каждый вечер Милош выходил из дома Воронов на краю Гняздеца и пускался в путь по дороге к Совину. Ежи всегда шёл с ним, они ели на ходу и говорили. Правду сказать, говорил больше Ежи, а Милош внимательно слушал и шаг за шагом становился всё больше похож на себя прежнего. Поначалу и вовсе нельзя было узнать в исхудавшем бледном человеке жизнерадостного Милоша. Не только тело, но и душу измучило проклятье.
Порой к ним присоединялась Веся. Ей было страшно ходить ночью по дороге, но ради Милоша она храбрилась и выдерживала весь путь до самого рассвета. Веся брала Милоша за руку и шла рядом, смотрела с нескрываемым восхищением и преданностью.
Ежи снова стал невидимкой. Даже теперь, когда друг его был лишь тенью самого себя, он затмевал Ежи в глазах Весняны. Словно червяк в яблоко, ревность вгрызалась в сердце Ежи, и он изо всех сил гнал подлое чувство прочь. Он многое готов был вынести ради Милоша, ради своего лучшего друга, почти брата. Их дружба была важнее всего… И всё же Веся на Ежи больше не смотрела.
Вороны не привыкли к чужакам, но вскоре смирились с их присутствием, да и соседство оказалось им на пользу. Стжежимир неплохо платил за постой своего ученика и его товарищей, Ежи носил воду и рубил дрова, а Веся вычистила грязную неухоженную хату. Никто из Воронов не выполнял домашней работы. Беззубая ведьма Здислава сиднем сидела у оконца и всё жаловалась на старческую свою немощь, а двое других постоянно отлучались из Гняздеца и по возвращении тоже не спешили навести порядок или приготовить обед. Вместо них хлопотала Веся. Она старалась изо всех сил, чтобы устроить всё удобным для Милоша способом: каждый день чистила его клетку, убиралась в доме, готовила обед и собирала ужин в дорогу.
Всегда ласково она приговаривала что-то соколу, когда остальные не слышали, и с каждым днём в Ежи всё больше росло отчаяние, потому что он видел, как менялся взгляд Милоша при появлении Веси, как беззлобно он улыбался, как внимательно слушал её весёлый щебет. А Веся перестала смущаться своего шрама и больше не прятала лицо за волосами. С Милошем она никогда не позволяла себе хмуриться, сияла словно крохотное солнце. И только Ежи замечал, как бессильно опускались её плечи, как склонялась голова, когда она уходила на холм у реки, чтобы помолиться Создателю.
* * *
Минуло лето, почти перевалила за середину осень, но жизнь в Гняздеце оставалась неизменной. Тёмные стены старой хаты окружили их словно острог, и никто не ведал, когда придёт тому конец. Ни Стжежимир, ни Вороны не придумали, как снять с Милоша проклятие, и потому они оставались вдали от Совина, где не бывало Охотников.
С наступлением холодов Веся сделалась печальной, всё реже она отправлялась с ними в путь по ночам.
– И что мы будем делать, когда наступит зима? – спросила она как-то шёпотом Ежи. – Замёрзнем ночью насмерть.
Он не знал, что ответить.
Стжежимир предлагал отвести Милоша к вольным детям, он надеялся, что те знали, как бороться с колдовством дочки мельника, но Ежи и Милош опасались встречаться с фарадалами. Даже в другом таборе могли прослышать о рдзенском чародее и ждать его появления, чтобы отомстить за сородичей.
Один раз Вороны отнесли сокола к древнему капищу, где проводили свои шабаши, но все обряды оборотней оказались напрасны, и Милош по-прежнему оставался птицей при свете дня, а ночью становился человеком и снова покидал Гняздец, чтобы всё равно не дойти до Совина.
– Мне кажется, я схожу с ума, – признался он одной осенней ночью, когда они остались вдвоём с Ежи. – Не могу больше, – он встал посреди дороги.
– Ты, наоборот, ведёшь себя куда более здраво, чем в первое время, – поспешил успокоить Ежи. – Говоришь хорошо и ходишь тоже совсем… по-человечьи.
Милош нахмурился, выпучив глаза, отчего всегда становился похож на сову. Отросшие волосы свисали на лоб и шею. Он редко теперь улыбался, ходил угрюмым и злым. Иногда, когда он позволял Весе держать себя за руку, Милош становился чуть мягче. Но с Ежи он не скрывал своих чувств.
– Каждый день одно и то же. Как заколдованный круг, – проговорил он, глядя себе под ноги и силясь разглядеть хоть что-то в темноте. – Я весь день сижу в этой дрянной клетке, меня крутит от боли, я слушаю брехню сукиных детей Воронов, а потом только и делаю, что иду по этой треклятой дороге. И если я хоть на мгновение останавливаюсь, меня выворачивает изнутри.
Он поднял руку, коснулся лица. Из носа его пошла кровь.
– Видишь?
Ежи с беспокойством слушал, не зная, чем помочь.
– Ещё немного, и я…
Милош не договорил, но Ежи догадался, что осталось невысказанным.
– Не смей. Только попробуй.
– А то что? – усмехнулся Милош, становясь чуть похожим на себя прежнего. – Убьёшь меня?
Он втянул воздух носом и вытер рукавом окровавленный подбородок.
Они почти не говорили о той, кто разрушила их жизни. Даже Веся не упоминала её имени, догадывалась, как пагубно то могло отразиться на Милоше.
Когда первый месяц осени приближался к концу, Ежи стал всё с большим отчаянием дожидаться заката, не желая выходить на улицу. Но Милош обращался человеком, и не оставалось другого выбора, кроме как пойти по дороге к Совину.
В один из вечеров Милош выглядел особенно изнурённым. Он не сразу нашёл в себе силы, чтобы подняться с лавки, пусть проклятие и гнало его вперёд, в столицу.
Ежи присел рядом, заглянул в лицо друга.
– Не спал весь день, – пробормотал Милош. – Бабка болтает без умолку, сама с собой о чём-то треплется. Я точно лишусь здесь рассудка, – он запустил пальцы в волосы, обхватил голову обеими руками. – Поставь мою клетку подальше. Я так больше не могу.
Его длинные худые руки казались такими изломленными, напряжёнными, словно готовыми нанести удар то ли невидимому противнику, то ли самому Милошу.
Веся подошла к ним, протянула каждому по узелку.
– Я положила вам лука. Милош, я знаю, ты не любишь его, но нужно обязательно съесть. Ночи холодные, ты можешь заболеть. А лук полезный. И выпей отвар перед дорогой. Он тёплый, согреешься, – нежная улыбка озарила её личико, в темноте был почти не заметен шрам на щеке.
– Спасибо. Ничего не обещаю, но постараюсь.
– Ну уж нет, ты постарайся, пожалуйста! – возмутилась Веся. – Лук надо есть, особенно осенью. Кстати, Ежи тебе ещё не сказал? Горица прислала весточку через Стжежимира: представляешь, та госпожа, которая помогла тебя излечить, наконец-то вышла замуж за Охотника. Праздник был на весь город, танцевали везде, пели. Эх, жалко, что нам не удалось посмотреть…
Она разочарованно вздохнула, а Милош застыл истуканом, вцепившись пальцами в узелок с едой.
– Господица?
– В Совине её зовут Лебёдушкой.
Ежи покосился недовольно на Весю. Он хотел намекнуть, чтобы она не болтала о Венцеславе при Милоше, но не знал, как это объяснить.
– Пойдём, Ежи, – устало сказал друг. – Мне тяжело оставаться на месте.
Он вскочил и размашистыми шагами направился прочь из хаты.
Ежи подхватил клетку и узелок и поспешил за ним, помахав на прощание удивлённой Весняне.
Впереди снова ждала дорога. Жители Гняздеца, уже попрятавшиеся по домам, больше не подглядывали за ними из окон. Они знали, что каждую ночью чародеи отправлялись вершить свои злые дела, и честным людям оставалось только молиться Создателю о защите.
Милош быстро пошёл вперёд, сгорбившись и глядя себе под ноги. Ежи не видел его лица, но ясно мог представить плотно сжатые губы и злые глаза.
Он торопился за другом, глядя ему в спину, и поэтому не сразу понял, отчего Милош, несмотря на силу заклятия, встал на месте.
Ежи выглянул из-за его плеча и заметил посреди дороги девушку в разодранном червонном платье. С головы до ног её покрывала кровь. Нелегко было в ней узнать старшую дочку мельника из Заречья.
Ратиславия, старгородское княжество
Вячко заскрипел зубами, когда лекарка принялась перевязывать левую руку.
– Перелома нет, – заключила она. – Но нужен покой.
Покой. Нет, Вячко не сможет познать его, пока не придушит проклятую ведьму собственными руками.
Стрела заплатил лекарке и выпроводил её из ложницы. Встал у двери, не сразу решаясь заговорить.
– Нужно Деяна похоронить, – напомнил он.
Вячко закивал, но даже головы не повернул. Так и продолжил сидеть на низкой кровати, уставившись перед собой.
– Позови хозяина, – велел он. – Или не надо… Скажи ему принести что-нибудь поесть и лучшего вина.