Смерть Гитлера
Часть 10 из 35 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Следующее действо продлится всего несколько минут. Для приема нескольких знатных гостей, еще оставшихся в бункере, была выбрана комната фюрера. Усталые генералы, подавленные нацистские чиновники и три женщины на грани нервного срыва, Магда Геббельс и две личные секретарши Гитлера. Все имеют право на несколько чашек чая и даже на шампанское. Только Траудль Юнге, самая молодая из секретарш (ей всего двадцать пять лет), не воспользовалась таким редким моментом передышки. Едва выразив свои поздравления новоявленной супружеской чете, она тут же исчезает с озабоченным видом.
«Фюреру не терпелось увидеть то, что я напечатала, – свидетельствует она в своих мемуарах. – Он не раз приходил в комнату, где я работала, заглядывал, пытаясь разглядеть, на каком месте я печатаю, ничего не говорил, но бросал встревоженные взгляды на то, что мне оставалось еще перепечатать с моих стенографических записей». Траудль Юнге печатает набело то, что Гитлер надиктовал ей незадолго до брачной церемонии. Его завещание. А точнее – его завещания. Первое – личного характера, второе, более длинное, – политическое.
Свое личное завещание Гитлер начинает с того, что подтверждает свой скоропалительный брак с Евой Браун. Как если бы была необходимость объяснить обычный поступок человека, столько лет живущего супружеской жизнью с женщиной. «В связи с тем, что я не мог нести бремя супружества в годы борьбы, я решил теперь, перед концом моей земной карьеры, жениться на той, кто после долгих лет верной дружбы приехала в осажденный город, чтобы разделить мою судьбу». Щедрый жест, но у него есть своя цена: смерть! В следующем абзаце он указывает, что его жена пойдет за ним в могилу. По этому поводу, если он и подразумевает самоубийство, то никогда не употребляет для этого именно этого слова. «Моя жена и я предпочитаем умереть, чтобы избежать позора капитуляции. Наше желание, чтобы наши тела были сожжены немедленно здесь, где я выполнял основную часть своей ежедневной работы в течение тех двенадцати лет, когда я служил своему народу».
Ева Браун, хотя и имеет непосредственное отношение к этим словам, не принимает участия в составлении завещания. В курсе ли она того, какой «свадебный подарок» приготовил ей супруг?
Траудль Юнге еще раз перечитывает напечатанное. Она осознает исторический масштаб своей задачи и понимает, что не имеет права на ошибку. Когда полчаса назад Гитлер попросил ее следовать за ним в так называемую совещательную комнату, она ожидала, что будет стенографировать новые военные приказы. Как обычно, она устроилась за своей пишущей машинкой, той, что была специально оснащена крупным шрифтом, чтобы Гитлер мог без усилий их прочесть. «Стенографируйте прямо в свой блокнот», – попросил он ее тогда, нарушая обычную процедуру диктовки. После краткого размышления он выпалил: «Вот мое политическое завещание…»
После войны Траудль Юнге будет часто рассказывать журналистам, союзникам и в своих мемуарах о разочаровании, которое внушил ей этот текст. Она ждала его как эпилог, способный придать смысл всем тем страданиям, на которые обрек людей нацизм. Объяснить, сделать хоть в какой-то мере интеллектуально приемлемым кровавое безумие катастрофы, запрограммированной еще со времени выхода «Майн кампф» в 1924 году. Вместо этого секретарша слышит те же нацистские разглагольствования, которые ей так хорошо известны. И по-прежнему в тех же особых формулировках, свойственных языку Третьего рейха.
Немецкий еврей, филолог и интеллектуал, Виктор Клемперер изучил и теоретизировал этот нацистский новояз, дав ему название LTI (от лат. Lingua Tertii Imperii — язык Третьего рейха). Он наблюдал распространение такого нового способа самовыражения и обобщал свои заметки на протяжении двенадцати долгих лет существования Третьего рейха. Оставшись в Германии, он вынужден был скрываться и едва не попал в лагерь смерти. И только после падения гитлеровского режима он смог издать в 1947 году свой труд, посвященный теме LTI.
Филолог считает, что этот новояз имел свои собственные установленные правила. Его целью было создать языковые механизмы, приспособленные к новому человеку, которого стремился взрастить и воспитать на века нацистский режим. LTI был предназначен как для устрашения врага, так и для воодушевления собственных народных масс. Его лексика выражает действие, волю, силу. Как барабанный бой, слова беспрерывно повторяются, агрессивно акцентируются, словно рубятся с размаху. Слова, которые позволяют сделать обыденными самые чудовищные акты жестокости. Так, идут не убийства, а «зачистки». В концлагерях уничтожаются не живые существа, а «отдельные единицы». Что же касается еврейского геноцида, то это просто «окончательное решение».
Политическое завещание Гитлера само по себе является одним из ярчайших примеров такого языка. Фюрер начинает с того, что пытается представить себя жертвой, а затем очень быстро нападает на своего извечного врага: еврея.
«Неправда, что я или кто-либо другой в Германии хотел войны в 1939 году. Ее жаждали и спровоцировали именно те государственные деятели других стран, которые были либо сами еврейского происхождения, либо действовали в интересах евреев […] Пройдут столетия, из руин наших городов и монументов вырастет ненависть против тех, кто в итоге несет ответственность, кого мы должны благодарить за все, – международное еврейство и его приспешники».
Траудль Юнге стремится как можно точнее передать стиль фюрера в своих записях. Под лихорадочным взглядом своего хозяина она продолжает как можно быстрее стучать на своей пишущей машинке. Следующий отрывок не вызывает никаких сомнений в том, какую судьбу уготовил режим для миллионов евреев.
«Для меня было также совершенно очевидным, что если народы Европы станут разменной монетой, то именно евреи, как истинные преступники в этой кровавой борьбе, будут нести за это ответственность. У меня не оставалось ни капли сомнения в том, что за это время не только миллионы детей европейских арийских народов умрут от голода, не только миллионы взрослых людей найдут смерть, не только сотни тысяч женщин и детей сгорят и погибнут под бомбежками в городах, и истинный преступник не искупит своей вины, даже с помощью самых гуманных средств».
Несмотря на фатальный исход конфликта, спровоцированного и развязанного его агрессивной политикой, Гитлер не жалеет ни о чем.
«После шести лет войны, которая, несмотря на все неудачи, однажды канет в историю, как большинство славных и доблестных проявлений жизненных устремлений нации, я не могу покинуть город, который является столицей Рейха. Поскольку сил осталось слишком мало, чтобы оказать дальнейшее сопротивление вражескому наступлению в этом месте, и наше сопротивление постепенно ослабевает, поскольку солдаты, введенные в заблуждение, испытывают недостаток инициативы, я бы хотел, оставаясь в этом городе, разделить свою судьбу с теми миллионами других людей, кто добровольно решил поступить таким же образом. Кроме того, я не желаю попадать в руки врага, который ожидает нового спектакля, организованного евреями ради удовлетворения истеричных масс.
Поэтому я решил остаться в Берлине и добровольно избрать смерть в тот момент, когда я пойму, что пост фюрера и канцлера нельзя будет далее сохранить».
Во второй части своего завещания он официально подтверждает свои решения о снятии со всех постов Гиммлера и Геринга, которых он клеймит позором. «Геринг и Гиммлер, совершенно независимо от их предательства по отношению ко мне лично, нанесли неизмеримый ущерб стране и всей нации, ведя тайные переговоры с врагом, которые они проводили без моего ведома и против моих желаний, и незаконно пытались присвоить себе власть в государстве».
Затем он назначает своего преемника на пост главы Третьего рейха – это гросс-адмирал Дёниц. Но он получает не звание фюрера, а звание президента Рейха. Что же касается Геббельса, то он становится канцлером. Всего дюжина министерств распределена между последними, кто сохранил ему верность, не говоря уже о штабах сухопутных, воздушных войск и военно-морского флота. Столько воображаемых постов и должностей в государстве и нацистской военной машине, которые находятся на грани гибели.
В заключение своего политического завещания Гитлер дает последний совет: «Прежде всего я поручаю руководителям нации и тем, кто им подчиняется, тщательно соблюдать законы расы и безжалостно противостоять всемирному отравителю всех народов – международному еврейству».
Траудль Юнге только было собиралась закончить, как ее прерывает сильно взволнованный Геббельс. Он только что узнал о своем назначении канцлером. Он бурно и категорически отказывается, потому что это означает, что он должен пережить своего хозяина. Такого быть не должно.
Рискуя еще больше осложнить задачу секретарши, глава немецкой пропаганды решает тут же продиктовать ей свое собственное завещание. «Моя жизнь не имеет смысла, если фюрер умрет, – со слезами на глазах диктует он. – Печатайте, фрау Юнге, печатайте то, что я Вам сейчас продиктую». И снова в том же, нацистском, стиле.
Речь идет о его преданности Гитлеру и решении не пережить падение национал-социализма в Германии. Он говорит о том, что вся его семья охвачена желанием умереть. «Борман, Геббельс, а также сам фюрер постоянно заглядывают, чтобы узнать, закончила ли я печатать, – рассказывает Траудль Юнге. – В конце концов, они почти выхватывают из ролика печатной машинки последний лист бумаги, возвращаются в конференц-зал и подписывают все три экземпляра…»[35]
Было 4 часа утра, когда Геббельс, Борман и генералы Бургдорф и Кребс подписали политическое завещание Гитлера в качестве свидетелей. Три копии вручаются трем фельдъегерям. У каждого из них трудная и опасная миссия: вывести драгоценный документ за пределы Берлина. Один – гросс-адмиралу Дёницу на севере страны, другой маршалу Шернеру, командующему Центральной группой войск германской армии, отступившей в Чехию, и последний – в генеральный штаб нацистской партии в Мюнхене.
Изнуренный фюрер отправляется прилечь. Его отдых будет кратким.
Новая атака советских войск на бункер будит его в 6 часов утра. Вокруг него раздаются громкие крики, кое-кто из обитателей подземелья уверен, что канцелярия уже в осаде. Запасной выход убежища находится под огнем пулеметов. Долго ли он продержится? Гитлер смотрит на ампулы с цианидом, которые всегда носит с собой в кармане. Его гложет сомнение. Не Гиммлер ли подсунул их ему? А если это ловушка? Ведь достаточно подменить смертельный яд сильнодействующим снотворным, как он, фюрер, будет схвачен живым его врагами. Чтобы убедиться, что яд будет действовать, как надо, он хочет проверить его на ком-нибудь. Но на ком?
Это будет его собака, преданная Блонди. Его немецкая овчарка, которую он так любит. Чтобы заставить ее проглотить ампулу с ядом, потребовался ветеринар канцелярии. Собака яростно сопротивляется. Потребовалось несколько человек, чтобы держать пасть открытой и клещами раздавить в ней ампулу. Скоро у Блонди начинаются судороги, и после нескольких минут чудовищных страданий она подыхает на глазах своего хозяина. Гитлер молча смотрит на свою питомицу. Теперь он уверен: в ампуле точно цианид.
Обитателям бункера не удается настроиться на ожидание верной смерти, не сделав попытки спастись бегством. Но на это прежде всего нужно получить разрешение Гитлера. Иначе можно быть уверенным, что получишь от гестапо пулю в голову. Несколько молодых офицеров получают зеленый свет от фюрера. «Если вы встретите Венка наверху, – просит он их, – скажите ему, чтоб он поторопился, иначе мы погибнем». Полковник люфтваффе Николаус фон Белов тоже решил испытать свой шанс. Он покидает бункер в ночь с 29 на 30 апреля и направляется на запад. Ему вручены два письма. Одно от Гитлера к фельдмаршалу Кейтелю, другое от генерала Кребса генералу Йодлю. Так же, как накануне Ханна Рейч, едва выбравшись из рейхсканцелярии, фон Белов сжег оба послания. Из опасения, что они могут попасть в руки врага, объяснил он. Но скорей всего, чтобы скрыть, кто он, если его арестуют русские.
В конце концов его схватят англичане, но это будет много позже, 7 января 1946 года. Во всяком случае, война была проиграна – объяснит он во время допроса британским военным. А тогда какое значение имеют эти письма?! Однако прежде, чем уничтожить их, фон Белов все же потрудился ознакомиться с их содержанием. И по памяти он передаст их содержание Британскому бюро разведки (секретная военная служба) в Берлине в марте 1946 года.
Вот что, по словам фон Белова, Гитлер писал фельдмаршалу Кейтелю: «Битва за Берлин подходит к концу. На других фронтах также скоро наступит конец. Я скорее покончу с собой, нежели сдамся. Я назначил гросс-адмирала Дёница своим преемником в качестве президента Рейха и главнокомандующего вермахтом. Я жду, что вы останетесь на своих постах и окажете моему преемнику такую же ревностную поддержку, какую оказывали мне […] Усилия и жертвы немецкого народа в этой войне были столь велики, что я не могу себе представить, что они были напрасны. Конечная цель остается прежней: завоевать территории на востоке для немецкого народа». Гитлер ясно дает понять свое решение покончить с собой. Как метко замечает британский офицер, подписавший протокол допроса фон Белова, ничто не доказывает, что Гитлер действительно писал такие слова. Но «они совпадают с другими доказательствами, полученными из других источников».
Если для фон Белова ночь на 29 апреля знаменует собой конец недели душевных пыток в фюрербункере, то для Гитлера кошмар продолжается. Посреди ночи он получает ошеломляющую новость, подобную знаку судьбы, что посылает ему История. Он узнает, что его верного союзника, того, кто так вдохновлял его в самом начале его карьеры, Бенито Муссолини больше нет. Дуче был казнен накануне итальянскими партизанами, когда он пытался сбежать с севера Италии, переодетый в форму немецкого солдата.
Не столько смерть союзника бросает в холодный пот Гитлера, сколько сходство их двух судеб. Итальянский диктатор был прикончен как собака со своей любовницей Кларой Петаччи после некой инсценировки судебного процесса. Потом их трупы были подвешены за ноги и выставлены на всеобщее обозрение в Милане, на Пьяцца Лоретто. Толпа разбушевалась и страшно изуродовала их тела. Только после вмешательства солдат союзных войск, только что освободивших страну, удалось прекратить сцены коллективной истерии. Муссолини будет тайно похоронен в тот же вечер на одном из миланских кладбищ.
Гитлер в ужасе. О таком унижении даже речи не может быть. Он проникновенно говорит своему личному пилоту Гансу Бауру: «Русские сделают все, чтобы схватить меня живым. Они способны использовать усыпляющие газы, чтобы удержать меня от самоубийства. Их цель – показать меня как животное из ярмарочного балагана, как военный трофей, а потом со мной будет то же, что с Муссолини».
30 апреля 1945 года
«Где самолеты?»
(Гитлер своему личному пилоту Гансу Бауру)
«Венк? Где же он?» Уже час ночи, один и тот же вопрос звучит в коридорах обоих бункеров. Гитлер нервничает. Когда же наступление Венка, когда он придет и вызволит его отсюда? Терпение фюрера иссякает, дольше он не продержится. Он мучается от бессонницы. Вот уже долгие недели он проводит целые ночи, блуждая по коридорам своего логова, словно сомнамбула, а сон так и не приходит. Впрочем, день и ночь становятся абстрактными понятиями, если жить под землей, лишенным естественного освещения. Сырость, пропитавшая убежище, раздражает кожу и дыхательные пути. Не от этого ли происходит помутнение рассудка, когда даже самые крепкие становятся такими хрупкими? Или дело в том, что предчувствия перерастают в уверенность: впереди ждет кромешный ад для всех, кто терпит крушение на судне, именуемом Третий рейх?
Редкие контакты с внешним миром все больше сужают поле возможностей. Оттуда, сверху, регулярно приходят с донесениями офицеры. Они с головы до ног покрыты пылью, в их глазах – страх за собственную жизнь. Битва проиграна, говорят они почти единогласно. Советские войска крушат все на своем пути. Они продвинулись к зданию Рейхстага (государственное собрание Рейха) и находятся теперь в каких-нибудь 300 метрах от нового здания рейхсканцелярии. Иными словами, на расстоянии ружейного выстрела.
Наконец, около 2 часов по кабелю приходит ответ, который все ждут с таким нетерпением: армия Венка продолжает доблестно сражаться, но не может дойти до Берлина, а тем более – спасти Гитлера.
Значит, все кончено.
«Сколько времени мы можем продержаться?» Вопрос фюрера уже не касается ни Германии в целом, ни Берлина, а только его бункера. Сколько дней или даже часов осталось до последнего штурма? Офицер, стоящий перед ним навытяжку по стойке смирно, без заминки отвечает: «Максимум два дня».
Время полтретьего ночи. Все женщины, оставшиеся еще в помещениях новой рейхсканцелярии, а в основном это обслуживающий персонал, созваны в столовую. Их около десятка, и они держатся стойко. Никто из них не знает, для чего их разбудили посреди ночи. Внезапно в комнату входит Гитлер. За ним следует Борман. Сцена была подробно описана в отчете британских спецслужб по рассказам очевидцев 1 ноября 1945 года.
У диктатора отсутствующий вид, остекленевший взгляд, он словно под действием медикаментов или наркотиков. Он здоровается с женщинами, пожимая им руки, а затем бормочет что-то невразумительное о предателе Гиммлере, о сложности ситуации, но особенно о своем решении эвакуировать людей из убежища. Тем самым он освобождает их от клятвы верности ему. Он дает им единственный совет: бежать на запад, потому что восток полностью контролируется советскими войсками. Попасть в их руки, напоминает он, значит сначала быть изнасилованной, а затем стать солдатской шлюхой. Проговорив это, он внезапно покидает комнату вместе с Борманом. Участницы собрания остаются одни. В течение нескольких секунд они стоят, словно окаменевшие. Их фюрер бросил их, обрекая на печальную участь.
Теперь настала очередь высших офицеров и близкого круга получить те же указания. В это время в своей маленькой комнате Ева Гитлер разбирает вещи. Она вызывает Траудль Юнге. Та берет с собой блокнот для записей, думая, что Ева тоже хочет продиктовать ей свое завещание. Но это не так. Разбирая шкаф, забитый платьями и шубами, она делает знак молодой секретарше подойти ближе. «Фрау Юнге, я хотела бы на прощание подарить Вам вот это, – говорит она. – Я так всегда радовалась, когда вокруг меня были элегантно одетые дамы, а вот теперь пришла Ваша очередь его носить и радоваться»[36]. Прощальный подарок – та самая накидка из чернобурой лисы, в которой Ева была на своем бракосочетании.
В 8 часов утра наконец-то отдан приказ об эвакуации правительственного квартала. Гитлер только что продиктовал его Борману. Тут же стали формироваться небольшие группы. Каждый хочет испытать свой шанс. Одни предпочитают бежать на юго-запад, другие на север. Русские напрасно прочесывают улицы столицы, они не знают Берлина, а тем более системы его подземной канализации или сложную сеть берлинского метро. Еще есть возможность сбежать.
Летчик Ганс Баур полон энтузиазма. Наконец-то он будет хоть чем-то полезен. Он быстро бежит к фюреру и говорит, что может вывести его из Берлина. Он знает, где раздобыть самолет в столице. Баур все продумал. Затем он укроет Гитлера в каком-нибудь тайном месте вдалеке отсюда. Осталось еще несколько дружественных стран, таких как Япония, Аргентина, Испания… «или даже у кого-нибудь из арабских шейхов, которые всегда питали к вам дружеские чувства из-за вашего отношения к евреям»[37].
Чтобы отблагодарить своего ретивого летчика, Гитлер завещал ему большую картину, висевшую на самом почетном месте в его кабинете. Это был портрет Фридриха Великого, знаменитого короля Пруссии, типичное воплощение так называемого просвещенного деспота. Политический и военный пример для фюрера. Баур чуть с ума не сошел от радости. Многие в бункере считали, что это был портрет кисти Рембрандта и что он бесценен. На самом деле, по словам Хайнца Линге, автором произведения был Адольф фон Менцель, немецкий художник, умерший в 1905 году и очень популярный в своей стране. «Он обошелся мне в 34 000 марок в 1934 году», – добавил фюрер с точностью бухгалтера. Сумма, равная почти 400 000 евро в наше время. «Он Ваш», – сказал фюрер. А затем вполголоса добавил: «А где Ваши самолеты?»
Хайнц Линге, личный слуга фюрера, также развивает бурную деятельность. На рассвете хозяин доверительно сказал ему, что пробил час истины. Он посоветовал ему бежать на запад и даже сдаться англо-американцам. Он подтвердил свое решение относительно портрета Фридриха Великого и особо подчеркнул, что даже теперь, во время большой неразберихи, его воля должна соблюдаться безукоризненно. Эта картина стала какой-то навязчивой идеей фюрера. Он беспокоится о том, как спасти ее от неминуемого разграбления, которое последует за падением бункера. Линге обязуется лично позаботиться об этом.
Успокоившись, Гитлер отправился отдохнуть на несколько часов в свои покои. Он ложится одетым и приказывает охранникам СС встать на караул у его двери.
Около 13 часов он выходит, чтобы пообедать в компании своей жены, двух своих секретарш и диетолога Констанции Манциарли. Вот уже несколько дней он отказывается делить трапезу с мужчинами. Вокруг маленького стола все стараются вести себя достойно. Впрочем, разговор как-то не клеится. Ни у кого нет желания поболтать, как это было совсем недавно.
Закончив трапезу, Ева Гитлер первой выходит из-за стола. Секретарши тоже выходят, чтобы выкурить по сигарете. К ним подходит Гюнше, суровый ординарец фюрера. Он объявляет им, что хозяин желает попрощаться с ними. Обе молодые женщины гасят сигареты и следуют за внушительным офицером СС – его рост 1,93 метра – до небольшой группки столпившихся в коридоре людей. Это последние из оставшихся, самые преданные: Мартин Борман, супруги Геббельс, генералы Бургдорф и Кребс, а также Линге.
Было почти 15 часов, когда дверь приемной открылась. Из нее медленно вышел Гитлер и направился к ним. Повторилась та же церемония. Его вялая влажная рука касается протянутых к нему рук. Он шепчет несколько слов и тотчас уходит. Ева Гитлер кажется более оживленной, чем когда-либо. Ее только что уложенные волосы блестят. Она переоделась и надела платье, которое так любит ее супруг, черное с набивной окантовкой из роз вокруг шеи. Она целует напоследок секретарш, просит их бежать отсюда как можно скорее, и идет вслед за Гитлером. Линге закрывает дверь и встает перед покоями фюрера. Теперь каждый свободен распоряжаться своей судьбой.
1 мая 1945 года
«Гитлер умер. Он боролся до последнего вздоха за Германию против большевизма».
(Из выступления гросс-адмирала Дёница на радио «Гамбург»)
Где Гитлер? Среди ночи на улицах Берлина слова звучат, как пулеметная очередь. Советские солдаты выучили наизусть эту фразу по-немецки: «Во ист Гитлер?» Где Гитлер? Для штаба Красной армии – дело почти жизненной важности. Перед маршалами Жуковым и Коневым, которые командуют штурмом немецкой столицы, Сталин поставил две задачи: взять город до прихода туда англо-американцев и захватить Гитлера. Ни Жуков, ни Конев не желают разочаровывать хозяина Кремля.
Очень скоро они понимают, что Гитлер скрывается где-то в районе новой рейхсканцелярии. На это указывает усиленная охрана нацистов вокруг имперского квартала, а кроме того об этом говорят на допросах арестованные гражданские лица и военные: «Гитлер заявил, что останется в городе до конца, – сообщают они. – Вероятно, он укрывается в бункере».
То, что теперь он будет пойман, неизбежно. Один за другим ниспровергаются символы германской власти. Вчера вечером (30 апреля), около 22 часов, был взят Рейхстаг. Теперь над куполом поверженного здания развевается флаг Советского Союза. На земле бои продолжаются с невероятной интенсивностью. За две недели битвы за Берлин уже погибло по крайней мере 20 000 гражданских лиц и 200 000 военных с обеих сторон. К 1 часу ночи последние метры до правительственных зданий пройдены ценой крови сотен солдат. Последние полки СС фанатично обороняются на дымящихся развалинах новой рейхсканцелярии.
Внезапно, как по волшебству, наступает тишина. Ни единого выстрела, ни единого вскрика. Весь район погружается в нереальную тишину. Среди обугленных камней и покореженных обломков зданий по улице, некогда бывшей самой красивой в Берлине, осторожно, на ощупь, идут двое мужчин в форме вермахта. Генерал от инфантерии Ганс Кребс довольно хорошо говорит по-русски. Именно благодаря этому умению, а еще его статусу начальника генерального штаба сухопутных сил Германии он вынужден рисковать жизнью в самом сердце опаснейшей зоны боев за Берлин. Приказы, которые он получил в фюрербункере, были ясны: он должен попытаться вести переговоры с советской стороной. Рядом с ним офицер, полковник фон Дуфвинг, призванный ему помогать, а в случае необходимости и защищать. Правда, несколько часов назад между двумя воюющими сторонами было заключено соглашение пропустить их, но будут ли соблюдать договоренности русские?
Обоих немецких офицеров быстро привели в ближайший советский командный пункт, который принадлежал 8-й армии под командованием генерала Чуйкова. Генерал Чуйков, колосс с деревенскими манерами, был выходцем из народа, крестьянским сыном, неутомимым и бескомпромиссным с врагом. Ганс Кребс олицетворяет собой немецкую военную аристократию. Тщательно выбритый, он облачился в лучшую униформу, на которой на видном месте – Железный крест, а поверху длинное безупречно сидящее на нем кожаное пальто. И верх кокетства: он носит монокль на левом глазу.
Оба мужчины почти одинакового возраста, сорок пять лет русскому и сорок семь немцу. Но внешне они – полная противоположность друг другу. У Чуйкова кустистые черные волосы, лоб изрыт глубокими морщинами, шрамы через все лицо, густые, сурово сдвинутые брови, приплюснутый нос, толстая, бугристая от неумеренного употребления крепких напитков кожа и, что особенно бросается в глаза, – вставные зубы из серебристого металла. Его похожая на гримасу улыбка становится от этого еще более угрожающей. Кребс не теряет своей заносчивости перед животной мощью, исходящей от противника.
На фотографиях, сделанных советской стороной во время этих переговоров, угадывается тревога немецкого генерала. Кребс совершает первую ошибку. Он становится по стойке смирно и отдает воинскую честь по-нацистски. Он уверен: перед ним маршал Жуков. Чуйкова это забавляет, он весело оборачивается к своим офицерам. Кребс сумел уловить несколько слов, которыми русские обмениваются между собой, особенно когда Чуйков громогласно заявляет: «Да их всех прикончить надо!», а это не предвещает ничего хорошего.
В конце концов, советский генерал позвонил Жукову и сказал ему: «Лично я церемониться с ними не буду. Безоговорочная капитуляция и точка. Это все». Во время телефонного разговора обоих немцев настораживает отношение к ним присутствующих при этом советских солдат. Они просто кожей ощущают их жгучую ненависть. Какой-то полковник даже набрасывается на Кребса. Он хочет выхватить его пистолет, который тот носит за поясом. Потребовалось вмешательство нескольких офицеров, чтобы успокоить его. Со своей стороны Жуков подтверждает, что никакие переговоры невозможны в отсутствие союзников.
Затем Кребс разыгрывает последнюю оставшуюся у него карту. Он достает из сумки фон Дуфвинга документ и протягивает его. Речь идет о письме Геббельса, адресованном «правителю советского народа». Там написано, что Гитлер покончил с собой накануне и завещал власть Дёницу, Борману и Геббельсу.
«Фюреру не терпелось увидеть то, что я напечатала, – свидетельствует она в своих мемуарах. – Он не раз приходил в комнату, где я работала, заглядывал, пытаясь разглядеть, на каком месте я печатаю, ничего не говорил, но бросал встревоженные взгляды на то, что мне оставалось еще перепечатать с моих стенографических записей». Траудль Юнге печатает набело то, что Гитлер надиктовал ей незадолго до брачной церемонии. Его завещание. А точнее – его завещания. Первое – личного характера, второе, более длинное, – политическое.
Свое личное завещание Гитлер начинает с того, что подтверждает свой скоропалительный брак с Евой Браун. Как если бы была необходимость объяснить обычный поступок человека, столько лет живущего супружеской жизнью с женщиной. «В связи с тем, что я не мог нести бремя супружества в годы борьбы, я решил теперь, перед концом моей земной карьеры, жениться на той, кто после долгих лет верной дружбы приехала в осажденный город, чтобы разделить мою судьбу». Щедрый жест, но у него есть своя цена: смерть! В следующем абзаце он указывает, что его жена пойдет за ним в могилу. По этому поводу, если он и подразумевает самоубийство, то никогда не употребляет для этого именно этого слова. «Моя жена и я предпочитаем умереть, чтобы избежать позора капитуляции. Наше желание, чтобы наши тела были сожжены немедленно здесь, где я выполнял основную часть своей ежедневной работы в течение тех двенадцати лет, когда я служил своему народу».
Ева Браун, хотя и имеет непосредственное отношение к этим словам, не принимает участия в составлении завещания. В курсе ли она того, какой «свадебный подарок» приготовил ей супруг?
Траудль Юнге еще раз перечитывает напечатанное. Она осознает исторический масштаб своей задачи и понимает, что не имеет права на ошибку. Когда полчаса назад Гитлер попросил ее следовать за ним в так называемую совещательную комнату, она ожидала, что будет стенографировать новые военные приказы. Как обычно, она устроилась за своей пишущей машинкой, той, что была специально оснащена крупным шрифтом, чтобы Гитлер мог без усилий их прочесть. «Стенографируйте прямо в свой блокнот», – попросил он ее тогда, нарушая обычную процедуру диктовки. После краткого размышления он выпалил: «Вот мое политическое завещание…»
После войны Траудль Юнге будет часто рассказывать журналистам, союзникам и в своих мемуарах о разочаровании, которое внушил ей этот текст. Она ждала его как эпилог, способный придать смысл всем тем страданиям, на которые обрек людей нацизм. Объяснить, сделать хоть в какой-то мере интеллектуально приемлемым кровавое безумие катастрофы, запрограммированной еще со времени выхода «Майн кампф» в 1924 году. Вместо этого секретарша слышит те же нацистские разглагольствования, которые ей так хорошо известны. И по-прежнему в тех же особых формулировках, свойственных языку Третьего рейха.
Немецкий еврей, филолог и интеллектуал, Виктор Клемперер изучил и теоретизировал этот нацистский новояз, дав ему название LTI (от лат. Lingua Tertii Imperii — язык Третьего рейха). Он наблюдал распространение такого нового способа самовыражения и обобщал свои заметки на протяжении двенадцати долгих лет существования Третьего рейха. Оставшись в Германии, он вынужден был скрываться и едва не попал в лагерь смерти. И только после падения гитлеровского режима он смог издать в 1947 году свой труд, посвященный теме LTI.
Филолог считает, что этот новояз имел свои собственные установленные правила. Его целью было создать языковые механизмы, приспособленные к новому человеку, которого стремился взрастить и воспитать на века нацистский режим. LTI был предназначен как для устрашения врага, так и для воодушевления собственных народных масс. Его лексика выражает действие, волю, силу. Как барабанный бой, слова беспрерывно повторяются, агрессивно акцентируются, словно рубятся с размаху. Слова, которые позволяют сделать обыденными самые чудовищные акты жестокости. Так, идут не убийства, а «зачистки». В концлагерях уничтожаются не живые существа, а «отдельные единицы». Что же касается еврейского геноцида, то это просто «окончательное решение».
Политическое завещание Гитлера само по себе является одним из ярчайших примеров такого языка. Фюрер начинает с того, что пытается представить себя жертвой, а затем очень быстро нападает на своего извечного врага: еврея.
«Неправда, что я или кто-либо другой в Германии хотел войны в 1939 году. Ее жаждали и спровоцировали именно те государственные деятели других стран, которые были либо сами еврейского происхождения, либо действовали в интересах евреев […] Пройдут столетия, из руин наших городов и монументов вырастет ненависть против тех, кто в итоге несет ответственность, кого мы должны благодарить за все, – международное еврейство и его приспешники».
Траудль Юнге стремится как можно точнее передать стиль фюрера в своих записях. Под лихорадочным взглядом своего хозяина она продолжает как можно быстрее стучать на своей пишущей машинке. Следующий отрывок не вызывает никаких сомнений в том, какую судьбу уготовил режим для миллионов евреев.
«Для меня было также совершенно очевидным, что если народы Европы станут разменной монетой, то именно евреи, как истинные преступники в этой кровавой борьбе, будут нести за это ответственность. У меня не оставалось ни капли сомнения в том, что за это время не только миллионы детей европейских арийских народов умрут от голода, не только миллионы взрослых людей найдут смерть, не только сотни тысяч женщин и детей сгорят и погибнут под бомбежками в городах, и истинный преступник не искупит своей вины, даже с помощью самых гуманных средств».
Несмотря на фатальный исход конфликта, спровоцированного и развязанного его агрессивной политикой, Гитлер не жалеет ни о чем.
«После шести лет войны, которая, несмотря на все неудачи, однажды канет в историю, как большинство славных и доблестных проявлений жизненных устремлений нации, я не могу покинуть город, который является столицей Рейха. Поскольку сил осталось слишком мало, чтобы оказать дальнейшее сопротивление вражескому наступлению в этом месте, и наше сопротивление постепенно ослабевает, поскольку солдаты, введенные в заблуждение, испытывают недостаток инициативы, я бы хотел, оставаясь в этом городе, разделить свою судьбу с теми миллионами других людей, кто добровольно решил поступить таким же образом. Кроме того, я не желаю попадать в руки врага, который ожидает нового спектакля, организованного евреями ради удовлетворения истеричных масс.
Поэтому я решил остаться в Берлине и добровольно избрать смерть в тот момент, когда я пойму, что пост фюрера и канцлера нельзя будет далее сохранить».
Во второй части своего завещания он официально подтверждает свои решения о снятии со всех постов Гиммлера и Геринга, которых он клеймит позором. «Геринг и Гиммлер, совершенно независимо от их предательства по отношению ко мне лично, нанесли неизмеримый ущерб стране и всей нации, ведя тайные переговоры с врагом, которые они проводили без моего ведома и против моих желаний, и незаконно пытались присвоить себе власть в государстве».
Затем он назначает своего преемника на пост главы Третьего рейха – это гросс-адмирал Дёниц. Но он получает не звание фюрера, а звание президента Рейха. Что же касается Геббельса, то он становится канцлером. Всего дюжина министерств распределена между последними, кто сохранил ему верность, не говоря уже о штабах сухопутных, воздушных войск и военно-морского флота. Столько воображаемых постов и должностей в государстве и нацистской военной машине, которые находятся на грани гибели.
В заключение своего политического завещания Гитлер дает последний совет: «Прежде всего я поручаю руководителям нации и тем, кто им подчиняется, тщательно соблюдать законы расы и безжалостно противостоять всемирному отравителю всех народов – международному еврейству».
Траудль Юнге только было собиралась закончить, как ее прерывает сильно взволнованный Геббельс. Он только что узнал о своем назначении канцлером. Он бурно и категорически отказывается, потому что это означает, что он должен пережить своего хозяина. Такого быть не должно.
Рискуя еще больше осложнить задачу секретарши, глава немецкой пропаганды решает тут же продиктовать ей свое собственное завещание. «Моя жизнь не имеет смысла, если фюрер умрет, – со слезами на глазах диктует он. – Печатайте, фрау Юнге, печатайте то, что я Вам сейчас продиктую». И снова в том же, нацистском, стиле.
Речь идет о его преданности Гитлеру и решении не пережить падение национал-социализма в Германии. Он говорит о том, что вся его семья охвачена желанием умереть. «Борман, Геббельс, а также сам фюрер постоянно заглядывают, чтобы узнать, закончила ли я печатать, – рассказывает Траудль Юнге. – В конце концов, они почти выхватывают из ролика печатной машинки последний лист бумаги, возвращаются в конференц-зал и подписывают все три экземпляра…»[35]
Было 4 часа утра, когда Геббельс, Борман и генералы Бургдорф и Кребс подписали политическое завещание Гитлера в качестве свидетелей. Три копии вручаются трем фельдъегерям. У каждого из них трудная и опасная миссия: вывести драгоценный документ за пределы Берлина. Один – гросс-адмиралу Дёницу на севере страны, другой маршалу Шернеру, командующему Центральной группой войск германской армии, отступившей в Чехию, и последний – в генеральный штаб нацистской партии в Мюнхене.
Изнуренный фюрер отправляется прилечь. Его отдых будет кратким.
Новая атака советских войск на бункер будит его в 6 часов утра. Вокруг него раздаются громкие крики, кое-кто из обитателей подземелья уверен, что канцелярия уже в осаде. Запасной выход убежища находится под огнем пулеметов. Долго ли он продержится? Гитлер смотрит на ампулы с цианидом, которые всегда носит с собой в кармане. Его гложет сомнение. Не Гиммлер ли подсунул их ему? А если это ловушка? Ведь достаточно подменить смертельный яд сильнодействующим снотворным, как он, фюрер, будет схвачен живым его врагами. Чтобы убедиться, что яд будет действовать, как надо, он хочет проверить его на ком-нибудь. Но на ком?
Это будет его собака, преданная Блонди. Его немецкая овчарка, которую он так любит. Чтобы заставить ее проглотить ампулу с ядом, потребовался ветеринар канцелярии. Собака яростно сопротивляется. Потребовалось несколько человек, чтобы держать пасть открытой и клещами раздавить в ней ампулу. Скоро у Блонди начинаются судороги, и после нескольких минут чудовищных страданий она подыхает на глазах своего хозяина. Гитлер молча смотрит на свою питомицу. Теперь он уверен: в ампуле точно цианид.
Обитателям бункера не удается настроиться на ожидание верной смерти, не сделав попытки спастись бегством. Но на это прежде всего нужно получить разрешение Гитлера. Иначе можно быть уверенным, что получишь от гестапо пулю в голову. Несколько молодых офицеров получают зеленый свет от фюрера. «Если вы встретите Венка наверху, – просит он их, – скажите ему, чтоб он поторопился, иначе мы погибнем». Полковник люфтваффе Николаус фон Белов тоже решил испытать свой шанс. Он покидает бункер в ночь с 29 на 30 апреля и направляется на запад. Ему вручены два письма. Одно от Гитлера к фельдмаршалу Кейтелю, другое от генерала Кребса генералу Йодлю. Так же, как накануне Ханна Рейч, едва выбравшись из рейхсканцелярии, фон Белов сжег оба послания. Из опасения, что они могут попасть в руки врага, объяснил он. Но скорей всего, чтобы скрыть, кто он, если его арестуют русские.
В конце концов его схватят англичане, но это будет много позже, 7 января 1946 года. Во всяком случае, война была проиграна – объяснит он во время допроса британским военным. А тогда какое значение имеют эти письма?! Однако прежде, чем уничтожить их, фон Белов все же потрудился ознакомиться с их содержанием. И по памяти он передаст их содержание Британскому бюро разведки (секретная военная служба) в Берлине в марте 1946 года.
Вот что, по словам фон Белова, Гитлер писал фельдмаршалу Кейтелю: «Битва за Берлин подходит к концу. На других фронтах также скоро наступит конец. Я скорее покончу с собой, нежели сдамся. Я назначил гросс-адмирала Дёница своим преемником в качестве президента Рейха и главнокомандующего вермахтом. Я жду, что вы останетесь на своих постах и окажете моему преемнику такую же ревностную поддержку, какую оказывали мне […] Усилия и жертвы немецкого народа в этой войне были столь велики, что я не могу себе представить, что они были напрасны. Конечная цель остается прежней: завоевать территории на востоке для немецкого народа». Гитлер ясно дает понять свое решение покончить с собой. Как метко замечает британский офицер, подписавший протокол допроса фон Белова, ничто не доказывает, что Гитлер действительно писал такие слова. Но «они совпадают с другими доказательствами, полученными из других источников».
Если для фон Белова ночь на 29 апреля знаменует собой конец недели душевных пыток в фюрербункере, то для Гитлера кошмар продолжается. Посреди ночи он получает ошеломляющую новость, подобную знаку судьбы, что посылает ему История. Он узнает, что его верного союзника, того, кто так вдохновлял его в самом начале его карьеры, Бенито Муссолини больше нет. Дуче был казнен накануне итальянскими партизанами, когда он пытался сбежать с севера Италии, переодетый в форму немецкого солдата.
Не столько смерть союзника бросает в холодный пот Гитлера, сколько сходство их двух судеб. Итальянский диктатор был прикончен как собака со своей любовницей Кларой Петаччи после некой инсценировки судебного процесса. Потом их трупы были подвешены за ноги и выставлены на всеобщее обозрение в Милане, на Пьяцца Лоретто. Толпа разбушевалась и страшно изуродовала их тела. Только после вмешательства солдат союзных войск, только что освободивших страну, удалось прекратить сцены коллективной истерии. Муссолини будет тайно похоронен в тот же вечер на одном из миланских кладбищ.
Гитлер в ужасе. О таком унижении даже речи не может быть. Он проникновенно говорит своему личному пилоту Гансу Бауру: «Русские сделают все, чтобы схватить меня живым. Они способны использовать усыпляющие газы, чтобы удержать меня от самоубийства. Их цель – показать меня как животное из ярмарочного балагана, как военный трофей, а потом со мной будет то же, что с Муссолини».
30 апреля 1945 года
«Где самолеты?»
(Гитлер своему личному пилоту Гансу Бауру)
«Венк? Где же он?» Уже час ночи, один и тот же вопрос звучит в коридорах обоих бункеров. Гитлер нервничает. Когда же наступление Венка, когда он придет и вызволит его отсюда? Терпение фюрера иссякает, дольше он не продержится. Он мучается от бессонницы. Вот уже долгие недели он проводит целые ночи, блуждая по коридорам своего логова, словно сомнамбула, а сон так и не приходит. Впрочем, день и ночь становятся абстрактными понятиями, если жить под землей, лишенным естественного освещения. Сырость, пропитавшая убежище, раздражает кожу и дыхательные пути. Не от этого ли происходит помутнение рассудка, когда даже самые крепкие становятся такими хрупкими? Или дело в том, что предчувствия перерастают в уверенность: впереди ждет кромешный ад для всех, кто терпит крушение на судне, именуемом Третий рейх?
Редкие контакты с внешним миром все больше сужают поле возможностей. Оттуда, сверху, регулярно приходят с донесениями офицеры. Они с головы до ног покрыты пылью, в их глазах – страх за собственную жизнь. Битва проиграна, говорят они почти единогласно. Советские войска крушат все на своем пути. Они продвинулись к зданию Рейхстага (государственное собрание Рейха) и находятся теперь в каких-нибудь 300 метрах от нового здания рейхсканцелярии. Иными словами, на расстоянии ружейного выстрела.
Наконец, около 2 часов по кабелю приходит ответ, который все ждут с таким нетерпением: армия Венка продолжает доблестно сражаться, но не может дойти до Берлина, а тем более – спасти Гитлера.
Значит, все кончено.
«Сколько времени мы можем продержаться?» Вопрос фюрера уже не касается ни Германии в целом, ни Берлина, а только его бункера. Сколько дней или даже часов осталось до последнего штурма? Офицер, стоящий перед ним навытяжку по стойке смирно, без заминки отвечает: «Максимум два дня».
Время полтретьего ночи. Все женщины, оставшиеся еще в помещениях новой рейхсканцелярии, а в основном это обслуживающий персонал, созваны в столовую. Их около десятка, и они держатся стойко. Никто из них не знает, для чего их разбудили посреди ночи. Внезапно в комнату входит Гитлер. За ним следует Борман. Сцена была подробно описана в отчете британских спецслужб по рассказам очевидцев 1 ноября 1945 года.
У диктатора отсутствующий вид, остекленевший взгляд, он словно под действием медикаментов или наркотиков. Он здоровается с женщинами, пожимая им руки, а затем бормочет что-то невразумительное о предателе Гиммлере, о сложности ситуации, но особенно о своем решении эвакуировать людей из убежища. Тем самым он освобождает их от клятвы верности ему. Он дает им единственный совет: бежать на запад, потому что восток полностью контролируется советскими войсками. Попасть в их руки, напоминает он, значит сначала быть изнасилованной, а затем стать солдатской шлюхой. Проговорив это, он внезапно покидает комнату вместе с Борманом. Участницы собрания остаются одни. В течение нескольких секунд они стоят, словно окаменевшие. Их фюрер бросил их, обрекая на печальную участь.
Теперь настала очередь высших офицеров и близкого круга получить те же указания. В это время в своей маленькой комнате Ева Гитлер разбирает вещи. Она вызывает Траудль Юнге. Та берет с собой блокнот для записей, думая, что Ева тоже хочет продиктовать ей свое завещание. Но это не так. Разбирая шкаф, забитый платьями и шубами, она делает знак молодой секретарше подойти ближе. «Фрау Юнге, я хотела бы на прощание подарить Вам вот это, – говорит она. – Я так всегда радовалась, когда вокруг меня были элегантно одетые дамы, а вот теперь пришла Ваша очередь его носить и радоваться»[36]. Прощальный подарок – та самая накидка из чернобурой лисы, в которой Ева была на своем бракосочетании.
В 8 часов утра наконец-то отдан приказ об эвакуации правительственного квартала. Гитлер только что продиктовал его Борману. Тут же стали формироваться небольшие группы. Каждый хочет испытать свой шанс. Одни предпочитают бежать на юго-запад, другие на север. Русские напрасно прочесывают улицы столицы, они не знают Берлина, а тем более системы его подземной канализации или сложную сеть берлинского метро. Еще есть возможность сбежать.
Летчик Ганс Баур полон энтузиазма. Наконец-то он будет хоть чем-то полезен. Он быстро бежит к фюреру и говорит, что может вывести его из Берлина. Он знает, где раздобыть самолет в столице. Баур все продумал. Затем он укроет Гитлера в каком-нибудь тайном месте вдалеке отсюда. Осталось еще несколько дружественных стран, таких как Япония, Аргентина, Испания… «или даже у кого-нибудь из арабских шейхов, которые всегда питали к вам дружеские чувства из-за вашего отношения к евреям»[37].
Чтобы отблагодарить своего ретивого летчика, Гитлер завещал ему большую картину, висевшую на самом почетном месте в его кабинете. Это был портрет Фридриха Великого, знаменитого короля Пруссии, типичное воплощение так называемого просвещенного деспота. Политический и военный пример для фюрера. Баур чуть с ума не сошел от радости. Многие в бункере считали, что это был портрет кисти Рембрандта и что он бесценен. На самом деле, по словам Хайнца Линге, автором произведения был Адольф фон Менцель, немецкий художник, умерший в 1905 году и очень популярный в своей стране. «Он обошелся мне в 34 000 марок в 1934 году», – добавил фюрер с точностью бухгалтера. Сумма, равная почти 400 000 евро в наше время. «Он Ваш», – сказал фюрер. А затем вполголоса добавил: «А где Ваши самолеты?»
Хайнц Линге, личный слуга фюрера, также развивает бурную деятельность. На рассвете хозяин доверительно сказал ему, что пробил час истины. Он посоветовал ему бежать на запад и даже сдаться англо-американцам. Он подтвердил свое решение относительно портрета Фридриха Великого и особо подчеркнул, что даже теперь, во время большой неразберихи, его воля должна соблюдаться безукоризненно. Эта картина стала какой-то навязчивой идеей фюрера. Он беспокоится о том, как спасти ее от неминуемого разграбления, которое последует за падением бункера. Линге обязуется лично позаботиться об этом.
Успокоившись, Гитлер отправился отдохнуть на несколько часов в свои покои. Он ложится одетым и приказывает охранникам СС встать на караул у его двери.
Около 13 часов он выходит, чтобы пообедать в компании своей жены, двух своих секретарш и диетолога Констанции Манциарли. Вот уже несколько дней он отказывается делить трапезу с мужчинами. Вокруг маленького стола все стараются вести себя достойно. Впрочем, разговор как-то не клеится. Ни у кого нет желания поболтать, как это было совсем недавно.
Закончив трапезу, Ева Гитлер первой выходит из-за стола. Секретарши тоже выходят, чтобы выкурить по сигарете. К ним подходит Гюнше, суровый ординарец фюрера. Он объявляет им, что хозяин желает попрощаться с ними. Обе молодые женщины гасят сигареты и следуют за внушительным офицером СС – его рост 1,93 метра – до небольшой группки столпившихся в коридоре людей. Это последние из оставшихся, самые преданные: Мартин Борман, супруги Геббельс, генералы Бургдорф и Кребс, а также Линге.
Было почти 15 часов, когда дверь приемной открылась. Из нее медленно вышел Гитлер и направился к ним. Повторилась та же церемония. Его вялая влажная рука касается протянутых к нему рук. Он шепчет несколько слов и тотчас уходит. Ева Гитлер кажется более оживленной, чем когда-либо. Ее только что уложенные волосы блестят. Она переоделась и надела платье, которое так любит ее супруг, черное с набивной окантовкой из роз вокруг шеи. Она целует напоследок секретарш, просит их бежать отсюда как можно скорее, и идет вслед за Гитлером. Линге закрывает дверь и встает перед покоями фюрера. Теперь каждый свободен распоряжаться своей судьбой.
1 мая 1945 года
«Гитлер умер. Он боролся до последнего вздоха за Германию против большевизма».
(Из выступления гросс-адмирала Дёница на радио «Гамбург»)
Где Гитлер? Среди ночи на улицах Берлина слова звучат, как пулеметная очередь. Советские солдаты выучили наизусть эту фразу по-немецки: «Во ист Гитлер?» Где Гитлер? Для штаба Красной армии – дело почти жизненной важности. Перед маршалами Жуковым и Коневым, которые командуют штурмом немецкой столицы, Сталин поставил две задачи: взять город до прихода туда англо-американцев и захватить Гитлера. Ни Жуков, ни Конев не желают разочаровывать хозяина Кремля.
Очень скоро они понимают, что Гитлер скрывается где-то в районе новой рейхсканцелярии. На это указывает усиленная охрана нацистов вокруг имперского квартала, а кроме того об этом говорят на допросах арестованные гражданские лица и военные: «Гитлер заявил, что останется в городе до конца, – сообщают они. – Вероятно, он укрывается в бункере».
То, что теперь он будет пойман, неизбежно. Один за другим ниспровергаются символы германской власти. Вчера вечером (30 апреля), около 22 часов, был взят Рейхстаг. Теперь над куполом поверженного здания развевается флаг Советского Союза. На земле бои продолжаются с невероятной интенсивностью. За две недели битвы за Берлин уже погибло по крайней мере 20 000 гражданских лиц и 200 000 военных с обеих сторон. К 1 часу ночи последние метры до правительственных зданий пройдены ценой крови сотен солдат. Последние полки СС фанатично обороняются на дымящихся развалинах новой рейхсканцелярии.
Внезапно, как по волшебству, наступает тишина. Ни единого выстрела, ни единого вскрика. Весь район погружается в нереальную тишину. Среди обугленных камней и покореженных обломков зданий по улице, некогда бывшей самой красивой в Берлине, осторожно, на ощупь, идут двое мужчин в форме вермахта. Генерал от инфантерии Ганс Кребс довольно хорошо говорит по-русски. Именно благодаря этому умению, а еще его статусу начальника генерального штаба сухопутных сил Германии он вынужден рисковать жизнью в самом сердце опаснейшей зоны боев за Берлин. Приказы, которые он получил в фюрербункере, были ясны: он должен попытаться вести переговоры с советской стороной. Рядом с ним офицер, полковник фон Дуфвинг, призванный ему помогать, а в случае необходимости и защищать. Правда, несколько часов назад между двумя воюющими сторонами было заключено соглашение пропустить их, но будут ли соблюдать договоренности русские?
Обоих немецких офицеров быстро привели в ближайший советский командный пункт, который принадлежал 8-й армии под командованием генерала Чуйкова. Генерал Чуйков, колосс с деревенскими манерами, был выходцем из народа, крестьянским сыном, неутомимым и бескомпромиссным с врагом. Ганс Кребс олицетворяет собой немецкую военную аристократию. Тщательно выбритый, он облачился в лучшую униформу, на которой на видном месте – Железный крест, а поверху длинное безупречно сидящее на нем кожаное пальто. И верх кокетства: он носит монокль на левом глазу.
Оба мужчины почти одинакового возраста, сорок пять лет русскому и сорок семь немцу. Но внешне они – полная противоположность друг другу. У Чуйкова кустистые черные волосы, лоб изрыт глубокими морщинами, шрамы через все лицо, густые, сурово сдвинутые брови, приплюснутый нос, толстая, бугристая от неумеренного употребления крепких напитков кожа и, что особенно бросается в глаза, – вставные зубы из серебристого металла. Его похожая на гримасу улыбка становится от этого еще более угрожающей. Кребс не теряет своей заносчивости перед животной мощью, исходящей от противника.
На фотографиях, сделанных советской стороной во время этих переговоров, угадывается тревога немецкого генерала. Кребс совершает первую ошибку. Он становится по стойке смирно и отдает воинскую честь по-нацистски. Он уверен: перед ним маршал Жуков. Чуйкова это забавляет, он весело оборачивается к своим офицерам. Кребс сумел уловить несколько слов, которыми русские обмениваются между собой, особенно когда Чуйков громогласно заявляет: «Да их всех прикончить надо!», а это не предвещает ничего хорошего.
В конце концов, советский генерал позвонил Жукову и сказал ему: «Лично я церемониться с ними не буду. Безоговорочная капитуляция и точка. Это все». Во время телефонного разговора обоих немцев настораживает отношение к ним присутствующих при этом советских солдат. Они просто кожей ощущают их жгучую ненависть. Какой-то полковник даже набрасывается на Кребса. Он хочет выхватить его пистолет, который тот носит за поясом. Потребовалось вмешательство нескольких офицеров, чтобы успокоить его. Со своей стороны Жуков подтверждает, что никакие переговоры невозможны в отсутствие союзников.
Затем Кребс разыгрывает последнюю оставшуюся у него карту. Он достает из сумки фон Дуфвинга документ и протягивает его. Речь идет о письме Геббельса, адресованном «правителю советского народа». Там написано, что Гитлер покончил с собой накануне и завещал власть Дёницу, Борману и Геббельсу.