Слышащий

Кертис кивнул и присел на старый стул напротив кровати. Стул выглядел таким древним и хлипким, что оставалось только гадать, как он выдерживает человека, пусть даже и такого худенького, как Кертис. Цвет же его обивки определить было и вовсе невозможно.

– Льет как из ведра, – промолвила Орхидея.

– Да, мам.

– Грустно мне, когда дождь барабанит по крыше. Так, кажется, звучит одиночество.

Кертис молча смотрел на мать: чувствовал, что она хочет выговориться. Надо обязательно ее выслушать, чтобы Орхидее стало спокойнее на душе. Кертис, как никто другой, знал, насколько тяжело держать в себе переживания. Но его мать, к сожалению, слушать совсем не умела и учиться этому не стремилась.

Орхидея глотнула еще воды, задумчиво покатала стакан между иссохших ладоней и тихонько произнесла:

– Твой папа сделал мне предложение под дождем. Я не рассказывала тебе эту историю?

Кертис посмотрел на мать и покачал головой.

– Тогда слушай. Однажды мы возвращались с танцев домой. Вдруг зарядил дождь, и я стала жаться к Джо. Он был такой большой и высокий, точно гора! Рядом с ним я ничего не боялась, а уж дождя и подавно! А как он танцевал! Для великана очень изящно двигался! Так вот, начался дождь, я прижалась к Джо, а он посмотрел на меня, наклонился и поцеловал. Посмотрел так, что и говорить ничего было не надо. Я принадлежала только ему, и никому другому. А затем он произнес слова, которые мечтает услышать каждая девушка. Скоро и у тебя, Кертис, появится девочка, и ты непременно захочешь сказать ей эти слова. И тогда… тогда, наверное, мы снова будем счастливы.

– Да, мам, – отозвался Кертис.

– Это так тяжело, – вздохнула Орхидея, – когда близкая, родственная душа вдруг начинает от тебя отдаляться. Это так странно: человек вроде бы и жив, но в то же время и мертв. Я вся тогда извелась, пытаясь выдумать, как бы вернуть прежнего Джо. И все перевернулось с ног на голову: мне хотелось рыдать, а я смеялась. Вот он стоит передо мной, мой любимый мужчина: я тянусь к нему, притрагиваюсь, но оказывается, что от него осталась лишь пустая оболочка… Ох, ну и гроза! Ты слышал, Кертис, как громыхнуло? Прямо над нашим домом!

– Мам, я хотел бы, чтобы ты поскорее поправилась. Давай я приведу тебе доктора?

– Никаких врачей! Нет-нет! Слишком дорого, а толку все равно никакого! Забыл, как мы ходили с тобой по врачам? И что, хоть один помог? Так они тебя и не вылечили!

Кертиса так и подмывало ответить: «Ясное дело, не вылечили, потому что я абсолютно здоров. Ну когда ты уже наконец это поймешь, мама?» Однако он прикусил язык: рыцари Круглого стола никогда бы не позволили себе неучтиво разговаривать с дамой, тем более со слабой и больной. Поэтому он сказал только:

– Мамуль, у меня есть деньги.

– Да какие там деньги! Мы едва концы с концами сводим! Все эти врачи – шарлатаны!

Кертис промолчал. Когда мать заводилась, она ничего не слышала и вообще никого слушать не желала.

– Господи, я так устала! – воскликнула Орхидея.

– Тогда я пойду. Спокойной ночи!

– Нет-нет. Постой, – остановила она его. Мать допила воду, на мгновение задумалась, а затем вдруг спросила: – Скажи, а как ты… Как ты говоришь с другими на расстоянии? Что именно ты при этом проделываешь?

Кертис, собиравшийся было уже встать и уйти, замер от удивления. Еще ни разу в жизни мать не интересовалась тем, как работает его дар. Откинувшись на спинку стула, который тут же жалобно всхлипнул, молодой человек некоторое время подумал и наконец ответил:

– Есть у нас на работе один паренек по прозвищу Умник. Так вот, он умеет сворачивать язык в рулончик! Не в трубочку, мам, а в рулончик! И не просто загибает его, а именно заворачивает: трижды, а то и четырежды! Повторить этот трюк еще никому не удавалось. Мы все в толк взять не можем: ну как ему такое удается? Соль в том, что он и сам не знает. Понимаешь, мам, для него это нормально. Получается само собой. Или, например, когда я учился в школе, в пятом классе, у нас был такой Ной Уолкот. Однажды на детской площадке он поймал осу и устроил целое представление. Все ученики сбежались посмотреть! Сначала Ной потряс кулаком, как будто не оса у него там была, а игральные кости! А затем вдруг запихал осу прямо себе в рот! Ты представляешь? И она его не ужалила! Ной открыл рот, и оса улетела. Помню, Ной тогда сказал: «Насекомые боятся меня. Еще ни разу в жизни никто меня не жалил и никогда не ужалит».

Орхидея улыбнулась, и это вдохновило Кертиса.

– А Бьюли по прозвищу Красавчик? – воскликнул он. – Я часто тебе про него рассказывал, когда мы работали вместе…

– Что-то я не помню.

Кертис даже не удивился: его мать не умела слушать, и он в очередной раз в этом убедился.

– В свои лучшие дни Бьюли в девяти случаях из десяти угадывал, кто в следующую минуту зайдет в здание вокзала или сойдет с поезда на перрон. Представь себе, Красавчик знал не только кто появится: мужчина, женщина или ребенок, – но и во что будет одет этот человек. Он говорил примерно так: «Мужчина в желтой бабочке, голубой рубашке и двуцветных туфлях! Проверяйте!» Мгновение спустя мимо нас и в самом деле проходил точно такой мужчина. Или: «Приготовились! Семья: мужчина в сером пальто, женщина в шляпе с цветами и мальчуган в белых гетрах!» И конечно же, все они через миг были тут как тут. Но иногда у Бьюли выдавались тяжелые деньки. Бедняга не то что тележку с багажом катить по прямой линии не мог – он завязать шнурки на ботинках был не в силах. Бьюли все чаще впадал в прострацию: вдруг останавливался посреди перрона и пялился в никуда. И в конце концов Красавчика уволили. Ну, мамуль, неужели ты не помнишь Бьюли? Я ведь прежде уже рассказывал тебе про него.

– Не было такого, – возразила Орхидея.

– Значит, я ошибся, – не стал спорить Кертис, хотя прекрасно помнил, как не раз упоминал при ней о Бьюли. – Не важно. Мам, я всего лишь хочу сказать, что жизнь полна загадок, и ответы на них знает только Господь Бог. Человек не все может объяснить. Ума не приложу, как у меня получается обмениваться с другими мыслями на расстоянии. Я просто таким родился.

– Скажи, а тот человек, с кем ты говорил… Тяготит его этот дар?

– Скорее нет, чем да. Она вряд ли хотела бы избавиться от него.

– Она?

– Да. Но если ты вдруг думаешь, что у нас какие-то любовные дела, то скажу сразу: девочке всего десять лет. И она белая. И у нее есть личный шофер.

– Боже милостивый, – пробормотала Орхидея, уже не слушая сына. Она вглядывалась в свет, игравший на гранях «особенного» стакана, и думала о чем-то своем. – Это же уотерфордский хрусталь, – произнесла она пару мгновений спустя. – Моя бабушка получила стакан в подарок от одного темнокожего джентльмена из Англии. Это было очень давно. А потом мать подарила стакан мне на свадьбу. Он сделан из уотерфордского хрусталя, а это большая редкость. Второго такого нет. Похожие стаканы уже давно либо разбиты, либо в музеях. Я назвала тебя Кертис Уотерфорд, потому что ты для меня особенный. И ты оказался и в самом деле особенным, понимаешь?

– Понимаю, – ответил Кертис.

– Не забывай, что белые могут разнюхать про эту твою способность, и тогда ты закончишь свои дни как музейный экспонат, – сказала Орхидея. – Глазом моргнуть не успеешь, как тебе открутят голову и выставят на всеобщее обозрение. А мозги извлекут, разрежут на мелкие кусочки и будут пытаться разобраться, в чем же было дело. Ох уж эти белые! Только доверься им, и ты пропал!

– Хорошо, мам, я учту: буду держаться подальше от музеев, – ухмыльнулся Кертис.

– Если белые прознают про твои способности, сынок, они выкрадут тебя. И останусь я одна-одинешенька, – заключила Орхидея и протянула сыну «особенный» стакан. Кертис поднялся и взял его. – Помой и как следует, высуши, а затем поставь на место.


– Хорошо, мам.

– Слушай, Кертис, а давай уедем на ферму к дедушке и бабушке, а? Вдруг нам так понравится, что мы решим остаться там навсегда? Бог свидетель, я не хочу бросать любимый дом, но, быть может, уже пришло время попрощаться с Новым Орлеаном?

– Отличная идея, – одобрил Кертис. – Тебе будет полезно развеяться. А вот я не могу, мам. У меня работа, которую я люблю и бросать не собираюсь.

– Только не говори, что твое призвание – таскать взад-вперед чемоданы.

– Я помогаю людям, – возразил Кертис. – Я провожаю и встречаю пассажиров: они без меня как без рук.

– Хорошую же сказочку ты себе выдумал.

– Мам, ничего я не выдумывал.

– Да уж, настоящий сын Железноголового Джо. – Она тяжело вздохнула: – Весь в отца!

– Буду считать это комплиментом, мам.

– Ступай тогда. Что тут еще скажешь.

Кертис помог Орхидее устроиться в постели. Когда он поправлял многочисленные одеяла, пледы и покрывала, мать вдруг взяла его за руку и прижала ее к щеке.

– Сынок, я была несправедлива к тебе, – сказала Орхидея дрогнувшим голосом. – Прости меня!

Кертис нежно погладил мать по щеке:

– Не переживай, все нормально.

Некоторое время она еще прижимала его ладонь к щеке, а потом отпустила.

– Погасить свет? – спросил Кертис.

– Нет, – едва слышно отозвалась Орхидея. Она рассеянно смотрела в окно на стекавшие ручейками дождевые капли. – Оставь, я сама.

– Ну ладно. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – повторила она и, когда Кертис был уже на пороге, прибавила: – Я так люблю тебя, сынок. Твой папа гордился бы тобой.

Кертису понадобилось несколько мгновений, чтобы собраться с мыслями: такого он от матери не ожидал.

– Спасибо, мам. Я тоже люблю тебя. И спасибо, что выслушала.

– Выслушала, но, к сожалению, только ушами. Твоя голова не чета моей.

Кертис мягко прикрыл дверь, прошел на кухню, вымыл и вытер стакан, а затем поставил его на место – на верхнюю полку, на квадратик темной вельветовой ткани. Он вернулся к себе в комнату и принялся читать про рыцарей Круглого стола, вслушиваясь в тишину: не объявится ли его подруга снова? Но время шло, а девочка все молчала. Кертис решил, что этой ночью она уже вряд ли выйдет на связь, и крепко уснул.





Глава 14




«Все, что от меня требуется, – думал Пэрли, – не пропустить момент и быть дьявольски убедительным. И тогда мы обречены на успех».

Пэрли сидел за рулем «форда» и вглядывался в дорогу. Машину он ставил у небольшого сквера, в одном квартале на юг от школы Харрингтон, где днем ранее его заметила Нилла. Двигатель он не глушил. Дворники автомобиля работали как бешеные. Свинцовое небо извергало потоки воды. Пэрли сверился с часами. Двенадцать минут четвертого. Скоро появится Хартли.

– Нервничаешь? – спросила Джинджер. Она умудрилась разместиться между сиденьем и бардачком так, что с улицы ее не было видно.

– Я в полном порядке, – ответил Пэрли, хотя, честно говоря, все же испытывал легкий мандраж. «Сигаретка сейчас точно не помешает», – подумал он.

– Везет тебе, – отозвался Донни, который скрючился сзади, – сидишь как барин, а у меня уже позвоночник скоро пополам переломится.

– Револьвер, если что… – начал было Пэрли, но Джинджер перебила его:

– Да-да, помню, в бардачке. – Его сообщница улыбнулась, но смотрела по-прежнему пристально и жестко. – Детектив Парр, думайте лучше, как самому не облажаться. Остальные и без вас знают, что делать.

Пэрли поглядывал в зеркала заднего вида: то в одно, то в другое. Мимо невзрачного «форда» проплывали роскошные, сверкающие хромом автомобили: богатенькие детишки возвращались домой из школы Харрингтон. Однако бордового «олдсмобиля» новой модели видно не было. Сжимая руль обеими руками, Пэрли готовился в любое мгновение газануть.

Он смотрел и ждал, смотрел и ждал, смотрел и ждал…

«Точный расчет и дьявольская убедительность. В чем-чем, а в этом я хорош! – подумал мужчина с ангельским лицом. – В ближайшие десять минут все решится». Пэрли очень надеялся, что план сработает безотказно. В голову некстати закралась неприятная мысль: «А что, если машина подведет в самую неподходящую минуту?» Вечер пятницы для «форда» выдался напряженным: поездка в Шривпорт за Джинджер и Донни, затем обратно в Новый Орлеан, не говоря уже про скитания по окрестностям Кеннера вокруг озера Пончартрейн. В общем, «форду» пришлось несладко. Время шло, а седан Хартли все не появлялся. Пэрли сверился с часами: с тех пор как он последний раз смотрел на них, прошло всего две минуты. Вдруг в левом зеркале заднего вида сверкнула массивная решетка радиатора «олдсмобиля». Хартли мигнул фарами. Бордовый седан величественно проплыл мимо.