Слуга Божий
Часть 37 из 48 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– У тебя ведь никогда не было возможности взглянуть на пламя с той стороны, Мордимер. Это будет новый жизненный опыт.
– «Только Он – твердыня моя, спасение мое, убежище мое; не поколеблюсь более»[39], – ответил я.
Подручные Игнация закончили складывать хворост вокруг ивняковой фигуры и теперь изучали результаты своего труда.
– Час настал, – сказал торжественно Игнаций и отошел в сторону. Вернулся с горящим факелом в руках. – Подойдите сюда, дети мои, – крикнул, и я услыхал, как за моей спиной начинают собираться его соратники.
– Боги рек и лесов, боги полей, лугов и болот… – начал торжественно.
– Аллилуйя, вылезайте, твари! – крикнул я. – Фас! Эге-гей! Мордимер сейчас отвесит вам подсрачников!
Я услышал за спиной враждебное бормотание, и кто-то всадил мне кончик палицы под ребра. Я охнул и закашлялся, и тогда кто-то еще вмазал мне по затылку.
– …примите нашу жертву, – надрывался Игнаций. – А взамен сделайте воду, деревья, ветер и песок нашими друзьями. Нашлите на наших врагов бури и ветры, ударьте в них молниями…
– Говниями! – заорал я и снова получил так, что в голове загудело.
Но надеялся: хоть немного, а порчу им праздничное настроение. Всегда полагал, что уж если умирать, то так, чтобы потом хватило на песню или хотя бы анекдот.
– …прострите рифы и мели под носами их кораблей. Просим вас об этом!
– Просим, просим, просим, – простонало сборище за моей спиной.
– Явитесь и насытьте глаза страданиями Христового слуги, – кричал Игнаций. – Пусть сдыхает так, как подыхал его Бог!
И внезапно, уж хотите верьте, хотите нет, милые мои, я увидел, как из темной глубины появляется нечто. Еще далеко от берега, на границе тьмы, но все же… Я видел, как бурлила вода, словно там плескалась огромная рыбина, и поневоле ощутил дрожь.
Неужто эти глупцы научились вызывать демонов? Что ж, в конце концов, Игнаций был опытным инквизитором, и лишь Господу ведомо, какие книги читал, чему сумел научиться.
В зерцале вод проявлялось нечто огромное. Нечто темно-зеленое, чудесно блестящее в слабом свете луны. Нечто, покрытое грязью и плесенью. Вокруг этой бесформенной огромной фигуры я видел и другие силуэты: меньшие, кажется, женские. Весь этот хоровод приближался неторопливо, а вода вокруг них булькала и хлюпала, словно приведенная в движение подземным извержением. Теперь уже было не до смеху – я почти готов был благодарить Игнация за то, что тот намеревался меня сжечь, а не бросить тварям живьем. Ведь они, как и все демоны, наверняка были бы не против полакомиться человеческим мяском.
– Вот ваша жертва, – сказал Игнаций, а я увидел краем глаза, как поднимает он руку с факелом.
– «Если я пойду и долиной смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня»[40], – завел я во весь голос.
– Молчи! – крикнул Игнаций, который наверняка надеялся, что я онемею от страха или примусь молить о спасении.
– «Если я пойду посреди напастей, Ты оживишь меня, прострешь на ярость врагов моих руку Твою; и спасет меня десница Твоя»[41].
И сразу после этого раздался свист, факел упал в грязь, а Игнаций заверещал. И теперь это был крик не проповедника – всего лишь раненого человека. За моей спиной шумели, раздавались крики, но все перекрывал сильный голос: «Вперед, дети Христовы!» – И голос этот показался мне до крайности знакомым.
Я изо всех сил пытался повернуть голову, но не мог этого сделать, а потому не видел ничего, кроме болотистого берега, воды и погасшего в грязи факела, от которого едва не запылала моя ловушка.
Создания, выходившие из воды, замерли. А потом начали отступать. За спиной раздавались отчаянные крики боли, стоны, свист мечей и громкое хлюпанье грязи под ногами. Наконец в поле моего зрения вбежали трое. Двое мужчин в белых одеяниях, третий – некто большой, дородный, облаченный в черный плащ с капюшоном. Темная фигура, несмотря на свои размеры, догнала первого из убегавших и скрутила ему шею стремительным, едва заметным движением левой руки. Я отчетливо услышал треск сломанных позвонков. Потом огромный мужчина повернулся, словно танцовщица, уклонился от сабельного удара и ударил сам – второго культиста, прямо в грудь. Нет, милые мои, «ударил» – это слабо сказано. Он воткнул ему пальцы в грудную клетку, проломил ребра и вырвал сердце. А потом засмеялся и швырнул кровавый комок подальше в воду. Женские фигуры подскочили, раздирая его на ошметки, и тотчас я услышал писк да отвратительное чавканье.
Мужчина же пошел в мою сторону, схватил статую из ивняка и единым движением повернул так, чтобы клетка смотрела в сторону леса. Я увидел несколько темных фигур в капюшонах и множество белых пятен, что лежали среди затоптанных кострищ. Ради справедливости следует отметить, что некоторые из тех пятен были не белыми, но бело-алыми. Тем временем мой избавитель вырвал дверцы клетки и вытянул меня наружу.
А потом откинул темный капюшон, что скрывал его лицо.
– Ты… ты инквизитор? – только и спросил я бессмысленно – поскольку видел черный кафтан с серебряным, сломанным распятием, вышитым на груди.
Он рассмеялся, и его обвисшие щеки затряслись.
– Ну, что-то вроде того, – ответил. – Ты должен нас простить, Мордимер, что использовали тебя как приманку. Но ведь наверняка помнишь, что говорит Писание: «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его». Господь испытал жар твоей веры, и ты прошел испытание.
Трудно было бы мне не вспомнить этой цитаты из Писания, поскольку сам же я двумя днями ранее привел ее в разговоре с Эньей.
Впрочем, доскональное знание слов Господа и Апостолов было частью моего образования. Правда, дерзости моей недостаточно, чтобы утверждать, будто осведомлен я столь же, сколь высокоученые доктора, однако некоторыми скромными теологическими знаниями обладаю.
Он покивал в задумчивости:
– А не всем это удается. Ведь и Писание ясно говорит: «Противник ваш Диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить»[42].
– Не сильно он им помог. – Я глядел на раскиданные по земле тела и на людей в черном, что меж ними кружили.
– Верно, не сильно, Мордимер, а знаешь ли почему?
– Ибо того хотел Господь.
– Простейшее объяснение. Но это не вся правда, Мордимер. Господь так хотел, ибо видел искренность наших сердец и добродетель наших поступков. Бог так хотел, ибо мы сияем светом, отраженным от Славы Его. Не помог бы нам, когда б не были мы мечом в руке Его и солдатами Его войска. Бог всесилен, но помогает лишь тем, кто верует в Его всесилие. Бог не помог бы тебе, Мордимер, когда бы ты, запертый в смертельной ловушке и обреченный на смерть, до самого конца не пел гимны во славу Его!
Одетые в черное стражники вязали последних еретиков и переносили на борт ладьи, которая чуть ранее показалась из мрака и стояла теперь подле берега.
– Не могу во все это поверить, – покачал я головой.
Я смотрел на моего спасителя и отчетливо видел его в свете луны и в отсвете тлеющих вокруг костров. Миг назад он сражался с нечеловеческим умением, но на лице его не было и капли пота. А я вспомнил, каким видел его ранее. Задыхающимся, измученным, насквозь промокшим потом и отчаянно воняющим. Усилия, которые он потратил на короткую прогулку вверх по лестнице – как казалось тогда, – могли его убить. И это – тот самый Марий ван Бохенвальд?
– Как плетет судьба, – усмехнулся он. – Знаю, о чем думаешь, Мордимер. О бедном Марии, для которого даже взобраться по лестнице было непосильным трудом. Однако подумай: а сам ты разве не играл роль? Не был ли некоторое время купцом Годригом Бембергом, добряком из Хез-хезрона? А я был задыхающимся, непутевым и запутавшимся в жизни ван Бохенвальдом…
– Потел и смердел…
– Потел и смердел, потому что хотел быть потеющим и смердящим, Мордимер. Чтобы лучше сыграть эту роль. Ты гордишься тем, что умеешь из человеческой глины вылепить нового человека. И нам, инквизиторам, ведомо это чудесное превращение высокомерного грешника в человека отчаявшегося и раскаивающегося. Но быть может, ты научишься лепить и себя самого, Мордимер. Ибо если веришь. – Голос его внезапно сделался тверд. – Если свято веришь – вера сделается реальностью. И не станет вещей, которые будем не в силах сотворить посредством нашей веры. Захоти я – мог бы оторваться от земли и воспарить. Но не хочу, поскольку не думаю, что Господь желал бы от меня этого…
Я представил себе огромного Мария ван Бохенвальда, воспаряющего, словно птица, и, несмотря на серьезность ситуации, мне стало весело. Но, конечно же, милые мои, я и бровью не повел, чтобы не выдать этого веселья.
– Тебя развлекает то, о чем я говорю, Мордимер, – кивнул он печально. – Но не виню тебя, ибо некогда и сам был таким же. Сотни лет тому назад…
– Сотни лет? – переспросил я, не подумав, хотя спрашивать не следовало, ведь Марий ван Бохенвальд просто сошел с ума. А с безумцами следует соглашаться, чтобы их успокоить.
– Отчего бы и нет?
– Потому что люди так долго не живут, Марий, – ответил я настолько ласково, как только сумел. Может, он и был сумасшедшим, но сейчас моя жизнь была в его руках.
– Нет? – усмехнулся он. – Действительно?
Я не знал, что ответить, но он, похоже, и не ожидал ответа. Повернулся к своим людям.
– Дайте моему товарищу коня, – приказал. – И пусть возвращается в Тириан.
Протянул мне руку, и я ее пожал. Была у него сильная твердая хватка, столь отличавшаяся от мягкого пожатия Мария ван Бохенвальда из трактира «Под Быком и Жеребчиком».
– Мы присматриваем за тобой, Мордимер, – сказал он. – И будем приглядывать впредь. И может, когда-нибудь, – усмехнулся одними губами, – призовем тебя для долгой беседы.
Наверняка вы уже поняли, что ваш нижайший слуга – не из пугливых и в опасных ситуациях ноги меня не подводят. Но когда Марий ван Бохенвальд произнес свои слова, холодная дрожь пронзила мой позвоночник. Марий, верно, это заметил или почувствовал, поскольку лицо его слегка изменилось.
– Ох, Мордимер, нет, я не говорил о такой встрече – но о разговоре, что сможет изменить твою жизнь к лучшему.
Он кивнул мне и отошел пружинистым шагом. Миг еще я глядел в его широкую спину, обтянутую черным плащом, пока некто, остановившись рядом, не вырвал меня из задумчивости.
– Конь ждет, парень, – сказал человек, чье лицо я не мог различить под темным капюшоном. – Счастливой дороги.
– А они? – спросил я тихо. – Что будет с Игнацием и остальными инквизиторами?
Человек в черном взял меня за плечо и подтолкнул вперед. Деликатно, но настойчиво.
– Погибли с честью на поле битвы, Мордимер. В смертельной схватке с проклятой ересью, – сказал. – И лучше бы тебе о том помнить, ибо среди инквизиторов не может быть отступников.
Я уже знал, что с ними произойдет. Они попадут в место, о котором не говорят вслух. В каземат, по сравнению с которым подземелья монастыря Амшилас и подвалы Инквизиториума – сущие дворцы. И там, в боли и смирении, расскажут о всех своих грехах и научатся снова любить Господа. Поймут, что блудили, и поймут почему. Будут помазаны там мирром и омыты, а души их побелеют, словно снег, пусть даже от грешных их тел и останется совсем немного. А в конце – завершат очищение и сгорят, благодаря Господа и слуг Его за то, что позволили познать экстатическую радость костра. Поверьте мне, что умирать они будут, преисполненные веры и безбрежной любви.
И именно это имел в виду Марий ван Бохенвальд, когда говорил о лепке человеков.
* * *
Еще до рассвета я выбрался на тракт, а двумя днями позже был в Тириане. Размышлял ли я о том, что случилось? А вы как полагаете, милые мои? Думал о том едва ли не все время. О Марии ван Бохенвальде, или, вернее, о человеке, который взял сие имя и был не более и не менее – представителем внутреннего контроля Инквизиториума.
Конечно, мы – простые инквизиторы – знали о существовании таких людей. Но одно дело – знать, а совсем другое – увидеть собственными глазами, верно?
Я кинул поводья пареньку-конюху и вошел в гостиницу. Хозяин приветствовал меня радостной усмешкой:
– Как дела, ваша милость?
– Хорошо, – ответил я. – Очень хорошо. Моя женщина наверху?
– Она, – смешался он на миг, – она… выехала. Думал, что вы знаете… Но оплатила все счета на неделю вперед.
– Выехала, – повторил я. – Что ж…
Он хотел еще что-то мне объяснить, но я оборвал его, махнув рукою. Я устал и сейчас хотел только спать. А потом – напиться.
Я поднялся по ступеням, открыл дверь ключом. На бюро лежал листок бумаги, исписанный мелким красивым почерком. Но не листок привлек сперва мое внимание, а стрелка с пером, что пришпиливала листок к дереву. Я осторожно вынул ее и положил на стол. Потом вынул из кармана стрелку, которая оборвала жизнь тирианского наемного убийцы, и сравнил. Были как две капли воды.
Кроме того, разве что на стрелке с бюро не было следов яда.
Я заглянул в бумагу.
– «Только Он – твердыня моя, спасение мое, убежище мое; не поколеблюсь более»[39], – ответил я.
Подручные Игнация закончили складывать хворост вокруг ивняковой фигуры и теперь изучали результаты своего труда.
– Час настал, – сказал торжественно Игнаций и отошел в сторону. Вернулся с горящим факелом в руках. – Подойдите сюда, дети мои, – крикнул, и я услыхал, как за моей спиной начинают собираться его соратники.
– Боги рек и лесов, боги полей, лугов и болот… – начал торжественно.
– Аллилуйя, вылезайте, твари! – крикнул я. – Фас! Эге-гей! Мордимер сейчас отвесит вам подсрачников!
Я услышал за спиной враждебное бормотание, и кто-то всадил мне кончик палицы под ребра. Я охнул и закашлялся, и тогда кто-то еще вмазал мне по затылку.
– …примите нашу жертву, – надрывался Игнаций. – А взамен сделайте воду, деревья, ветер и песок нашими друзьями. Нашлите на наших врагов бури и ветры, ударьте в них молниями…
– Говниями! – заорал я и снова получил так, что в голове загудело.
Но надеялся: хоть немного, а порчу им праздничное настроение. Всегда полагал, что уж если умирать, то так, чтобы потом хватило на песню или хотя бы анекдот.
– …прострите рифы и мели под носами их кораблей. Просим вас об этом!
– Просим, просим, просим, – простонало сборище за моей спиной.
– Явитесь и насытьте глаза страданиями Христового слуги, – кричал Игнаций. – Пусть сдыхает так, как подыхал его Бог!
И внезапно, уж хотите верьте, хотите нет, милые мои, я увидел, как из темной глубины появляется нечто. Еще далеко от берега, на границе тьмы, но все же… Я видел, как бурлила вода, словно там плескалась огромная рыбина, и поневоле ощутил дрожь.
Неужто эти глупцы научились вызывать демонов? Что ж, в конце концов, Игнаций был опытным инквизитором, и лишь Господу ведомо, какие книги читал, чему сумел научиться.
В зерцале вод проявлялось нечто огромное. Нечто темно-зеленое, чудесно блестящее в слабом свете луны. Нечто, покрытое грязью и плесенью. Вокруг этой бесформенной огромной фигуры я видел и другие силуэты: меньшие, кажется, женские. Весь этот хоровод приближался неторопливо, а вода вокруг них булькала и хлюпала, словно приведенная в движение подземным извержением. Теперь уже было не до смеху – я почти готов был благодарить Игнация за то, что тот намеревался меня сжечь, а не бросить тварям живьем. Ведь они, как и все демоны, наверняка были бы не против полакомиться человеческим мяском.
– Вот ваша жертва, – сказал Игнаций, а я увидел краем глаза, как поднимает он руку с факелом.
– «Если я пойду и долиной смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня»[40], – завел я во весь голос.
– Молчи! – крикнул Игнаций, который наверняка надеялся, что я онемею от страха или примусь молить о спасении.
– «Если я пойду посреди напастей, Ты оживишь меня, прострешь на ярость врагов моих руку Твою; и спасет меня десница Твоя»[41].
И сразу после этого раздался свист, факел упал в грязь, а Игнаций заверещал. И теперь это был крик не проповедника – всего лишь раненого человека. За моей спиной шумели, раздавались крики, но все перекрывал сильный голос: «Вперед, дети Христовы!» – И голос этот показался мне до крайности знакомым.
Я изо всех сил пытался повернуть голову, но не мог этого сделать, а потому не видел ничего, кроме болотистого берега, воды и погасшего в грязи факела, от которого едва не запылала моя ловушка.
Создания, выходившие из воды, замерли. А потом начали отступать. За спиной раздавались отчаянные крики боли, стоны, свист мечей и громкое хлюпанье грязи под ногами. Наконец в поле моего зрения вбежали трое. Двое мужчин в белых одеяниях, третий – некто большой, дородный, облаченный в черный плащ с капюшоном. Темная фигура, несмотря на свои размеры, догнала первого из убегавших и скрутила ему шею стремительным, едва заметным движением левой руки. Я отчетливо услышал треск сломанных позвонков. Потом огромный мужчина повернулся, словно танцовщица, уклонился от сабельного удара и ударил сам – второго культиста, прямо в грудь. Нет, милые мои, «ударил» – это слабо сказано. Он воткнул ему пальцы в грудную клетку, проломил ребра и вырвал сердце. А потом засмеялся и швырнул кровавый комок подальше в воду. Женские фигуры подскочили, раздирая его на ошметки, и тотчас я услышал писк да отвратительное чавканье.
Мужчина же пошел в мою сторону, схватил статую из ивняка и единым движением повернул так, чтобы клетка смотрела в сторону леса. Я увидел несколько темных фигур в капюшонах и множество белых пятен, что лежали среди затоптанных кострищ. Ради справедливости следует отметить, что некоторые из тех пятен были не белыми, но бело-алыми. Тем временем мой избавитель вырвал дверцы клетки и вытянул меня наружу.
А потом откинул темный капюшон, что скрывал его лицо.
– Ты… ты инквизитор? – только и спросил я бессмысленно – поскольку видел черный кафтан с серебряным, сломанным распятием, вышитым на груди.
Он рассмеялся, и его обвисшие щеки затряслись.
– Ну, что-то вроде того, – ответил. – Ты должен нас простить, Мордимер, что использовали тебя как приманку. Но ведь наверняка помнишь, что говорит Писание: «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его». Господь испытал жар твоей веры, и ты прошел испытание.
Трудно было бы мне не вспомнить этой цитаты из Писания, поскольку сам же я двумя днями ранее привел ее в разговоре с Эньей.
Впрочем, доскональное знание слов Господа и Апостолов было частью моего образования. Правда, дерзости моей недостаточно, чтобы утверждать, будто осведомлен я столь же, сколь высокоученые доктора, однако некоторыми скромными теологическими знаниями обладаю.
Он покивал в задумчивости:
– А не всем это удается. Ведь и Писание ясно говорит: «Противник ваш Диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить»[42].
– Не сильно он им помог. – Я глядел на раскиданные по земле тела и на людей в черном, что меж ними кружили.
– Верно, не сильно, Мордимер, а знаешь ли почему?
– Ибо того хотел Господь.
– Простейшее объяснение. Но это не вся правда, Мордимер. Господь так хотел, ибо видел искренность наших сердец и добродетель наших поступков. Бог так хотел, ибо мы сияем светом, отраженным от Славы Его. Не помог бы нам, когда б не были мы мечом в руке Его и солдатами Его войска. Бог всесилен, но помогает лишь тем, кто верует в Его всесилие. Бог не помог бы тебе, Мордимер, когда бы ты, запертый в смертельной ловушке и обреченный на смерть, до самого конца не пел гимны во славу Его!
Одетые в черное стражники вязали последних еретиков и переносили на борт ладьи, которая чуть ранее показалась из мрака и стояла теперь подле берега.
– Не могу во все это поверить, – покачал я головой.
Я смотрел на моего спасителя и отчетливо видел его в свете луны и в отсвете тлеющих вокруг костров. Миг назад он сражался с нечеловеческим умением, но на лице его не было и капли пота. А я вспомнил, каким видел его ранее. Задыхающимся, измученным, насквозь промокшим потом и отчаянно воняющим. Усилия, которые он потратил на короткую прогулку вверх по лестнице – как казалось тогда, – могли его убить. И это – тот самый Марий ван Бохенвальд?
– Как плетет судьба, – усмехнулся он. – Знаю, о чем думаешь, Мордимер. О бедном Марии, для которого даже взобраться по лестнице было непосильным трудом. Однако подумай: а сам ты разве не играл роль? Не был ли некоторое время купцом Годригом Бембергом, добряком из Хез-хезрона? А я был задыхающимся, непутевым и запутавшимся в жизни ван Бохенвальдом…
– Потел и смердел…
– Потел и смердел, потому что хотел быть потеющим и смердящим, Мордимер. Чтобы лучше сыграть эту роль. Ты гордишься тем, что умеешь из человеческой глины вылепить нового человека. И нам, инквизиторам, ведомо это чудесное превращение высокомерного грешника в человека отчаявшегося и раскаивающегося. Но быть может, ты научишься лепить и себя самого, Мордимер. Ибо если веришь. – Голос его внезапно сделался тверд. – Если свято веришь – вера сделается реальностью. И не станет вещей, которые будем не в силах сотворить посредством нашей веры. Захоти я – мог бы оторваться от земли и воспарить. Но не хочу, поскольку не думаю, что Господь желал бы от меня этого…
Я представил себе огромного Мария ван Бохенвальда, воспаряющего, словно птица, и, несмотря на серьезность ситуации, мне стало весело. Но, конечно же, милые мои, я и бровью не повел, чтобы не выдать этого веселья.
– Тебя развлекает то, о чем я говорю, Мордимер, – кивнул он печально. – Но не виню тебя, ибо некогда и сам был таким же. Сотни лет тому назад…
– Сотни лет? – переспросил я, не подумав, хотя спрашивать не следовало, ведь Марий ван Бохенвальд просто сошел с ума. А с безумцами следует соглашаться, чтобы их успокоить.
– Отчего бы и нет?
– Потому что люди так долго не живут, Марий, – ответил я настолько ласково, как только сумел. Может, он и был сумасшедшим, но сейчас моя жизнь была в его руках.
– Нет? – усмехнулся он. – Действительно?
Я не знал, что ответить, но он, похоже, и не ожидал ответа. Повернулся к своим людям.
– Дайте моему товарищу коня, – приказал. – И пусть возвращается в Тириан.
Протянул мне руку, и я ее пожал. Была у него сильная твердая хватка, столь отличавшаяся от мягкого пожатия Мария ван Бохенвальда из трактира «Под Быком и Жеребчиком».
– Мы присматриваем за тобой, Мордимер, – сказал он. – И будем приглядывать впредь. И может, когда-нибудь, – усмехнулся одними губами, – призовем тебя для долгой беседы.
Наверняка вы уже поняли, что ваш нижайший слуга – не из пугливых и в опасных ситуациях ноги меня не подводят. Но когда Марий ван Бохенвальд произнес свои слова, холодная дрожь пронзила мой позвоночник. Марий, верно, это заметил или почувствовал, поскольку лицо его слегка изменилось.
– Ох, Мордимер, нет, я не говорил о такой встрече – но о разговоре, что сможет изменить твою жизнь к лучшему.
Он кивнул мне и отошел пружинистым шагом. Миг еще я глядел в его широкую спину, обтянутую черным плащом, пока некто, остановившись рядом, не вырвал меня из задумчивости.
– Конь ждет, парень, – сказал человек, чье лицо я не мог различить под темным капюшоном. – Счастливой дороги.
– А они? – спросил я тихо. – Что будет с Игнацием и остальными инквизиторами?
Человек в черном взял меня за плечо и подтолкнул вперед. Деликатно, но настойчиво.
– Погибли с честью на поле битвы, Мордимер. В смертельной схватке с проклятой ересью, – сказал. – И лучше бы тебе о том помнить, ибо среди инквизиторов не может быть отступников.
Я уже знал, что с ними произойдет. Они попадут в место, о котором не говорят вслух. В каземат, по сравнению с которым подземелья монастыря Амшилас и подвалы Инквизиториума – сущие дворцы. И там, в боли и смирении, расскажут о всех своих грехах и научатся снова любить Господа. Поймут, что блудили, и поймут почему. Будут помазаны там мирром и омыты, а души их побелеют, словно снег, пусть даже от грешных их тел и останется совсем немного. А в конце – завершат очищение и сгорят, благодаря Господа и слуг Его за то, что позволили познать экстатическую радость костра. Поверьте мне, что умирать они будут, преисполненные веры и безбрежной любви.
И именно это имел в виду Марий ван Бохенвальд, когда говорил о лепке человеков.
* * *
Еще до рассвета я выбрался на тракт, а двумя днями позже был в Тириане. Размышлял ли я о том, что случилось? А вы как полагаете, милые мои? Думал о том едва ли не все время. О Марии ван Бохенвальде, или, вернее, о человеке, который взял сие имя и был не более и не менее – представителем внутреннего контроля Инквизиториума.
Конечно, мы – простые инквизиторы – знали о существовании таких людей. Но одно дело – знать, а совсем другое – увидеть собственными глазами, верно?
Я кинул поводья пареньку-конюху и вошел в гостиницу. Хозяин приветствовал меня радостной усмешкой:
– Как дела, ваша милость?
– Хорошо, – ответил я. – Очень хорошо. Моя женщина наверху?
– Она, – смешался он на миг, – она… выехала. Думал, что вы знаете… Но оплатила все счета на неделю вперед.
– Выехала, – повторил я. – Что ж…
Он хотел еще что-то мне объяснить, но я оборвал его, махнув рукою. Я устал и сейчас хотел только спать. А потом – напиться.
Я поднялся по ступеням, открыл дверь ключом. На бюро лежал листок бумаги, исписанный мелким красивым почерком. Но не листок привлек сперва мое внимание, а стрелка с пером, что пришпиливала листок к дереву. Я осторожно вынул ее и положил на стол. Потом вынул из кармана стрелку, которая оборвала жизнь тирианского наемного убийцы, и сравнил. Были как две капли воды.
Кроме того, разве что на стрелке с бюро не было следов яда.
Я заглянул в бумагу.