Следы Атомных богов

Присутствующие, в том числе и я, продолжали сохранять напряженное состояние. Я подумал, не взять ли мне за руку леди Лиз, несомненно для успокоения девушки, но тут заговорил высокий:

– Мое имя Даккар, и я капитан этого дракона! – Голос оказался под стать внешности, уверенный, проникновенный.

«Уважаемый Даккар, развейте в сей же час наши сомнения, кто мы для вас: пленники либо желанные гости!» – именно так я хотел сказать, но отчего-то не сказал.

– Кормим раз в день, поэтому наедайтесь, – вместо меня продолжил высокий, – прогулка тоже раз в день, тогда же туалет.

И, развернувшись, парочка покинула наше узилище.

– Леди Лиз, все будет хорошо. – И хотя в словах моих было не много правды, я проявил великое мужество и усилием воли обуздал вполне естественный страх, вкупе с неуверенностью в завтрашнем дне. Единственно, дабы успокоить девушку. Не скажу, что мне легко далась эта фраза, однако ни малейшая дрожь голоса не выказала бушевавших внутри чувств.

– Я не боюсь.



Вскорости, после еды, как и обещал господин Даккар, нам позволили покинуть камеру. А в том, что комната, где нас содержали, была именно камерой, отпали последние сомнения, во всяком случае у меня, как наиболее наблюдательного в нашей более чем пестрой компании.

Помещение для прогулок являло собой обширную залу с материалом стен сходным с покинутым узилищем. Две особенности отличали его: первая – это очередь в место, именуемое отхожим, вторая – окно, от пола до потолка, у которого скопилось едва ли не большее количество людей, чем в очереди.

Из увиденного мой аналитический ум вывел, что мы не единственные пленники дракона и его хозяина. Среди наших товарищей по несчастью были и центаврийцы, и дверги, и даже парочка измененных с двумя парами рук и щупальцами, которые росли прямо из шеи. Но основную массу, как и следовало ожидать, составляли селяне, возможно того же поселения, где пленили нас.

Я тут же занял положение поближе к леди Лиз, на случай если девушке понадобится моя помощь. Однако грубиян Даниил отер меня, заведя с девушкой далекий от содержательности разговор. Несчастная слушала его, несомненно, через силу, ввиду воспитания и природного такта. Я же, не отыскав в предмете беседы пищи для своего более чем гениального ума, подошел к окну, тем более что большая часть смотрящих переместилась в очередь к туалету. И я увидел… проплывающие под нами Белые земли с темными мазками проталин, из чего следовал вывод о нашем движении на юг.

Нельзя сказать, что увиденное так уж сильно удивило меня. В конце концов, мы – в драконе, а он – летающее существо, в чем мы могли сами не так давно убедиться; однако все равно картина проплывающей мимо, далекой земли на некоторое время заняла мое воображение. Я представил, сколько добрых дел, сколько открытий можно было бы совершить, поставив данное существо на службу науке.

– Небо неподвластно деспотам. На земле они еще могут воевать и убивать друг друга, но на высоте их власть кончается. – Это говорил хозяин дракона, который, несомненно распознав во мне равного себе по силе духа собеседника, приблизился к окну. – Жить надо на высоте! Только здесь истинная свобода, только здесь нет угнетаемых и угнетенных!

– Как говорил Антуан Саповецкий, – тут же парировал я, – в своем труде «Эльфийская кровь»: «Люди всегда люди, даже брось их в яму с дерьмом, отыщется тот, кто нагребет этого дерьма большую кучу и взгромоздится на нее, как доказательство своего величия».

Господин Даккар с интересом посмотрел на меня, видимо, ему импонировала не только моя ученость, но и грубая прямота.

– Именно поэтому я предпочитаю людям животных. Вот уж кто бесхитростен и не держит никаких камней за пазухой. Если ты их кормишь, даешь кров и обращаешься без излишней жестокости, они преданы тебе. Но человек – стоит повернуться, и ты с полной уверенностью можешь ожидать удара в спину.

За словами этими явно стояла непростая судьба и история, возможно не одна, вполне вероятно, более чем занимательная. Я повернулся к господину Даккару, намереваясь продолжить разговор, тем более что он, кажется, был не против.

– Весьма интересная точка зрения, но не оригинальная. Еще Алан Эдгарус в одном из своих трудов писал: «В бескорыстной и самоотверженной любви животного есть что-то действующее прямо на сердце того, кто имел частые случаи наблюдать жалкую и летучую, как пух, верность человека».

Хозяин дракона кивнул.

– На свободном острове Бенсалем, где я имею удовольствие проживать, у меня есть зверинец. Никаких клеток, животные спокойно передвигаются по большой территории, огороженной, но это сделано скорее для их защиты, нежели чтобы ограничить свободу. В вашей деревне, прежде чем улететь, я выпустил на волю всех коз, всех свиней, кур и лошадей. Я порезал сети и отпустил рыбу обратно в реку, ибо мне противна даже мысль о любом угнетении и неволе. До последнего вздоха я буду на стороне угнетенных, и всякий угнетенный был, есть и будет мне братом!

– Воистину, слова достойные высокого звания Человека, чем не может похвастаться большинство человечества! – Я был искренен в своем восхищении. Однако один вопрос занимал меня, и я не мог не задать его, тем более коль представилась возможность. – Скажите, уважаемый господин Даккар, какова наша участь, тех, кто заперт в камерах, кто летит на вашем драконе, наслаждаясь невольным гостеприимством?

И с замиранием сердца я ожидал ответа.

– Вас продадут в рабство, жить-то на что-то надо.





Глава 3




– Кажется, я кое-что вспомнить, – тихо произнес Тахл, но, так как комната была небольшая, эльфа услышали все. – Не знать, моя жизнь, чужая, действующее ли я лицо или сторонний наблюдатель. Там быть дирижабли… не совсем как здесь, но похожие. И там быть измененные. Словно со мной и не со мной! – Эльф обхватил голову руками.

– Расскажите, Тахл. – Лиз подсела и приобняла эльфа. – И вам полегчает.

– Да, расскажи, – поддержал девушку Даниил, – все равно делать нечего.

– Снова эти имена! – Тахл продолжал баюкать голову. – Рауль, Ганимар, они что-то значит, но что?

– Да говори уже! – не выдержал инспектор.

– Хорошо, я рассказать…



«Тогда там тоже была зима. Планета Роса, не вся, один из континентов, хотя континент – громко сказано. По меркам привычного мира – небольшой клочок суши, островок, окруженный серым, тягучим океаном. Таких островов на планете насчитывалось несколько сотен, некоторые – большие, некоторые – совсем крохотные; и вот на одном из них произошла революция. Борцы за свободу и справедливость, ибо все революции совершаются под такими лозунгами, сбросили местного царька, но пока не посадили своего, увлеченные послереволюционной суетой. Страна ожидаемо и стремительно скатывалась в пучину хаоса и нищеты. Грабежи и погромы в столице стали обычным делом. Но новая власть закрывала на это глаза, больше занятая искоренением инакомыслия в собственных рядах.

По городу рыскали кхмеры – цепные псы нового правительства свободы и справедливости. Каждый, принятый в ряды кхмеров, изменял себя. На человеческих лицах красовались свиные рыла, это символизировало обостренный нюх, а одна из рук оканчивалась костяным крюком, которым, по замыслу идеологов, кхмеры должны были волочить противников новой власти к месту заслуженной казни. На деле кхмеры никого не волочили, а убивали там, где поймали, прямо на улице. Особо преследовались недавние соратники, ибо новые вожди, придя к власти, довольно споро принялись изничтожать тех, кто помог им в этом. Надо сказать, свиное рыло было отнюдь не красивым атрибутом, хотя о красоте можно и поспорить. Оно действительно улучшало обоняние, причем настолько, что ищейки буквально чувствовали малейшие перепады настроения окружающих. Бывших революционеров они вынюхивали по геномаркерам, которые подсадили им еще во времена совместной подпольной деятельности.


Я прилетел в Сан-Борг – столицу острова, когда первая волна репрессий почти схлынула. Явных противников уничтожили, и новая власть потихоньку переходила к скрытым врагам, то есть сочувствующим и нелояльным. В свете этого следовало быть особо осторожным, хотя инопланетников они пока трогать опасались.

На улице Гос-ран, где обитал мой информатор, не работал ни один фонарь, впрочем, глаза мои, измененные лучшими биотехниками Квадрии, видели в темноте ничуть не хуже, чем при дневном свете. Прохожих не было, лишь кучка невысоких чумазых росцев, благодаря биоизменениям больше похожих на чертенят, чем на людей, толклась ближе к середине. Едва я вышел на улицу, они было двинулись в мою сторону, но я отвернул полу кожаного – по революционной моде – плаща, показав рукоять десантного бластера. И интерес аборигенов угас сам собой, похоже, в темноте они видели ничуть не хуже меня. Я еще некоторое время любовался длинными крысиными хвостами с кожистыми стрелками на концах, которыми они презрительно махали, растворяясь в одном из переулков. Обоняние я тоже усилил, но ветер дул в другую сторону, так что чувства росцев остались для меня загадкой.

Дверь-мембрана, опознав биомаркер, раздвинулась передо мной. Я вошел в полутемный коридор, больше похожий на кишку, а затем в круглую комнату, где сидел мой осведомитель. Надо сказать, я довольно неуютно чувствую себя в закрытых помещениях, а в таких – полуживых – и подавно. Наспех просканировав стены на предмет скрытых ловушек, я обнаружил парочку у входа с парализующим газом и одну прямо над головой. Ловушка была заряжена каким-то коктейлем из нейролептиков, вкупе с чем-то вроде сыворотки правды. Мой анализатор, вычленив несколько десятков формул, жалобно пискнул и замолчал, занятый синтезом антидотов на случай атаки.

– Рауль?

– Шеле-хес? – вернул вопрос я.

Ловушка выпустила немного газа, который должен был расслабить меня, заодно замедлив реакцию, почти незаметно. Биоанализатор тут же нейтрализовал газ, и это, видимо, не осталось незамеченным для хозяина жилища. Он кивнул чему-то своему.

– Их повезут завтра, с Южного вокзала, в полдень, обычным рейсовым альбатросом, второй пузырь. – Мой информатор на первый взгляд казался почти человеком, разве что уши более длинные, чем это принято у большинства людей, да одежда на спине топорщилась. Горб? Сложенные крылья? Странно, но волосы были седые и редкие, хотя он вполне мог заказать себе роскошную шевелюру.

– Охрана? – спросил я.

– Несколько кхмеров, измененных. Помимо нюха, у них увеличена мышечная сила, что должно сказываться на реакции и скорости.

Я кивнул: в нашем деле скорость важнее мускулов. Собственно, поэтому, как бы ни менял внешность, я всегда оставался поджарым, больше похожим на подростка, чем на мужчину.

Я вытащил кредитку, на табло красовалась сумма с четырьмя нулями, протянул ему.

– Я делаю это не ради обогащения, – произнес Шелехес, хотя мне, собственно, было все равно. – Моя внучка, она должна уехать отсюда. На нашем острове нет будущего.

Словно только и ждала его слов, боковая мембрана раздвинулась, в комнату вошла девочка-подросток – тусклые глаза, немного опущенные уголки губ, длинные темные волосы собраны сзади в хвост. Как по мне – не очень, хотя, возможно, когда-то из нее вырастет нечто стоящее. Меня она, казалось, даже не заметила, хотя анализатор запахов говорил иное. Смесь феромонов, выпускаемых девушкой, он расценил как легкую заинтересованность.

– Дед, ты скоро?

А вот голос – приятный, низкий, с хрипотцой.

Я направился к выходу. То, зачем приходил, – узнал.



Альбатрос слегка покачивался на причальных канатах-кишках. Издали он, наверное, напоминал вязку жирных сарделек, подвешенных в воздухе, которые оканчивались (и начинались) огромными головами с россыпью фасеточных глаз на лобастых черепах. Говорят, альбатросы обладали даже зачатками разума. Если так, каково это сознавать, что кто-то копошится в твоих внутренностях.

У меня был билет в четвертый пузырь, естественно первого класса. Феромонный маркер, поставленный на запястье, слегка чесался. Только аллергии мне не хватало!

– Рауль. – Он стоял у трапа из плоти. Несмотря на то что Ганимар изменил внешность – теперь это был долговязый юноша с болезненного цвета кожей, – я узнал его, как и он меня.

– Комиссар. – Я слегка поклонился.

– Рауль, не делай этого.

– Чего, комиссар?

Юноша покраснел. Да, реакциями нового тела мой друг Ганимар еще не овладел в полной мере.

– Рауль, люди гибнут, дети. Бриллианты предназначены для закупки продовольствия в дальние провинции, там умирают от голода. Рауль, действительно умирают.

– Ты не хуже меня понимаешь, Ганимар, большая часть вырученных денег осядет на заостровных счетах отцов революции. К твоим голодающим дойдут крохи.

– Пусть так, но эти крохи могут спасти сотни жизней.

– У вас есть что предъявить мне, комиссар? – Мой тон стал сухим, деловым.

– Нет, но у меня официальная аккредитация на Росе. Надеюсь, понимаешь, если я поймаю тебя на месте преступления, Рауль, ты сядешь, и надолго. А здешние тюрьмы не самое приятное место в галактике.

– Всего хорошего. – Я поклонился, тем более что подошла моя очередь…

Кондуктор долго и придирчиво обнюхивал запястье, смешно морща вытянутый нос гиены, но пропустил меня. Сразу за порогом внутренности альбатроса укрывал длинный белый ворс, который приятно зашевелился, приветствуя пассажира.



Мы находились в пути почти день. Альбатрос держался в воздухе за счет газа, который выпускал в кожистые мешки наверху туловища; даже знать не хочу, чем он это делал. В горизонтальной плоскости, учитывая, что головы находились по обеим сторонам туловища, движение происходило, видимо, за счет отрыжки.

Когда оба солнца скрылись за горизонтом, я открыл окно, которое, как и многое здесь, представляло собой чувствительную мембрану. Выпустил дронов; не скажу, что чудо, но достижение инженерной мысли, неведомое на планете.

Они должны были долететь до второго пузыря и, впрыснув анестетик, сделать в теле альбатроса достаточный надрез, чтобы в него смог пролезть я. По сути, дроны являлись слегка модифицированными обычными медицинскими роботами.

Подождав некоторое время, я выбрался наружу. Нет, крюки мое тело выпускать не умело, зачем лишние траты, когда можно обойтись простыми перчатками. Запуская когти в плоть, каждый раз перчатки впрыскивали все тот же местный анестетик. Шкура транспортного животного, конечно, не должна быть слишком чувствительна, но осторожность не помешает.

Добравшись до второго пузыря, я увидел, что мои крошки уже вошли на нужную глубину. Разошедшиеся края раны были покрыты тонким слоем гемостатического геля. На дне серела пленка внутренней плевы.