Сказки народов мира

Дошло до нашего сведения — а уж правда ль оно, ведает один Аллах, — что во времена пресветлого халифа аль-Мамуна жил в Багдаде некий купец по имени Бахтияр, что означает «Счастливый». От рождения он так звался или же получил прозвание по своим делам, нам неведомо, но Бахтияру всегда и во всем сопутствовала удача. Что ж, он был человек достойный. В торговле честный, в молитве прилежный, нравом благородный.

Бахтияр водил морские караваны в аль-Хиджаз и аль-Йемен, вез туда шелка и благовония, обратно доставлял тонконогих скакунов и охотничьих соколов, и корабли его никогда не тонули, а путешествия были прибыльны.

Купцу нравилось странствовать, но еще больше он любил бывать дома и всегда спешил туда вернуться.



Манили его не мягкие ковры и не парчовые диваны, имевшиеся там в изобилии, а любовь трех заботливых жен, которые чтили своего супруга и дарили ему всяческие наслаждения. Старшая была рачительной хозяйкой, средняя пленяла грацией, младшая умела вести занимательные беседы. Бывало, лежит Бахтияр в тенистом саду близ звонкоструйного фонтана, курит кальян, а одна жена лакомит его рассыпчатой халвой и янтарным хорасанским изюмом, другая тихо наигрывает на лютне, третья рассказывает старые сказки и новые сплетни. Чего еще, казалось бы, и желать? Но так уж устроен человек, что и самая сладкая халва ему рано или поздно наскучит.

Оттого, понаслаждавшись домашней негой, купец всякий раз затевал новое путешествие, хоть уже нажитого добра ему хватило бы на десять жизней. Из своего семейного рая уплывал Бахтияр в дальние моря, а там снова начинал скучать по дому и торопился обратно. Так год за годом и жил, чередуя странствия с отдыхом и приключения с покоем. Все вокруг завидовали купцу, говорили, что это и есть истинное счастье. Но кому что на самом деле нужно и чье сердце чем успокоится, да и надо ли ему успокаиваться — это ведомо лишь Аллаху.



По всему следовало Бахтияру провести свой век в довольстве, благополучно состариться и мирно переселиться из одного хорошего дома в Иной, тысячекратно Лучший, но однажды вечером у купца в опочивальне само собой, ни с того ни с сего, раскололось зеркало, да не когда-нибудь, а в первый день великого поста Рамадана.



Предзнаменование это из самых худших, сулит оно черный поворот в судьбе, а если случайно увидеть в осколках свое отражение, то и лихую погибель. Надо ж такому случиться, что, когда зеркало треснуло, хозяин как раз собирался брить голову и поневоле увидел собственное лицо будто раздробленным. Он, конечно, быстро отворотился, но на душе стало тревожно.

В подобном деле самое безрассудное — лечь спать в комнате, где произошло такое нехорошее событие. Можно и не проснуться.

Потому Бахтияр запахнулся в плащ и вышел на улицу. Пускай шайтан, если это его происки, уберется из дома.



Купец брел бесцельно, куда глаза глядят, размышлял о странном происшествии и сам не заметил, как очутился около городского кладбища. В этот поздний час вокруг никого не было.

Здесь явился второй знак, не лучше первого. Из-за каменной стены Города Мертвых заухала сова.



Известно, к чему они кричат, совы. А больше всего Бахтияра встревожило, что Багдад — не лес и не болото, и сове тут взяться неоткуда, ежели это не проделки скверной силы.

Пойду-ка я лучше домой, подумал купец. Переночевать можно и не в своей опочивальне, а у какой-нибудь из жен.

Но тут было ему и третье знамение — всяк знает, что нечистые наважденья ходят троицей, которой поклоняются неверные. Под ногами у Бахтияра будто сгустилась тьма, сделалась чернее ночи и шуршащим комком метнулась через улицу.



Миг спустя купец увидел, что это черная кошка. Ох, быть беде.

Повернулся он, пошел от кладбища прочь, повернул за угол — и чуть не столкнулся с женщиной.





Она была закутана в черное до самых глаз. В лунном свете они казались огромными, как у газели, и сияющими, как звезды. Никогда еще Бахтияр не видывал таких глаз ни у одной женщины. Смотрел бы в них и смотрел.

— Храбр ли ты, незнакомец? — спросила черная женщина звенящим голосом. — Если нет — ступай своей дорогой.

— Да уж не трус, — отвечал Бахтияр, как на его месте сказали бы девять мужчин из десяти, потому что умным Аллах делает лишь каждого десятого, а больше и незачем.

Впрочем, храбрости Бахтияру и вправду было не занимать. Трусливые купцами-мореходами не становятся.

— Тогда спаси меня! — взмолилась газелеокая женщина. — Меня преследует заклятый враг. Он всюду меня выслеживает, хочет убить! Я чую, он близко!

И поведала такую историю.



Вышла она замуж за человека, который ее недолгое время любил, а потом вдруг люто возненавидел — не иначе, в него вселился злой джинн и помрачил ему разум. Дважды муж кидался на нее с ножом, и в первый раз спасло ее только чудо. Пришлось ей бежать из собственного дома — свидетелей ведь не было, никто бы бедной женщине не поверил. Но во второй раз помешанный, отыскав беглянку, попытался зарезать ее уже средь бела дня, на улице. Еле его оттащили. Поскольку кровь не пролилась, никакого наказания безумцу не было, но судья, хвала его справедливости, объявил брак расторгнутым, а женщину свободной.

— Но все одно нет мне покоя, — говорила разведенная жена, плача сильным плачем. — Я переезжаю с места на место, таюсь, но одержимый всюду меня находит. Обернусь — вижу в толпе его горящие злобой глаза. Или в окне вдруг мелькнет его перекошенное лицо. И я снова бегу, бегу… Нынче вечером, на закате, около мечети я снова его повстречала. Он сидел среди нищих, переодетый дервишем, щерил зубы. Я бросилась оттуда, сама не знаю куда. К себе возвращаться боюсь. Бреду по пустым улицам, оглядываюсь. Все кажется, что сзади крадется он…

Она дернулась, оборотясь назад. От резкого движения никаб приспустился с ее головы, и Бахтияр на миг увидел лицо.



Омытое луной, оно было светлей и прекрасней небесного светила. Слушая странный рассказ, купец думал, не помрачил ли шайтан женщине дух, так что ей мерещится небывальщина и заставляет страшиться собственной тени. Но теперь, пораженный такой красотой, не то чтоб поверил плачущей, но сделалось ему все равно, правду она говорит или бредит.


Женщина смущенно поправила свой головной убор, а Бахтияр подумал: как бы еще разок, хоть краешком ока, увидеть ее несравненные черты.

— Ничего не бойся, — сказал он. — Я отведу тебя в безопасное место. Никакого харама и бесчестья тебе от этого не будет. Человек я семейный, и в моем доме есть женская половина. Скажи только, как тебя зовут?

— Вахида, — отвечала женщина.

Имя это означает «Единственная».

Сколько Бахтияр ее ни успокаивал, по дороге Вахида все оглядывалась. И когда они достигли оживленных кварталов, страх только усилился.

— Как выглядит твой враг? — спросил купец. — Я тоже буду начеку.

Женщина с содроганием сказала:

— У него молодое лицо и седая, как хлопок, борода, а глаза сверкают, словно расплавленное железо. Это глаза не человека, а джинна, поселившегося в человеческом теле!

— Забудь о нем, — ласково молвил Бахтияр, стуча в кованые ворота. — Вот мы и пришли. Здесь тебя никто не обидит.





И с того дня дом купца будто осветился волшебным сияньем. Когда в небе восходит полная Луна, звезды меркнут. Так же потускнели и жены Бахтияра. Ему стал докучен их вид и скучен их голос. Стоило рядом появиться Вахиде, и хозяин смотрел только на нее, не мог отвести взгляда.

За высокими стенами и крепкими засовами Вахида совершенно переменилась. Не вздрагивала от шума, не оглядывалась назад. Нет, она не была скорбна духом. Теперь она часто смеялась, и звук этот был сладостней звона дамаскских колокольчиков. Бывало, что и пела — и тогда в саду примолкали устыженные птицы.

Бахтияру пора было отправляться в плаванье, уж и корабль был нагружен, а купец все медлил.

Дождавшись, когда закончится Рамадан, в который мужчинам нельзя помышлять о женщинах, Бахтияр сделал то, что давно уж замыслил.

— Закон веры дозволяет правоверному иметь четыре жены, а у меня их только три. Не угодно ль тебе, луноликая, быть в моем доме не гостьей, но одной из хозяек? — спросил он и тут же прибавил, потому что был человеком благородным: — Но если я тебе недостаточно приятен, не бойся мне отказать. Я буду рад иметь тебя и гостьей.

— Ты мне более чем приятен, — ответила красавица, не чинясь. — Я полюбила тебя всей душой. Смотрю на тебя и думаю: зачем на свете столько мужчин? Мне довольно его одного.

От радости у Бахтияра перед глазами будто засветилась радуга. Но прежде чем он успел возблагодарить Всевышнего, Вахида сказала:

— Но я стану твоей женой, только если и ты откажешься от всех остальных женщин. Мое имя ведь значит «Единственная». Или я буду единственной твоей супругой, или сегодня же навсегда уйду, чтобы не мучить тебя и себя.

Так и вышло, что у Бахтияра вместо трех жен появилась одна. Прежним он объявил талáк, трижды три раза прокричав при свидетелях «Даю тебе развод!». Отринутые женщины покинули дом, жалобно причитая о своей судьбе, но утешаясь тем, что каждая получила щедрое содержание и забрала с собой рожденных ею детей.

Молодожены остались в доме вдвоем, и о том, как они зажили, не поведать ни в какой сказке — для того пригодны только стихи. О счастье подобной любви, отгороженной от всего мира, лучше всех написал великий Саади:

Мы в весеннем саду поселились отныне,

И пусть мир прозябает в кромешной пустыне.





Дни влюбленных были прохладны, а ночи жарки. Бахтияр был до того счастлив, что ему жалко было терять время на сон, и он почти не спал. От этого щеки его ввалились, глаза запали, но обитатель райского сада этой перемены не видел, потому что новая хозяйка разбила все зеркала. Их в доме было много, но все треснувшие и закрытые занавесками. Вахида не боялась плохих примет. Ей нравилось смотреться на себя так, чтобы видеть сразу несколько своих лиц, отражающихся в каждом из осколков. Бахтияр же в расколотые зеркала глядеться не хотел, и оттого не мог даже побрить себе голову иль подровнять бороду. Слуг счастливые супруги в дом не пускали, потому что желали видеть только лица друг друга.

Однако несколько недель спустя, когда темя Бахтияра заросло нечестивой щетиной, а борода закосматилась, пришлось ему все же выйти в город, к цирюльнику.

Там купец впервые за долгое время увидел себя в зеркале — и вздрогнул. Его поразила не худоба собственного лица, а то, что борода стала наполовину седой, хотя Бахтияру еще не было и тридцати!

Испугавшись, что покажется жене слишком старым, купец велел цирюльнику окрасить бороду красной хной, и больше думать о том не стал. Но когда он вышел на площадь, к нему приблизился какой-то человек. Лицо его было молодо, но борода белела, словно хлопок, а глаза сверкали наподобие расплавленного железа.

— Я долго тебя караулил, Бахтияр. Ждал, когда ты выйдешь из дома и посмотришь на себя в зеркало, — сказал человек. — Если тебе дорога жизнь, выслушай мою повесть.





И повел такую речь.

«Зовут меня Омар Ибн-Хатиб, я отпрыск почтенного рода — отец мой факих, ученый правовед. К тому же занятию с отрочества готовили и меня. Я читал своды законов, переписывал их для памяти на длинные свитки, выучил наизусть тысячу хадисов. Дух мой был покоен и праведен. И вот родитель приобрел мне хорошее место в суде, подыскал добродетельную невесту, и я зажил собственным домом, вознося хвалы Всевышнему.

Но однажды, проходя ночной порой мимо кладбища Аш-Шариф, я повстречал прекрасную девушку, заливающуюся слезами, и с той минуты моя жизнь уже не была прежней…»

Тут Бахтияр, вначале слушавший рассказ с враждебностью и недоверием, затрепетал.

Омар же продолжил: