Скажи, что будешь помнить

Легкие шаги. Из коридора в гостиную робко заглядывает Холидей, и я вспоминаю, с каким чувством выбиралась, бывало, ночью из своей спальни, зная, что родители огорчатся из-за того, что я боюсь темноты и монстров в шкафу.

– Дрикс, пожалуйста, разреши мне повидаться с ним. Это займет всего лишь несколько минут, а мне нужно увидеть его и сказать, что мне жаль. Мы поругались сегодня утром и…

Дрикс поворачивает голову:

– Ты же вроде бы не виделась с ним сегодня.

– Я имела в виду, что не виделась с ним сегодня, когда он был в хорошем настроении. У него вечеринка с друзьями, и я хочу, чтобы мы расстались по-хорошему и мне не пришлось о нем беспокоиться.

От ее слов внутри у меня все переворачивается. Накрывшая Холидей тень так темна, безобразна и дика, что я иду к окну – за светом. Неужели любовь для Холидей – вот такая? Но этого не должно быть. Это неправильно.

– А что случится, если он пойдет на вечеринку не в духе?

Дрикс бросает на меня взгляд, а Холидей опускает голову и смотрит в пол. В животе у меня возникает углубляющаяся воронка. Как жаль, что нельзя просто взять и исчезнуть.

– Ох…

Понятно. Он ей изменит.

– Джереми вовсе не плохой парень, – говорит вдруг Холидей. – Просто очень эмоциональный, а я знаю, как его успокоить. Только у меня это и получается. Он и сам это признает и все время говорит, что не понимает, как ему жить без меня. Без меня он просто развалится. Джереми говорит, что, кроме меня, в его жизни ничего хорошего нет.

В кухне становится тихо, и Холидей смотрит на меня с надеждой, ожидая, что я пойму ее и поддержу, но я не могу, потому что она как будто говорит на совершенно другом языке. Если я открою рот, то тоже заговорю на языке, малопонятном ей.

Ощущение такое, словно кожа начинает съеживаться, стягиваться, потому что, находясь в одной комнате с Холидей, задыхаешься. В компании с братьями девушка – свет, любовь, уверенность и красота, но стоит упомянуть ее дружка, как она превращается в черную дыру, через которую уходит вся радость Дрикса от известия о прослушивании.

Шерсть у Тора на затылке встает дыбом, он вскидывает голову, поворачивается в сторону двери и негромко, но угрожающе рычит. В дверь стучат, и одна половина меня хочет сорваться с места и бежать, а вторая требует остаться и защитить Холидей от явившейся за нею Старухи с косой.

– Дрикс? – спрашивает она.

Ее брат как будто от всего закрылся, сложил руки на груди и закинул ногу на ногу.

– Элль должна уйти через двадцать минут, так что у тебя пятнадцать. Ты остаешься с ним в переднем дворе, потому что я не хочу, чтобы он видел машину на заднем, и вы оба держитесь так, чтобы не мозолить никому глаза.

Тор продолжает рычать и гавкать и, похоже, выпускать никого не намерен.

– Тор, – говорит Дрикс, и щенок машинально оборачивается и смотрит на него. Дрикс щелкает пальцами и указывает на пол. Прижав уши, Тор послушно спешит занять указанное место. Дрикс приседает рядом с ним, гладит, и у меня сжимается сердце. Почему-то кажется, что собакой он занимается только для того, чтобы не пойти к двери самому.

Холидей выходит из комнаты. Тихо. Единственный звук – голоса ведущих новостного выпуска. Потом снаружи к ним добавляется еще два голоса. Один принадлежит Холидей, другой – ее бойфренду, и уже через несколько секунд оба начинают звучать громче, пронзительнее и даже как-то зловеще. Так молния предвещает бурю. Пара ссорится.

– Почему ты ее выпустил? – спрашиваю я.

– А почему ты здесь, со мной, работаешь над компьютерной программой? Все три вещи, о которых ничего не знают твои родители.

Я вздрагиваю под этой вербальной атакой, но Дрикс продолжает наступление.

– Не принимай близко к сердцу, я же тебя не сужу. Просто мне приходится быть танцующей обезьянкой перед твоим отцом и держать втайне наши с тобой отношения по той же причине, по которой и ты скрываешь что-то от них.

– Не понимаю.

– У каждого из нас в жизни есть кто-то, кому мы не можем сказать «нет». У тебя это родители, у меня – чиновники, у Холидей – я, потому что со мной она чувствует себя в безопасности. Иногда мы принимаем решения сами по себе. Я, например, не могу выбирать, кого Холидей должна любить. Мне и самому такое положение не нравится, но это решает она, так же, как я решаю для себя, а ты для себя.

Я сажусь повыше.

– У меня положение другое. Они мои родители.

– Эллисон Монро и Эндрю Мортон снова привлекают к себе внимание.

Снова то же самое. При одном упоминании моего имени к горлу подкатывает тошнота. На экране телевизора фотографии, моя и Эндрю. Мы на благотворительном вечере идем по красной дорожке, мы в неформальной обстановке, после собрания, на улице и на моих плечах его пиджак. И в заключение самая главная – мы на бейсбольном стадионе, и Эндрю наклонился, чтобы поцеловать меня. Вот только они не знают, что в последний момент я отвернулась и сама поцеловала его в щеку. Шон до сих пор злится, но мне наплевать. Целоваться я могу только с одним парнем – Дриксом.

– А вот это твой выбор, Элль, – чтобы тебя видели с ним.

– Он оберегает меня от неприятностей.

Дрикс поднимается, и его темные, ледяные глаза смотрят на меня.

– Тогда почему бы твоим родителям или руководителям предвыборного штаба твоего отца не сделать заявление насчет того, что он не твой парень?

Иголочки боли втыкаются в сердце, и внутри меня просыпается злость.

– Думаешь, я с ним? Да? Думаешь, я тебя обманываю?

Он спокойно качает головой и приковывает меня к стене холодным взглядом.


– Я думаю, этого хотят твои родители, и они делают все, чтобы так и случилось. А еще я думаю, что ты предпочитаешь не замечать этого.

– Ошибаешься, – говорю я, но голос падает до шепота, и мой ответ звучит неубедительно.

– Я не собираюсь тебя судить, – мягко говорит Дрикс. – Я тоже делаю, как велят. Мы оба на поводке.

– Так какие у меня варианты? – отрывисто бросаю я. – У Холидей варианты есть. Она может бросить его, и это будет наилучший выбор. А что делать мне?

Он лишь пожимает плечами, как будто я и не задала самый главный в моей жизни вопрос.

– Иногда самого лучшего варианта не бывает. Иногда нам предлагают два плохих. Так устроено в жизни.

Нет, он ошибается. Я не на поводке. Родители направляют меня, помогают мне, но решаю в итоге я сама, и я намерена доказать Дриксу, что он не прав.





Хендрикс




Сижу на стуле в гараже, вожусь с гитарой, перебираю струны, и нервозность со злостью понемногу утихают. Сегодня я обидел Элль и, с одной стороны, сожалею об этом, а с другой… Видеть ее с Эндрю – как ножом по сердцу. И так каждый раз. Она ничего особенного в этом не видит, а я вижу. Вижу, что ее родители хотят, чтобы они были вместе, и меня это убивает. Я хочу быть ее парнем не только наедине с ней, но и везде, открыто, ни от кого не таясь.

– Эй, ты как? – спрашивает Маркус, входя в гараж. Взяв со стойки видавшую виды акустическую гитару, купленную Экслом на музыкальной распродаже, он садится на табурет рядом со мной.

Пожимаю плечом и продолжаю бренчать. Говорить о Холидей и Элль бессмысленно. Дом у нас такой маленький, что слышно, как мышка бросает горошинку.

– Да, – говорит Маркус. – На меня такое часто находит. Несколько минут он слушает, следит за моими пальцами, пытается уловить мелодию, а потом потихоньку присоединяется сам, на тех же аккордах, но повыше. Наша мелодия – сладкая печаль. Моя. Маркуса. Интересно, сколько еще человек в мире могут назвать ее своей?

– Ты ведь еще не обращался насчет программы юных исполнителей? – спрашиваю я.

– Думаешь, стоит?

Думаю, да.

– Талант у тебя есть.

– Может быть.

Прижимаю ладонью струны:

– Так почему ты не обратился?

Теперь уже он пожимает плечами. Смотрю на него, и на душе становится муторно. Я вижу страх и злюсь из-за того, что он поселился в сердце одного из лучших моих друзей. В сердце парня, который никогда никого не боялся.

Маркус трогает еще несколько струн, останавливается, но последняя нота продолжает звучать.

– Не знаю. – Пауза. – Тебе не кажется, что раньше жизнь была легче?

Я киваю, потому что понимаю, что он имеет в виду. До ареста, до программы, до того, как обстоятельства заставили заглянуть в самую темную глубь себя и увидеть, что тебя, без твоего ведома, контролировали боль и злость. В те времена, когда мне было наплевать, что дорога, которой я шел, ведет к взрыву внутри.

– Каждый день, просыпаясь утром – не важно, здесь или дома, – первым делом спрашиваю себя, а хватит ли сил не облажаться, устоять, идти дальше. И я знаю, что легче было бы плюнуть на все, но не плюю, держусь и при этом все равно боюсь сорваться.

Каждый вечер я благодарю Бога за то, что прожил день и не вернулся к прежней жизни. Кто-то скажет, мол, пустяк, но я чувствую себя так, словно выжил в кровавой битве, и горжусь этим. Подать заявку на участие в программе юных исполнителей и получить отказ – такое выше моих сил. Меня и сейчас хватает только лишь на то, чтобы пережить день.

Смотрю на Маркуса и спрашиваю себя, уж не читает ли парень мои мысли, потому что сейчас он озвучил все мои страхи. Разница между нами в одном: я больше, чем он, боюсь, что моя жизнь превратится вот в такую ежедневную битву за выживание.

Маркус сильнее этого, я знаю. В лесу мы каждый день отправлялись в пеший поход, причем иногда, казалось, ходили кругами, а потом разбивали лагерь. Но раз в каждые несколько дней нам встречалось препятствие, которое надлежало преодолеть.

В одном таком случае мы вышли к отвесной скале, на которую должны были подняться, а потом спуститься. Я выбился из сил, устал и даже не соображал как следует. Не знал, что делать. Не мог идти, не мог разбить лагерь, не мог одолеть препятствие. Я хотел сдаться, поднять руки и отказаться от программы, от моей семьи, от себя самого.

Вот только Маркус не сдался.

Он поднялся на скалу и даже спустился, как и все остальные. А я сидел на земле, рядом со всем своим снаряжением, и ничего не предпринимал. На протяжении всего дня ко мне один за другим подходили наставники. Они садились около меня, пытались заговорить, шутили, требовали. Даже послали за моим психологом, который, словно на каменную стену, наткнулся на мое молчание. Я на все забил. Не только на программу, но и на себя самого.

Я достиг той точки, когда было все равно, жив я или умер, потому что жизнь причиняла слишком сильную боль. В то утро у меня вдруг открылись глаза на то, чему они в самом деле пытаются научить нас. Штурм скалы? Пеший поход? Поставить палатки, снять палатки, а потом то же самое снова и снова. Такова и жизнь. Сначала вверх, потом вниз. Жизнь трудна, жизнь тяжела, жизнь всегда означает боль, и ты сам решаешь, идти ли дальше. Жизнь – для сильных, а у меня сил для выживания недоставало.

– Есть хочешь? – спросил психолог. – Тогда надо постараться.

– А иначе что? Замучаете меня голодом? – огрызнулся я.

Ответ был у него на лице. Нет, не замучают. Нельзя. Пустая угроза, только и всего. При желании я мог бы подняться, пойти в лагерь и, глядя в глаза этим всезнайкам, съесть все продукты, и никто бы меня не остановил, потому что нельзя. История о голодающем подростке – слишком большой риск для властей штата.