Скажи, что будешь помнить

– Да. – От помощи я не откажусь. Сейчас любая будет кстати.





Эллисон




Мама только что сообщила, что ее стилист покрасит мне волосы. Оказывается, блондинки с моим тоном волос выглядят в глазах большинства людей менее серьезными, чем те, тон волос которых заключен в волшебной бутылочке стилиста. А еще мама договорилась о посещении окулиста – нужен рецепт на новые, цветные, контактные линзы. Такие, чтобы мои глаза выглядели еще ярче. Решение было принято на основе информации, полученной от фокусной группы, но мне приходится очень постараться, чтобы уложить в голове следующее:

Первое – фокусная группа для того и создавалась, чтобы задавать вопросы обо мне.

Второе – некоторые вопросы действительно задавались, чтобы выяснить, какой оттенок волос вызывает у людей более позитивное отношение ко мне.

Третье – кое-кто всерьез полагает, что изменять мою внешность в угоду чьим-то вкусам допустимо и правильно.

– А ты что думаешь? – спрашивает мама. – По-моему, когда мы закончим, ты будешь выглядеть роскошно.

Риторический вопрос. Я говорю «да» – и мама счастлива. Я говорю «нет» – и она огорчается.

– Хорошо.

– Вот и отлично. Ну что, продолжим? – Мама открывает картинку на своем планшете. – Кто это?

Ставлю локти на стол и подпираю ладонью подбородок. Мозг плавится и вытекает из уха. Одно и то же всю последнюю неделю – имена, лица, почему важна та или иная персона – бесконечный поток вопросов, на которые нужно дать правильный ответ. Интересно, можно ли собрать вытекающую мозговую жидкость и залить ее обратно… как-нибудь потом.

Рядом со мной стоит практически нетронутый салат с курицей. Сегодня у нас день отдыха. На мне лосины для йоги и футболка. На маме то же самое, но в ее собственном стиле, а на папе его любимые джинсы, про которые мама говорит, что они слишком старые и их давно пора выбросить, и одна из многочисленных рубашек, гордо причисляющая его к фанатам университета Кентукки.

С обедом мы закончили полчаса назад. Папа вроде бы отправился принести еще напитков, но я подозреваю, что он завис перед телевизором. Для мамы это повод сосредоточиться на работе.

– Ну же, Элль, я знаю, что ты знаешь, кто это.

Очередной богатенький старичок. В данный момент они для меня все одинаковы. Седые волосы, морщинистое лицо, черный костюм. Почему бы не перемешать? Надеть что-то другое? Попробовать новый цвет? Такое впечатление, что они все хотят избавить семью от лишних хлопот, если свалятся замертво в выходном наряде.

– Сенатор Майкл Джейкобсон.

– Нет.

– Конгрессмен Майкл Джейкобсон.

– Нет.

– Лидер партии Майкл Джейкобсон.

– Это не Майкл Джейкобсон. По-моему, ты не очень-то и стараешься.

Самое печальное, что я стараюсь.

– Кто это, Элли? Завтра он будет на встрече спонсоров, и если ты еще собираешься посещать такие мероприятия, то должна знать, о чем с ним говорить.

Вот он, пугающий звоночек. Впервые в жизни в голове у меня полное молчание. Ни малейшей мысли, ни даже подсказки, что, может быть, стоит сделать вдох. Мозг умер.

– Дуайт Стивенсон, – раздраженно говорит мама, и мой лоб с глухим стуком ударяется о стол. Я же знала… всего лишь час назад.

– В этом году он – один из важнейших папиных спонсоров. И уже выразил желание познакомиться с тобой.

То же самое мама сказала примерно о пятидесяти других спонсорах, фотографии которых мы просмотрели за сегодняшний вечер. Я поворачиваю голову. Теперь к столу прижимается моя щека.

– А почему они все хотят со мной познакомиться?

– Потому что у тебя дар, Элль. – Папа входит в комнату с какими-то папками в руках, но на стол бросает журнал. – Что-то такое, что располагает к тебе людей. Им комфортно в твоей компании.

Потому что всем нравятся красивые девушки.

Журнал на столе – один из тех, темы на обложке которых люди читают, стоя в очереди к кассе в магазине. Поднимаю голову, переворачиваю журнал и замечаю в правом углу свою маленькую фотографию. Крупный план – на мне фиолетовый сарафан и одна из заготовленных для публики улыбок.

– Журналы Шон принес, – говорит папа.

Журналы. Значит, их несколько, однако папа выбрал именно этот. Под фотографией подпись – Мятликовая Красавица. Как оригинально, ведь Кентукки называют «Страной мятлика».

– Меня сравнивают с травой?


Мама берет журнал и открывает на отмеченной стикером странице. В комнате повисает долгое и неловкое молчание. У меня даже возникает желание заняться чем-нибудь, пока она читает.

– Заметка о тебе, но и твоего отца упоминают несколько раз. Здесь ваши с ним фотографии, но речь идет о твоем изысканном вкусе.

– Они действительно употребили слово «изысканный» или это твоя фирменное, на миллион долларов, преувеличение?

Мама вскидывает бровь, но я подмигиваю, и ее губы трогает улыбка. Она продолжает читать, и накопившиеся за годы морщинки проступают все явственнее.

Должно быть, в заметке речь идет не только о предпочтениях в одежде. Сердце замирает. Держу пари, упоминается и о необходимости срочно спасать «Мятликовую Красавицу». Ага, размечталась.

– Там хотя бы упоминается папина программа?

Мама смотрит на меня грустными глазами. Понимает, почему я тревожусь.

– Да. Воздают должное успехам Хендрикса, достигнутым благодаря папиной программе.

– Так ведь это главное, да? – Я стараюсь не подать вида, что смущена.

Папа и мама многозначительно переглядываются. Я собираю волосы и начинаю заплетать, как будто не замечаю их молчаливого разговора – обо мне, но без меня.

Мама сворачивает журнал в трубочку и кладет на колени. Делает это с таким выражением, словно надеется, что я забуду и про этот журнал, и про разошедшиеся по миру миллионы его копий. Что-то там есть. Что-то такое, что мне, по ее мнению, лучше не видеть. И что, тут сомневаться не приходится, я бы и сама не хотела увидеть.

Папа садится рядом с ней. Если смотреть с противоположного конца стола, они вдвоем являют единый фронт, скрепленный годами брака. Пальцы родителей машинально переплетаются.

– Судя по первой реакции, – говорит папа, – они намерены взяться за тебя. Дальше пойдет по нарастающей. Фотографии, статьи…

– Больше появлений на публике, – вставляет мама. – Мне беспрестанно звонят по телефону.

– Элль. – Это снова папа. Я поворачиваюсь к нему с вымученной улыбкой. – Ты уверена, что у тебя все в порядке? Что сможешь взять на себя еще нескольких спонсоров? Что найдешь силы и время добавить активности? Потому что, если нет, ты всегда можешь оставить все на нынешнем уровне.

Я совсем не против поработать, даже наоборот. Что мне не нравится, так это требование менять внешность и становиться мишенью для сплетников. Мне смертельно надоело числиться в неудачницах. Чувствовать, что меня не принимают всерьез. Может быть, если я справлюсь с этим, родители начнут мною гордиться.

– Моя работа как политика заключается в служении людям, – продолжает папа. – В том, чтобы выслушивать моих избирателей. Самая лучшая форма правления – та, которая дает возможность всякому человеку благоденствовать и жить счастливо.

– Аристотель, – говорю я, припоминая уроки отца. Он кивает, и я наконец собираюсь с силами и выпрямляюсь.

– За мной сейчас все наблюдают. В моем положении это естественно, но тебе вовсе не обязательно жить под микроскопом. Можешь отойти в сторону. Мы с мамой поймем и упрекать не станем.

Упрекать не станут. А любить будут так же? Да. А если разочаруются и не разрешат заниматься программированием? Возможно.

– Аристотель также сказал, что цена, которую добрые люди платят за безразличие к общественным делам, есть правление дурных людей. Я не хочу быть безразличной. Я готова.

Папа отпускает мамину руку и наклоняется над столом, как будто в комнате только мы вдвоем.

– Тогда как ты сформулируешь свою платформу в разговорах с людьми? Назови три пункта, и покороче.

Я тоже подаюсь вперед, потому что теперь мы говорим о деле. Папину платформу я изучала несколько дней и теперь могу беседовать со спонсорами с видом знатока.

– Добиваться повышения явки среди молодых избирателей. Найти возможность помочь расплатиться за обучение и рассчитаться по студенческому займу.

– Пункт три?

– Твоя программа «Второй шанс». Она сработала, и я хочу, чтобы программа распространилась на другие штаты и была расширена в нашем.

Папа хмурится, и у меня холодеет в груди.

– Что?

– В нескольких журналах… – Мама умолкает, тяжело вздыхает и начинает заново. – В некоторых статьях высказывается предположение, что у тебя с Хендриксом Пирсом отношения.

Рот открывается сам по себе, щеки вспыхивают. От растерянности, от смущения, от огорчения.

– Я видела его в общей сложности три раза. В парке, на пресс-конференции и здесь, дома, когда вы сами пригласили его поговорить.

– Мы знаем, – говорит мама тем снисходительным тоном, за которым обычно следует «это всего лишь дурной сон, так что отправляйся-ка баиньки». – Но и в прессе, и на телевидении есть люди, которые зациклились на тех фотографиях, где ты с ним на ярмарке.

От этой фотографии не спастись, она преследует меня повсюду. На ней мы оба улыбаемся, и, хотя втайне я просто в нее влюблена, досадно то, что многие выносят суждения о моей жизни на основании одного-единственного снимка, о котором ничего не знают.

Запускаю пальцы в волосы, и моя заплетенная наспех косичка расползается.

– Какая разница, что они думают?

Мама беспомощно пожимает плечами. Снова появляется журнал. Она пролистывает его до середины, подталкивает ко мне, и я вижу большую фотографию нас с Дриксом на ярмарке. На его красивом лице танцует немного нерешительная и чудесная улыбка, но самое лучшее – это то, как он смотрит на меня. Как будто я – некая сказочная мечта. Этот снимок я видела сотню раз, и все равно сердце кувыркается, и кровь бежит быстрее, пощипывая кожу.

Провожу пальцем по краю журнала, и, решив, что уже могу контролировать выражение лица, поднимаю голову.