Скажи, что будешь помнить
Часть 19 из 61 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Я откладывал и тянул целую неделю под разными предлогами, но их запас исчерпан, и вот я сижу на кухне перед столом, на котором разложены бумаги для поступления в школу Хендерсона с программой для юных исполнителей. Для начала пришлось прогуляться в мою бывшую школу. Две мили туда и две обратно – только лишь для того, чтобы распечатать в библиотеке бланк заявления. А все потому, что дома у нас ни компьютера, ни интернета. Как в какой-нибудь стране третьего мира. Чего многие не понимают, так это того, что технологии стоят денег.
С заполнением заявления дело движется плохо – пока что я лишь вписал имя и фамилию. А все потому, что энтузиазм иссяк, и даже для того, чтобы просто оставаться на месте, требуется полное напряжение сил. Доносящиеся с заднего двора голоса Холидей и ее придурочного бойфренда действуют на меня так же, как если бы кто-то сдирал с меня кожу.
– Я не готова, так что не надо на меня давить, – говорит моя сестра.
– Да ты просто меня дразнишь.
Ручка выскальзывает из пальцев и падает – иначе б я ее сломал. Годичный курс терапии, и вот я уже едва сдерживаюсь, вспоминая все советы психолога сразу.
Сделать глубокий вдох. Сосредоточиться. Найти эмпатию в пределах данной ситуации. Если ничего не получится, просто уйти.
Дыхание не помогает. Каждый раз, когда я стараюсь сосредоточиться, в глазах двоится, и никакой эмпатии к этому идиоту наскрести не получается. Последний вариант, если только я не хочу превратиться в парня, разговаривающего кулаками, встать и уйти. Но я не могу. Пройти мимо сестры и ее тупого дружка – это единственный способ выбраться из глубин ада, но я не доверяю сам себе и не гарантирую, что не пну его по пути.
Из окна их тела напоминают какой-то спутанный клубок. Каждый раз, когда она пытается отстраниться, он тянет ее к себе, и каждый раз, когда он отступает в сторону, она обвивается вокруг него, словно змея.
– Я не дразню. – В ее голосе проскакивает хрипловато-капризная нотка. Раньше я слышал ее у других девчонок, но у Холидей никогда.
– Я просто говорю как есть, – бормочет Джереми, и она принимает это как извинение. Обнимает его за шею, прижимается так, словно от него зависит ее жизнь.
– Да он просто дерьмо, – ворчит Доминик. – Слышал, как он назвал ее толстухой?
Слышал. И теперь изо всех сил стараюсь сообразить, как убить мерзавца, не нарушив условия освобождения. Может, прокатит временное помутнение рассудка?
Парочка переходит на шепот, разговор продолжается, движения руками становятся активнее, а потом Холидей отстраняется и, опустив голову, начинает наклоняться. Доминик соскакивает со стола, поднимает стул и бросает его на пол. Стул грохочет, Холидей резко выпрямляется, отталкивает Джереми и просовывает голову в заднюю дверь.
– У вас тут все в порядке?
Доминик поднимает стул:
– Да. Извини. Споткнулся.
Она смотрит на него недоверчиво, потом переводит взгляд на меня и замечает лежащие на столе бумаги.
– Надумал все-таки? Подаешь заявление?
– Да.
– Класс! – С этим она и уходит.
– Почему он еще жив? – спрашиваю я и бросаю на Доминика взгляд, который, наверно, признали бы уголовно наказуемым в дюжине штатов. По некоторым раскладам получается, что я отсидел прошлый год за Доминика. Не хочет признаться, что ограбил магазин, или объяснить, почему бросил меня в тот вечер, так хотя бы прогнал этого паршивца.
Доминик не убил Джереми и не сказал мне правду. Он возвращается к столу, садится. Мы оба в каком-то чистилище. Доминик злится, что я не позвал его сыграть на гитаре, а меня бесит, что он не желает сказать правду, однако ж чувствую себя так, словно убил маленького единорога, потому что из-за меня друг такой печальный.
Пошатываясь со сна – он взял сверхурочную работу, чтобы оплатить счета, – в кухню входит Эксл.
– Холидей и Джереми опять обжимаются? – спрашивает он, потирая грудь.
– Ругаются, – отвечаю я.
– Подумать только. Как поиски работы? Мне нужны деньги от вас обоих. Или так, или зубы на полку. Выбирайте.
– Преступники нигде не нужны. – Хотя мое дело и закрыто, его детали обсуждаются в соцсетях. Да, в заголовках газет и новостных выпусков меня называют героем, но прощение и второй шанс – это только на словах. На деле же девяносто девять процентов людей предпочитают, чтобы расположение к бывшему заключенному проявляли другие.
– Чудесно. – Эксл прислоняется к столу. Судя по темным кругам под глазами, ему недостает еще нескольких часов сна. – А что у тебя?
– У меня такого оправдания нет, – говорит Доминик. – Я просто никому не нравлюсь.
– Прекрасно. – Мы все знаем, что он разбивается в лепешку, работая грузчиком на складе, и что хозяева платят ему из-под полы, экономя на налогах. А еще мы знаем, что он старается отложить деньги на операцию для Келлен. Она страдает от боли в ноге, а Доминику ее мучения как ножом по сердцу.
– Ты теперь опекун Холидей, – говорю я. – Заставь ее порвать с ним.
– Перестараемся – загоним в его объятия.
– Ее и загонять не надо. Они то лижутся, то рвут друг друга на куски. Послушай меня, их надо развести.
Брат смотрит в окно, за которым у него на глазах разыгрывается трехмерная сцена из фильма ужасов.
– В прошлом году она оказалась в постели с этим мальчишкой, а сейчас торчит с ним у дома, где я все вижу. Хорошо, что хотя бы одеты. А еще – ты, по-моему, не заметил – синяков от «случайных» падений стало поменьше.
Да, я заметил.
– Здесь она под присмотром, – продолжает Эксл. – Здесь для нее есть правила. Здесь я определяю, сколько времени ей проводить с ним и где именно. Да, не лучшее решение, но другого у меня нет.
В прошлом году, когда я поколотил Джереми за то, что он ударил мою сестру, Эксл не видел ее три недели. Меня арестовали, и в ту же ночь она сбежала. Больше он рисковать не хочет.
– Я стараюсь держать все в рамках, пока она сама не поймет, что представляет собой этот урод.
Парень клянется, что переменился, и Холидей простодушно купилась на его заверения. Проблема в том, что если она не сорвется с крючка, то станет той рыбкой, которой суждено умереть на суше.
– Думаешь, тебя еще кто-то полюбит? – долетает до нас голос Джереми, и я поднимаюсь, но Эксл хватает меня за руку.
– Попытаемся управлять ее жизнью, потеряем навсегда.
Потеряем. Мою сестру Холидей. Мне надоело терять. Я отбрасываю его руку и иду к задней двери.
– Что ты делаешь?
– Покажу Холидей, что ее любит кое-кто еще. – Я высовываюсь за дверь. – Холидей.
Она поворачивает голову в мою сторону, и тугие колечки черных волос прыгают от злости. Когда в прошлом году я встрял в их с Джереми свару, ей мое вмешательство сильно не понравилось. Не думаю, что понравится сейчас, но действую по-другому.
– У меня образцы краски для твоей комнаты. Можешь сказать, какая тебе нравится? Выбрать надо до того, как Эксл уйдет на работу. Я уже протопал сегодня четыре мили и больше никуда идти не собираюсь.
По ее лицу медленно растекается улыбка.
– Так ты хочешь покрасить мою комнату?
– Чудненько, – произносит у меня за спиной Доминик. Как будто мне нужно его одобрение.
Холидей говорит что-то – не слышу, что именно, – Джереми указывает на меня, изображая жестом торчащий из его бока нож, но тут она привстает на цыпочки и целует его. Судя по самодовольному выражению на физиономии этого придурка, он считает, что этот раунд остался за ним. Давай, урод, улыбайся, потому что рано или поздно она оставит тебя навсегда.
Холидей входит, и мы идем в ее комнату. Утром мы с Домиником заменили попорченную водой перегородку, а Эксл починил протекающую крышу. Мы договорились, что отдаем эту комнату сестре. Я размещаюсь на чердаке, где потолок такой низкий, что приходится наклонять голову, а Эксл спит на кушетке в гостиной.
Трое в домике, рассчитанном на одного. А на самом деле шестеро, считая нашедшего здесь убежище Маркуса, и Доминика с Келлен, которые вламываются сюда каждый раз, когда их папаша проникается ненавистью ко всему миру, а это случается едва ли не каждый день.
Наш дом – так называемый дробовик из 1920-х. Как объяснял когда-то отец, любой желающий мог взять ружье, пальнуть в переднюю дверь, и пуля, пройдя через все комнаты, вышла бы через заднюю стену. Здесь, в этом домишке, я и прожил всю жизнь, за исключением того времени, которое провел у матери в пятнадцать лет. Хотя часть проводки заменили в 50-х, удобства обновили в 80-е, а стены мы с Экслом покрасили в желтый, когда еще учились в школе, дом все равно воняет стариной. Но это дом, и, когда я, просыпаясь, обнаруживал, что нахожусь не в нем, у меня болело сердце.
У двери в спальню Холидей вытаскивает сотовый из моего заднего кармана и шлепается на кровать. Телефон – подарок, который мы получили вчера через курьера из офиса губернатора.
– Почему тебе дали телефон? – спрашивает она.
– Потому что ездить мне придется больше, чем они поначалу рассчитывали, и им необходимо иметь возможность связаться со мной в любое время. – Телефон – знак того, что мне предлагается и дальше играть роль танцующей обезьянки, но уже с выходом на первый план. По словам Шона, людям понравилось, что я сделал, а значит, и их отношение к губернатору улучшится. Он называет это беспроигрышным вариантом.
– Круто. И когда ты снова уезжаешь?
– Завтра. – Я уже знаю, что еду с губернаторской командой на запад Кентукки на встречу с какими-то спонсорами. Собираю лежащие на полу инструменты, складываю их в деревянный ящик Эксла.
– Я подписалась на Эллисон в Инстаграме и Твиттере. От твоего имени, – сообщает Холидей. – Между прочим, у нее сейчас около десяти тысяч подписчиков. С ума сойти.
– У меня нет ни Инстаграма, ни Твиттера. – У меня вообще нет соцсетей.
– Теперь есть. Не беспокойся. Это не то, что настоящий аккаунт. Я назвала его DrummerBoy202 и завела фейковый почтовый ящик.
– Зачем?
– А почему бы и нет? Как думаешь, я могу познакомиться с Эллисон? Я слежу за ней в Инстаграме с тех пор, как у нее появился свой аккаунт. Не говори ей, но я постоянно пишу там комментарии. То есть не совсем постоянно, а когда добираюсь до компьютера в библиотеке. Она всегда выкладывает красивые картинки и часто пишет что-то умное.
Молоток со стуком падает в ящик для инструментов, и я медленно поворачиваюсь к сестренке, возможно, только что отмерившей оставшийся ей срок пребывания в этом мире.
– Так ты еще в парке знала, кто она такая?
Холидей наконец отрывается от телефона, но тут же прячется за него.
– Ну… я… я хотела сказать, что может быть… а потом связала одно с другим…
Ну уж нет.
– Холидей…
Она раздраженно фыркает и выпрямляется с таким видом, будто это к ней пристают и ее отрывают от важных дел.
– О’кей, да, да, знала. Но ты же не знал, и никто больше не знал, так какая разница?
Какая разница? У меня уже пальцы чешутся – так и хочется кого-нибудь задушить.
– Она – дочка губернатора. – Человека, в руках которого мое будущее.
Холидей отпускает белозубую улыбку:
С заполнением заявления дело движется плохо – пока что я лишь вписал имя и фамилию. А все потому, что энтузиазм иссяк, и даже для того, чтобы просто оставаться на месте, требуется полное напряжение сил. Доносящиеся с заднего двора голоса Холидей и ее придурочного бойфренда действуют на меня так же, как если бы кто-то сдирал с меня кожу.
– Я не готова, так что не надо на меня давить, – говорит моя сестра.
– Да ты просто меня дразнишь.
Ручка выскальзывает из пальцев и падает – иначе б я ее сломал. Годичный курс терапии, и вот я уже едва сдерживаюсь, вспоминая все советы психолога сразу.
Сделать глубокий вдох. Сосредоточиться. Найти эмпатию в пределах данной ситуации. Если ничего не получится, просто уйти.
Дыхание не помогает. Каждый раз, когда я стараюсь сосредоточиться, в глазах двоится, и никакой эмпатии к этому идиоту наскрести не получается. Последний вариант, если только я не хочу превратиться в парня, разговаривающего кулаками, встать и уйти. Но я не могу. Пройти мимо сестры и ее тупого дружка – это единственный способ выбраться из глубин ада, но я не доверяю сам себе и не гарантирую, что не пну его по пути.
Из окна их тела напоминают какой-то спутанный клубок. Каждый раз, когда она пытается отстраниться, он тянет ее к себе, и каждый раз, когда он отступает в сторону, она обвивается вокруг него, словно змея.
– Я не дразню. – В ее голосе проскакивает хрипловато-капризная нотка. Раньше я слышал ее у других девчонок, но у Холидей никогда.
– Я просто говорю как есть, – бормочет Джереми, и она принимает это как извинение. Обнимает его за шею, прижимается так, словно от него зависит ее жизнь.
– Да он просто дерьмо, – ворчит Доминик. – Слышал, как он назвал ее толстухой?
Слышал. И теперь изо всех сил стараюсь сообразить, как убить мерзавца, не нарушив условия освобождения. Может, прокатит временное помутнение рассудка?
Парочка переходит на шепот, разговор продолжается, движения руками становятся активнее, а потом Холидей отстраняется и, опустив голову, начинает наклоняться. Доминик соскакивает со стола, поднимает стул и бросает его на пол. Стул грохочет, Холидей резко выпрямляется, отталкивает Джереми и просовывает голову в заднюю дверь.
– У вас тут все в порядке?
Доминик поднимает стул:
– Да. Извини. Споткнулся.
Она смотрит на него недоверчиво, потом переводит взгляд на меня и замечает лежащие на столе бумаги.
– Надумал все-таки? Подаешь заявление?
– Да.
– Класс! – С этим она и уходит.
– Почему он еще жив? – спрашиваю я и бросаю на Доминика взгляд, который, наверно, признали бы уголовно наказуемым в дюжине штатов. По некоторым раскладам получается, что я отсидел прошлый год за Доминика. Не хочет признаться, что ограбил магазин, или объяснить, почему бросил меня в тот вечер, так хотя бы прогнал этого паршивца.
Доминик не убил Джереми и не сказал мне правду. Он возвращается к столу, садится. Мы оба в каком-то чистилище. Доминик злится, что я не позвал его сыграть на гитаре, а меня бесит, что он не желает сказать правду, однако ж чувствую себя так, словно убил маленького единорога, потому что из-за меня друг такой печальный.
Пошатываясь со сна – он взял сверхурочную работу, чтобы оплатить счета, – в кухню входит Эксл.
– Холидей и Джереми опять обжимаются? – спрашивает он, потирая грудь.
– Ругаются, – отвечаю я.
– Подумать только. Как поиски работы? Мне нужны деньги от вас обоих. Или так, или зубы на полку. Выбирайте.
– Преступники нигде не нужны. – Хотя мое дело и закрыто, его детали обсуждаются в соцсетях. Да, в заголовках газет и новостных выпусков меня называют героем, но прощение и второй шанс – это только на словах. На деле же девяносто девять процентов людей предпочитают, чтобы расположение к бывшему заключенному проявляли другие.
– Чудесно. – Эксл прислоняется к столу. Судя по темным кругам под глазами, ему недостает еще нескольких часов сна. – А что у тебя?
– У меня такого оправдания нет, – говорит Доминик. – Я просто никому не нравлюсь.
– Прекрасно. – Мы все знаем, что он разбивается в лепешку, работая грузчиком на складе, и что хозяева платят ему из-под полы, экономя на налогах. А еще мы знаем, что он старается отложить деньги на операцию для Келлен. Она страдает от боли в ноге, а Доминику ее мучения как ножом по сердцу.
– Ты теперь опекун Холидей, – говорю я. – Заставь ее порвать с ним.
– Перестараемся – загоним в его объятия.
– Ее и загонять не надо. Они то лижутся, то рвут друг друга на куски. Послушай меня, их надо развести.
Брат смотрит в окно, за которым у него на глазах разыгрывается трехмерная сцена из фильма ужасов.
– В прошлом году она оказалась в постели с этим мальчишкой, а сейчас торчит с ним у дома, где я все вижу. Хорошо, что хотя бы одеты. А еще – ты, по-моему, не заметил – синяков от «случайных» падений стало поменьше.
Да, я заметил.
– Здесь она под присмотром, – продолжает Эксл. – Здесь для нее есть правила. Здесь я определяю, сколько времени ей проводить с ним и где именно. Да, не лучшее решение, но другого у меня нет.
В прошлом году, когда я поколотил Джереми за то, что он ударил мою сестру, Эксл не видел ее три недели. Меня арестовали, и в ту же ночь она сбежала. Больше он рисковать не хочет.
– Я стараюсь держать все в рамках, пока она сама не поймет, что представляет собой этот урод.
Парень клянется, что переменился, и Холидей простодушно купилась на его заверения. Проблема в том, что если она не сорвется с крючка, то станет той рыбкой, которой суждено умереть на суше.
– Думаешь, тебя еще кто-то полюбит? – долетает до нас голос Джереми, и я поднимаюсь, но Эксл хватает меня за руку.
– Попытаемся управлять ее жизнью, потеряем навсегда.
Потеряем. Мою сестру Холидей. Мне надоело терять. Я отбрасываю его руку и иду к задней двери.
– Что ты делаешь?
– Покажу Холидей, что ее любит кое-кто еще. – Я высовываюсь за дверь. – Холидей.
Она поворачивает голову в мою сторону, и тугие колечки черных волос прыгают от злости. Когда в прошлом году я встрял в их с Джереми свару, ей мое вмешательство сильно не понравилось. Не думаю, что понравится сейчас, но действую по-другому.
– У меня образцы краски для твоей комнаты. Можешь сказать, какая тебе нравится? Выбрать надо до того, как Эксл уйдет на работу. Я уже протопал сегодня четыре мили и больше никуда идти не собираюсь.
По ее лицу медленно растекается улыбка.
– Так ты хочешь покрасить мою комнату?
– Чудненько, – произносит у меня за спиной Доминик. Как будто мне нужно его одобрение.
Холидей говорит что-то – не слышу, что именно, – Джереми указывает на меня, изображая жестом торчащий из его бока нож, но тут она привстает на цыпочки и целует его. Судя по самодовольному выражению на физиономии этого придурка, он считает, что этот раунд остался за ним. Давай, урод, улыбайся, потому что рано или поздно она оставит тебя навсегда.
Холидей входит, и мы идем в ее комнату. Утром мы с Домиником заменили попорченную водой перегородку, а Эксл починил протекающую крышу. Мы договорились, что отдаем эту комнату сестре. Я размещаюсь на чердаке, где потолок такой низкий, что приходится наклонять голову, а Эксл спит на кушетке в гостиной.
Трое в домике, рассчитанном на одного. А на самом деле шестеро, считая нашедшего здесь убежище Маркуса, и Доминика с Келлен, которые вламываются сюда каждый раз, когда их папаша проникается ненавистью ко всему миру, а это случается едва ли не каждый день.
Наш дом – так называемый дробовик из 1920-х. Как объяснял когда-то отец, любой желающий мог взять ружье, пальнуть в переднюю дверь, и пуля, пройдя через все комнаты, вышла бы через заднюю стену. Здесь, в этом домишке, я и прожил всю жизнь, за исключением того времени, которое провел у матери в пятнадцать лет. Хотя часть проводки заменили в 50-х, удобства обновили в 80-е, а стены мы с Экслом покрасили в желтый, когда еще учились в школе, дом все равно воняет стариной. Но это дом, и, когда я, просыпаясь, обнаруживал, что нахожусь не в нем, у меня болело сердце.
У двери в спальню Холидей вытаскивает сотовый из моего заднего кармана и шлепается на кровать. Телефон – подарок, который мы получили вчера через курьера из офиса губернатора.
– Почему тебе дали телефон? – спрашивает она.
– Потому что ездить мне придется больше, чем они поначалу рассчитывали, и им необходимо иметь возможность связаться со мной в любое время. – Телефон – знак того, что мне предлагается и дальше играть роль танцующей обезьянки, но уже с выходом на первый план. По словам Шона, людям понравилось, что я сделал, а значит, и их отношение к губернатору улучшится. Он называет это беспроигрышным вариантом.
– Круто. И когда ты снова уезжаешь?
– Завтра. – Я уже знаю, что еду с губернаторской командой на запад Кентукки на встречу с какими-то спонсорами. Собираю лежащие на полу инструменты, складываю их в деревянный ящик Эксла.
– Я подписалась на Эллисон в Инстаграме и Твиттере. От твоего имени, – сообщает Холидей. – Между прочим, у нее сейчас около десяти тысяч подписчиков. С ума сойти.
– У меня нет ни Инстаграма, ни Твиттера. – У меня вообще нет соцсетей.
– Теперь есть. Не беспокойся. Это не то, что настоящий аккаунт. Я назвала его DrummerBoy202 и завела фейковый почтовый ящик.
– Зачем?
– А почему бы и нет? Как думаешь, я могу познакомиться с Эллисон? Я слежу за ней в Инстаграме с тех пор, как у нее появился свой аккаунт. Не говори ей, но я постоянно пишу там комментарии. То есть не совсем постоянно, а когда добираюсь до компьютера в библиотеке. Она всегда выкладывает красивые картинки и часто пишет что-то умное.
Молоток со стуком падает в ящик для инструментов, и я медленно поворачиваюсь к сестренке, возможно, только что отмерившей оставшийся ей срок пребывания в этом мире.
– Так ты еще в парке знала, кто она такая?
Холидей наконец отрывается от телефона, но тут же прячется за него.
– Ну… я… я хотела сказать, что может быть… а потом связала одно с другим…
Ну уж нет.
– Холидей…
Она раздраженно фыркает и выпрямляется с таким видом, будто это к ней пристают и ее отрывают от важных дел.
– О’кей, да, да, знала. Но ты же не знал, и никто больше не знал, так какая разница?
Какая разница? У меня уже пальцы чешутся – так и хочется кого-нибудь задушить.
– Она – дочка губернатора. – Человека, в руках которого мое будущее.
Холидей отпускает белозубую улыбку: