Сёстры меча и песни

Хальцион медленно поднялась со своей койки. Ее спина по-прежнему отзывалась болью. Она, бросив на мужчину оценивающий взгляд, поняла, что он силен. Как и большинство мужчин, работавших на каменоломне. Грубая сила не пугала ее: в прошлом она не единожды одерживала победу над мужчинами его роста. Но никогда прежде не чувствовала ноющей боли в своем теле, когда всякое движение давалось с трудом. Даже столь простая вещь, как встать на ноги.

Кроме того, мужчины подходили к ней с подобными намерениями впервые. В лагере гоплитов Стратон на корню искоренял настолько отвратительное поведение. Изнасилования и сексуальные домогательства были редкостью, потому что командор считал их недопустимыми. Его наказания за такие преступления были суровыми. Хальцион всегда чувствовала себя в безопасности в лагере, среди своих собратьев-воинов.

– Значит, они отрезали тебе язык? – продолжал мужчина с отсутствующим зубом, шагнув внутрь камеры.

Пальцы Хальцион сжались. Ее кулаки были наготове, а дыхание участилось. Она уже собиралась вырвать ему второй передний зуб, как вдруг раздался стук дубинки.

– На выход, – приказал стражник. – В столовую.

Продолжая пожирать Хальцион глазами, трое осужденных удалились. Она хотела дождаться, пока они не скроются из виду, но стражник нетерпеливым жестом велел ей покинуть камеру.

– Двигайся быстрее, – рявкнул он, подталкивая ее в спину своей дубинкой.

Она поморщилась и двинулась по петлистому коридору. Камеры, высеченные из камня, находились под землей. В них было холодно и тускло. Тюрьма, казалось, извивалась подобно змее. Но столовая была наверху, среди яркого света, и, войдя в широкое помещение, уставленное длинными столами и скамьями, Хальцион почувствовала ароматы каши и свежего воздуха. Она нерешительно направилась к очереди за едой. Все взгляды были прикованы к ней; она ощущала себя раздавленной под их тяжестью.

Она оглянулась, и ее надежда воссоединиться с дядей Озиасом испарилась. Никого из них она не узнала. Хотя, возможно, у нее все еще остался небольшой шанс встретиться с ним. Здесь, должно быть, содержались сотни мужчин. Она позволила надежде, что помогала ей стоять, двигаться и дышать, расцвести.

«Первые три недели, – сказала себе Хальцион. – Первые три недели будут самыми тяжелыми».

И снова ей было двенадцать, она стояла в лагере в Абакусе плечом к плечу с другими первогодками. Командор расхаживал перед их идеально ровным строем и рассказывал, что первые двадцать один день будут самыми сложными. Они будут тосковать по дому, будут истощены, будут питаться одной только кашей, овощами и водой. Их будет рвать после тренировки, мышцы постоянно будут болеть, и они захотят все бросить. Будут чувствовать себя одинокими и покинутыми, будут ненавидеть его, потом будут уважать его. Будут задаваться вопросом, почему вообще согласились прийти сюда. В любое время они будут готовы сдаться и уйти.

Но если они продержатся до двадцать второго дня, говорил он, тогда останутся в Бронзовом Легионе.

«Двадцать второй день, двадцать второй день», – мысленно повторяла она, двигаясь вдоль очереди.

Стражник раздавал кашу из большого железного котла. Когда настала очередь Хальцион, глаза мужчины скользнули по ее телу, и он, очевидно, специально дал ей куда меньшую порцию.

Она приняла кашу, но в сердце ее расцвела жажда убийства. Эта мысль гремела в голове. Пятеро мужчин. Она жаждала смерти пятерым людям, а ведь прошло всего несколько часов с тех пор, как она сюда приехала.

– Позволь мне помочь тебе с этим, – сказал еще один мужчина, надвигаясь на нее и выхватывая из рук миску с кашей.

Значит, уже шесть человек. Хальцион уставилась на него, а он только улыбнулся в ответ и рассмеялся в лицо.

– Это принадлежит мне, – спокойно сообщила она. – Верни.

– О, вы слышали это, друзья мои? – выкрикнул он, поворачиваясь, чтобы оглядеть комнату. – Госпожа Безволосая уже отдает приказы, хотя и дня не пробыла на каменоломне.

Он усмехнулся, приблизившись к ней. Под слоем грязи, пыли и растительностью на лице он был ненамного старше. Но в нем искрилось пламя ненависти, и у нее перехватило дыхание, когда она увидела, как много злобы во взгляде незнакомца.

– Как насчет обмена? – прошипел он. – Я возвращаю тебе еду, а ты дашь мне что-нибудь взамен.

– Верни еду, Кассиан, – прервал его хриплый, глубокий голос. – Сейчас же.

Кассиан выпрямился. Он сунул в руки Хальцион кашу, но перед этим плюнул в нее. А затем направился к столу, где собрались другие мужчины, наблюдающие за Хальцион со злобным интересом.

На мгновение Хальцион так и застыла, уставившись на плевок Кассиана. Она предположила, что вступившийся за нее мужчина был одним из стражников, но, подняв взгляд, с удивлением обнаружила, что он – такой же заключенный. И хотя был высоким, ему явно не доставало мощи или силы. Он был худым, на его лбу пролегли морщины, а в черных, заплетенных в косу волосах пробивалась седина. Он смотрел на девушку не с похотью, как другие узники, а с грустью, которая пробудила в ней тоску по дому.

Мужчина повернулся и направился к своему столу, где сел на скамейку и принялся доедать свою кашу. Хальцион не хотела следовать за ним, но она нуждалась в союзнике, а этот человек был единственным, кто проявил благородство.

Она последовала за ним и встала рядом.

– Можно сесть здесь?

– Садись, где хочешь.

Хальцион опустилась на скамью рядом с ним и попыталась убрать из каши слюну Кассиана. Поднесла миску к губам и начала жадно глотать кашу.

– Спасибо, – сказала она после нескольких глотков.

– Не нужно меня благодарить, – отозвался мужчина. – Я сделал только то, что сделал бы каждый.

Хальцион молча изучала его краем глаза. Было в его облике что-то отличное от других, но она не могла понять что именно. Он явно не являлся охотником за реликвиями. Мужчина излучал иную ауру, не оскверненную жадностью и безжалостными амбициями. И эта аура, должно быть, вручала ему власть, потому что, несмотря на весьма не угрожающий вид, остальные заключенные уважали его.

– Хальцион из Изауры, – прошептала она.

Мужчина, казалось, удивился тому, что она представилась. Он чуть не выронил свою миску и, встретившись с ней взглядом, изучал ее с оттенком недоверия в глазах.

– Фелис из Зении.

– Похоже, здесь тебе не место, Фелис из Зении.

Фелис фыркнул.


– Не место, как и тебе, Хальцион из Изауры. Тебе следует держаться поближе ко мне. Первые дни здесь могут быть опасными.

Он встал, – его движения были полны грациозности, – и отнес пустую миску к мойке.

Хальцион направилась за ним. Ей показалось, что он принадлежал к высшему классу. Вот почему он чувствовал себя здесь не в своей тарелке. Кем он был в прошлой жизни? Политиком? Художником? Ученым?

Выстроилась новая очередь, теперь уже на выход на улицу. Хальцион стояла в тени Фелиса, ждала и наблюдала, как осужденные впереди них отмечаются за столом. Стражники записывали номера заключенных и выдавали необходимые инструменты: железные молотки, кирки, зубила, пилы, деревянные клинья, а также кувшины с водой.

– Как они могут доверять убийцам такие инструменты? – спросила Хальцион.

– Удивительно, не так ли? – Фелис и сам казался пораженным. – У тебя здесь больше шансов упасть и разбиться насмерть, чем быть убитой киркой. Хотя здесь случались убийства, совершенные с помощью молотков. Но наказание для тех, кто решится на подобное, слишком сурово.

Какое-то время Хальцион раздумывала над его словами.

– Какое наказание? – поинтересовалась она после непродолжительного молчания.

– Отсечение части тела. Глаза, а иногда языка. Но, что самое главное, тот, кто убивает другого заключенного, остается здесь навсегда. У большинства из нас срок на каменоломне составляет от нескольких лет до десятилетия, а затем наступает время отбывать следующую часть наказания. И после нескольких лун здесь… ты будешь более чем готова променять это место на любое другое.

Она молчала, обдумывая свой следующий приговор: заключение в Митре. Хальцион боялась этого больше каменоломни. Здесь она, по крайней мере, видела солнечный свет, дышала свежим воздухом и могла двигаться. В тюрьме она окажется прикованной цепью к стене в непроглядной темноте.

Девушка подумала об Эвадне, храброй и прекрасной Эвадне, отбывающей за нее пять лет наказания. Глаза горели; она изо всех сил старалась подавить эмоции, что оставляли на ее душе ожоги.

– Каждое утро, – прервал Фелис ее размышления, – на рассвете камера будет открываться, и ты будешь приходить в столовую, чтобы поесть. Затем направишься к капитану, к этому самому столу, и будешь называть ему свой номер. Он выдает нам инструменты и безукоризненно ведет их учет. Бесполезно пытаться пронести хоть какой-то из них обратно в столовую или к себе в камеру.

– Я и не думала об этом, – сказала Хальцион, чувствуя, как вспыхивают ее щеки от мысли, что всего несколько минут назад она хотела убить шестерых человек.

– Очень хорошо. Сейчас я работаю на двадцать седьмой тропе. Мне бы не помешала твоя помощь. Я узнаю у капитана, можем ли мы поработать сегодня вместе.

Хальцион, встревожившись, кивнула, и они с Фелисом подошли к сидящему за столом капитану. К тучному мужчине с неровным шрамом на лице, чья мясистая рука сжимала перо, пока он делал записи о выдаче инструментов. Когда Фелис сообщил свой номер, капитан записал его безупречным почерком, а стражник позади него вручил Фелису инвентарь на день: связку из пятидесяти деревянных клиньев, зубило, молоток и кувшин с водой.

– Мне бы пригодилась помощь Хальц… заключенного… – Фелис сделал паузу, выжидающе глядя на нее.

Хальцион почти забыла свой номер.

– 8651.

– Помощь заключенного 8651 на двадцать седьмой тропе.

Капитан скользнул по Хальцион измученным взглядом. Как и тот стражник, что раздавал кашу, он изучил каждый сантиметр ее тела, и ей потребовались все силы, чтобы не начать изрыгать проклятия в адрес мужчины.

– Хорошо, – сказал наконец-то капитан, и Хальцион увидела, как он записал ее номер «8651» в свой гроссбух. – Я дам тебе на день тот же инвентарь, что и у заключенного 7909, и если к концу дня что-то пропадет, я узнаю.

Хальцион кивнула, взяла инструменты и последовала за Фелисом к ведущим вдоль стен карьера деревянным дорожкам, которые разветвлялись в разные стороны подобно корням деревьев, спускаясь по крутому мраморному склону. Поначалу она беспокоилась, что поскользнется и рухнет через жалкие веревочные ограждения – карьер был очень глубоким, – но деревянные дорожки были оборудованы опорами. В конце концов она добралась до нужной тропы, где положила свои принадлежности на скамейку.

– Моя задача – делать неглубокие насечки вдоль мрамора, – объяснил Фелис, когда Хальцион, ощущая в спине болезненную пульсацию, встала рядом с ним и посмотрела на проглядывающий среди скальной породы белый мрамор. – Затем я вбиваю деревянные клинья и смачиваю их водой. Клинья расширяются с равномерной скоростью, что раскалывает мрамор на большие пласты. Следующая группа забирает пласт и с помощью шкивов поднимает наверх. К этому времени я должен находиться на следующей тропе и повторять цикл.

Он остановился, чтобы посмотреть на нее.

– Как думаешь, сможешь вбивать клинья в насечки?

– Да.

– Хорошо. Давай начнем.

Хальцион и Фелис взяли свои инструменты и приступили к делу. Она не обращала на это внимания раньше, пока он не взял в руки стамеску. Правая рука была скрючена, пальцы – изогнуты под болезненным углом. Она казалась вполне рабочей, и он мог совершать простые действия, но в основном работал левой. Видимо, правая рука была серьезно сломана, и кости срослись без надлежащего ухода. А после Хальцион заметила шрам на среднем пальце. Словно кольцо расплавилось, оставив на его коже след.

Она вбила в насечку свой первый клин.

– Ты маг.

– Да, я был им, – ответил Фелис, и его голос был лишен всяких эмоций. Он продолжал работать с мрамором.

Хальцион ждала объяснений, но мужчина хранил молчание. Он отодвинулся от нее еще дальше. И снова она задалась вопросом, почему он оказался на этой каменоломне. Его не лишили языка, а значит, он мог петь; у него по-прежнему была рука, которая творит магию, пусть и со следами былой травмы. Согласно закону, он должен находиться в тюрьме для магов на восточном побережье.

– Ты можешь колдовать?

– Нет.

– Вот почему ты здесь, в каменоломне, Фелис? Потому что потерял свою магию?

– Я здесь, потому что они утверждают, что я кого-то убил, Хальцион.

– Они утверждают? Ты сам не знаешь наверняка?

Мужчина отвечать отказался, и Хальцион замолчала, не понимая, подшучивает ли он над ней или его действительно несправедливо осудили. Она продолжила вбивать клинья в насечки, которые делал Фелис. Вскоре ее спина загорелась огнем, и каждый удар по мрамору казался агонией.