Система

Мы молчали и делали вид, что сосредоточенно думаем, что делать, хотя на самом деле дальнейший сценарий был хорошо известен нам обоим. Конечно, сейчас я отправлю два балла банку. У меня останется один. Скоро прилетит беспилотник и отвезет меня в зону Е. И вопрос только в том, поедет ли со мной туда Тим. Или нажмет кнопку под «Уведомлением о расторжении родственных связей»…

Из зоны Е, как известно, никто не возвращается. Откажется ли Тим ради меня от всего, что имеет? И хочу ли я этого?

Конечно, вместе с ним в зоне Е мне будет не так страшно. Там тоже наверняка есть больницы, возможно теперь, после погашения кредита, тренд поправится, они меня подлечат, и я как-то буду жить дальше. Но – там. Имею ли я право требовать от Тима совершить социальное самоубийство?

Очевидно, все эти мысли были написаны у меня на лице.

Тим встал. Я поняла, что сейчас он скажет мне правду. Это была черта, которую я любила в своем муже, – он никогда и ничего не делал втихаря, за спиной у человека. Он имел мужество говорить и действовать напрямик. Даже когда это больно обоим. И вдруг я впервые подумала о том, не является ли эта его черта обыкновенной жестокостью…

– Лара, я кое-что хочу тебе сказать.

Я приподнялась на постели, чувствуя, что даже сквозь высокую температуру меня прошибает холодный пот.

– Я очень тебя люблю, но ехать вдвоем в зону Е неразумно. – Видно было, что Тим сильно расстроен, но решение он принял и менять его не будет. – Отсюда я еще могу постараться тебе помочь, вытащить тебя назад. Если мы оба уедем туда, нам уже никто не поможет.

Это было логично. У Тима все всегда было логично. Он не позволял эмоциям брать над собой верх.

Это было настолько страшно, что я даже не заплакала. Я не спросила, как он теперь будет жить. Не спросила, как именно собирается меня вытаскивать. Собирается ли. И возможно ли это вообще. Я молча и серьезно смотрела на него. Тим какое-то время выдерживал мой взгляд, а потом так же молча отвернулся.



Напоследок он сварил мне кофе. По тому же рецепту, по которому варил его по утрам все десять лет нашей совместной жизни. Достал из холодильника дорогие органические пирожные А-класса. Мне не следовало их есть – Система зафиксирует, что я ем продукты не своего класса, и это может косвенно ударить по тренду Тима. Но он сделал этот жест, а я приняла его.

Мы позавтракали, сидя рядом на постели. Раньше во время таких неторопливых завтраков мы говорили о будущем. Сейчас мы молчали. Домик на берегу океана с овитой плющом верандой, малыш в колыбели отодвинулись куда-то невообразимо далеко и подернулись пеленой. Этого никогда не будет.

– Прости меня, – сказал Тим.

Эту фразу он произнес впервые за все время, что я его знала. В его глазах стояли слезы.

Я подумала о том, что мой муж – в сущности, неплохой малый. Он любил логику, порядок, свою работу, немного меня и хотел простых понятных вещей: домик в зоне А, престиж и ребенка.

Я ткнулась лбом ему в плечо, понимая, что это в последний раз.

– Ну-ну-ну, не надо, не надо, – шептал он и гладил мои волосы, – все наладится, вот увидишь.

Мы оба знали, что он лжет.



Мы сделали это одновременно в одиннадцать пятьдесят пять. Я отправила банку два балла. Тим отправил «Заявление о расторжении родственных связей». Наши профили в Универсуме обновились. У меня был один балл. Тим был мне не муж.

Он вздохнул и пошел собирать мне сумку. Мы оба понятия не имели, что можно брать с собой в зону Е, поэтому Тим бросал предметы, не глядя. Все выглядело буднично, как будто он собирал меня в командировку: шампунь, тапочки, зубная щетка…



Через полчаса прибыл беспилотник. Именно такой забирал моего отца много лет назад. Два офицера Системной полиции и врач поднялись к нам в апартаменты, вежливо поздоровались. Со стороны это выглядело так, как будто мы просто вызвали скорую помощь, только врача почему-то сопровождают полицейские и все трое одеты в малиновые костюмы биозащиты.

– Ну что, – сказал Тим, стараясь не смотреть мне в глаза, – пока, что ли…

– Прощай, – просипела я, слезая с кровати.

По лестнице я спускалась, поддерживаемая под руки врачом и полицейским. Краем уха слышала, как оставшийся полицейский зачитывает Тиму стандартную благодарность за соблюдение базовых ценностей Общества абсолютной Свободы.

Сейчас я была даже рада этой своей острой пневмонии, все плыло у меня перед глазами, я все чувствовала как сквозь подушку и оттого менее болезненно. Чувствуй я себя хорошо, воспринимай события как обычно – неизвестно, как бы я вообще все это пережила.

Врач помогла мне сесть в беспилотник и сделала какой-то укол. Мы тронулись.





* * *


Сначала мы ехали по трассе, потом они переложили меня в какой-то авиакар, и мы летели, потом где-то приземлились, меня снова переложили в беспилотник, и мы опять ехали… В какой-то момент я попыталась заговорить с врачом, но она улыбалась и не отвечала. Возможно, разговаривать ей не полагалось по инструкции. Мне было тошно, поездка все длилась и длилась, и я потеряла счет времени. Проваливалась в сон, просыпалась, мне что-то кололи, и я засыпала снова. Иногда открывала глаза и сквозь пелену дремы смотрела в окно. Пейзажи. Сначала изредка мелькала зелень, потом потянулись пустоши, потом начались промышленные районы.

Я так и не поняла, сколько прошло времени с нашего утреннего старта из зоны В, судить могла только по солнцу, а солнце начинало клониться к горизонту.

Наконец беспилотник остановился. Налево пустырь, направо пустырь. Стройка рядом какая-то. Прямо перед нами – длинная проволочная сетка. На щите большая неопрятная вывеска: «ЗОНА Е. МЕДИЦИНСКИЙ СЕКТОР». И чуть пониже: «ВНИМАНИЕ! БИОЛОГИЧЕСКАЯ ОПАСНОСТЬ».

– Медицинский сектор? – прохрипела я. – Почему медицинский? Какая опасность?

Я уверена была, что врач снова промолчит, но она вдруг ответила грубо:


– А тебя куда надо было отвезти? В отель Буклийе?

Врач щелкнула по экрану биочасов и вызвала кого-то.

– Новенькую вам привезли. Из зоны В. Да, дохлая. Вряд ли долго протянет, ты сильно там не парься с размещением. И живей поворачивайся, мне еще трех дохликов забирать.

– Ничего, что я здесь? – слабым голосом возмутилась я. – Я же слышу, что вы говорите!

– Слышишь, говоришь… – Врач на меня даже не смотрела, она копалась в своих биочасах. – Ну слушай… И радуйся, что не глухая…

– Эй вы, на меня посмотрите! Вы как со мной разговариваете?

Врач подняла на меня удивленные глаза.

– Э, да ты борзая? А как мне с тобой разговаривать?

Наш диалог прервал человек в серой униформе, который стоял в открывшихся дверях беспилотника.

– Пойдем, – сказал он мне.

– Подождите-ка.

Врач подошла ко мне вплотную, взяла за правую руку, нащупала крепления биочасов и ловко и больно содрала их с меня. На запястье осталась широкая белая полоса, следы от разъемов и уколов.

– Тебе они все равно уже ни к чему. – И серому: – Выдашь ей там этот, как его, пейджер. Как всем таким.

– Но она еще, может… – неуверенно попытался возразить серый человек.

– Не может. Пейджер, я сказала.

Ноги у меня подкашивались, идти я не могла. Тогда серый позвал второго в такой же форме, они принесли носилки. Бросили мне в ноги сумку, которую собрал Тим. И понесли за колючую проволоку. Положили носилки на землю и стали чего-то ждать.

Здесь действительно был плохой воздух: я чувствовала не один какой-то запах, а целые букеты вони, тяжелой, химической. Здесь была органика и неорганика. Разлагающаяся плоть и горящий пластик. И много чего еще, чему я не могла подобрать название. Мы стояли – точнее, это они стояли, а я лежала – у дороги, по которой в обе стороны мчался транспорт. Судя по плотному газовому мареву, это и были дореволюционные автомобили с двигателями внутреннего сгорания на жидком топливе. А не электрокары и беспилотники, к которым я привыкла. Архаичные машины, которыми управляли люди! Я видела такие только в документальных фильмах и на картинках. Вот уж не думала, что они где-то сохранились. Одна из таких машин остановилась рядом. Выхлопные газы ударили мне в ноздри, я раскашлялась, в груди все болело, дышать и так было тяжело.

– Заноси!

Меня разместили внутри салона. Серый человек, который встречал меня в беспилотнике, сел рядом. Мы поехали по зоне Е.

Я рассматривала своего спутника. Лет тридцать пять или сорок. Худой, небритый, со впалыми щеками. Что-то азиатское во внешности. Глаза карие, бегающие. И какие-то нечестные, не подберу другого слова. На поверхности – наглые, дерзкие, а в глубине – что-то другое, тщательно скрываемое… Он почувствовал мой взгляд и уставился на меня в ответ. Я отвела глаза.

До чего же убогий этот салон изнутри. Всюду какие-то тряпки, провода, пластиковые трубки. Зато пахло медикаментами, и этот запах хоть немного перебивал вонь с улицы. За окном мелькали грязные облупившиеся строения, потом начались какие-то не то холмы, не то сопки.

– Видишь вот это? – обратился ко мне серый человек, указывая в окно.

Я прохрипела утвердительно.

– Как ты думаешь, что это такое?

– Горы? Холмы?

Он и водитель засмеялись.

– Ага тебе. Горы. Альпы, нахрен. Это свалка бытовых отходов. А вон там, впереди, видишь трубы? Мусоросжигательный завод. Воняет так, что держись, тут еще у нас прямо озон. Сюда благополучный мир свозит свое дерьмо. Вон – тебя привезли.

Они заржали снова, а я вдруг подумала, что это с его стороны не агрессия. Это, скорее, способ тут выживать. И даже своеобразное приглашение к общению. Так и оказалось.

– Что, хреново тебе? – спросил серый, когда насмеялся.

Я прохрипела, что, мол, да.

– Терпи. Сейчас попробуем тебя подлечить. Жалко, если сдохнешь, ты симпатичная и чистенькая, из хорошей зоны, у нас таких тут давно уж не водилось. И не бойся, тут тоже можно жить. Если, конечно, не помрешь! Ы-гы-гы-гы-гы.

Они снова ржали, а я смотрела на дорогу.

– Меня Серегой зовут.

Серый, я так и думала.

– Это и есть реальный мир, детка. Посидела там, в раю, хорош, хватит. Только здесь – настоящая жизнь.