Синий бант
Часть 43 из 51 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Уже пару лет, – Майя все же сделала очередной маленький глоток. – Чем больше я занималась сыном, тем больше понимала, что хочу преподавать. Хочу, да. И эта работа гораздо удобнее с точки зрения организации своего времени, что для меня сейчас важно. Так что… если ты не против… – вздохнула: – С завкафедрой я уже встречалась.
Вот как. И с заведующим кафедрой, значит, уже договорилась. Илья забрал у нее чашку и сам допил чай. Гадость редкая, он терпеть его не мог. Пил только ради Май, чтобы успокоить. Когда жены не было дома, Илья заваривал себе ароматный черный, покрепче, с долькой лимона. Но Майя… проще было выпить этот, похожий по вкусу на сено, чем видеть в ее глазах тревогу и страх.
– Ты чувствуешь свою готовность к преподаванию?
– Да. Мне интересно, и я хочу попробовать.
Илья рассматривал пустую чашку. Он знал, что в немалой степени весь этот разговор связан с сыном. Когда другие дети еще только вступают в подростковый возраст и не задумываются о взрослой жизни, Юня уже сделал важный выбор. Как его сын умудрился родиться одновременно и талантливым математиком, и подающим надежды музыкантом, Илья не знал. И давно перестал задавать себе подобные вопросы. Он просто принял это. До недавнего времени мальчик участвовал сразу и в математических олимпиадах, и в музыкальных конкурсах. Пока все было не так серьезно, удавалось совмещать. Но сейчас ему двенадцать, и чаша весов склонилась в сторону музыки. Илья понимал, о чем говорила Майя, объясняя свое решение уйти из оркестра. Юня определился. Теперь начинается новый виток его жизни – очень сложный, важный и осознанный. Многочасовые занятия, музыкальные конкурсы, поездки. Все это – на Май.
Она приняла решение. Илья был уверен, что далось оно ей очень нелегко. И вот сейчас Майя сидела напротив и искала поддержку. Нервничала – он это чувствовал.
Ты оставляешь Большой театр…
Илья отставил чашку, подпер щеку ладонью и задумчиво посмотрел на свою жену. Потом поправил чуть перевернувшуюся сережку в ее ухе, потом коснулся указательным пальцем кончика ее носа и слегка улыбнулся:
– Я всегда на твоей стороне, Маленькая Май.
Через три недели к зданию Московской консерватории подъехал черный «мерседес», и мужчина за рулем сделал звонок.
– Я внизу, выходи.
Был очень ясный день. Солнце слепило. Зима порадовала снегом и легким морозом.
На улицу вышла красивая яркая женщина со скрипичным футляром в руке. Во дворе небольшими группами стояли студенты – будущие музыканты и певцы. Они что-то обсуждали. Слышался смех, распевки и даже споры. Петр Ильич Чайковский неизменно исполнял роль хранителя альма-матер для этих юных, влюбленных в музыку людей.
Женщина подошла к машине, но не торопилась садиться в салон. Она остановилась около дверцы водителя. Медленно опустилось стекло.
Двое молча смотрели друг на друга и улыбались, пока наконец Майя не произнесла:
– Здравствуй, Июль.
– Здравствуй, Май.
Накануне
Дуня сидела перед зеркалом в спальне и расчесывала волосы. Руки привычно двигались сверху вниз. Дуня прислушивалась к звукам своего дома. Уже поздний вечер и пора ложиться спать, но полное ощущение, что у детей день в самом разгаре.
Для Тани стали привычными уроки до одиннадцати – выпускной класс. Дуня переживала, что дочка не выспится, плохо встанет утром, пару раз даже предлагала оставить танцы и школьное радио, но…
– Мама, – смеялась Таня, целуя ее в щеку, – не переживай! Я все успею.
Дуня вздыхала и согласно кивала головой. Дочка серьезно занималась латинскими танцами, двигалась потрясающе и свела с ума половину мальчишек школы точно. А завтра – контрольная по физике. Как она ее сдавать будет?
Со стороны кухни послышался грохот. Это сын пошел искать, чем можно перекусить поближе к полуночи, – растущий организм.
– Почему наши дети никогда не ложатся спать вовремя?
Вопрос чисто риторический, однако ответ на него был получен.
– Они вовремя ложатся. У них просто свое собственное время.
Дуня посмотрела на мужа, который устроился на кровати поверх одеяла, закинув руку за голову. А затем вернулась к своему занятию.
– Они завтра не встанут, – расческа легла на полированную поверхность.
Настала пора крема для рук.
– А твоя волшебная лейка на что?
Дуня улыбнулась мужским глазам в зеркальном отражении.
Все такие же пушистые ресницы. Все такие же темные густые брови, только теперь между ними залегла глубокая вертикальная складка. И в волосах легкая седина, а в остальном… Ваня, любимый Ванечка. Дон Кихот, одним словом.
Для других же – Иван Тобольцев, тот самый, у которого за плечами десятки персональных фотовыставок, в том числе и международных, престижные премии, имя и куча поклонников его творчества. И поклонниц. Было время, когда Дуня ревновала. После вторых родов ее фигура утратила тонкость и стала более пышной. «Мягкой», как говорил Ваня.
А там – в фотостудии красотки сменяли одна другую: реклама, сессии для глянцевых журналов, личные портфолио.
А тут – мешки под глазами от бессонной ночи, потому что у Вани-младшего режутся зубки, юбка не сходится на талии, бедра потеряли былую упругость. Мягкие, да…
Дуне потребовалось время понять, что изменения ее фигуры муж не просто принял – они ему нравились. Вот эта округлость, мягкость, статность.
«Дуняшка моя», – говорил он, прижимая жену к себе.
И постепенно она успокоилась, вошла в привычную роль царицы – варила борщи, пекла пирожки, с удовольствием кормила любимого мужа, помогала отбирать фотографии для выставок и готовила каталоги его работ.
– Волшебная лейка уже зарезервирована на завтра для тебя, – сказала Дуня, поднявшись с пуфика.
Хотела добавить, что надо бы заранее налить холодной воды, но Ваня не дал – взял подошедшую Дульсинею за руку, потянул на себя, уложил рядом и обнял.
– Я завтра и без лейки встану.
Конечно, встанет. Завтра важный день – открытие Школы Ивана Тобольцева. Это курсы для тех, кто уже умеет держать в руках камеру и желает постичь секреты настоящего мастерства, кто хочет снимать «как Тобольцев». И для них все готово: учебная программа, группа высококлассных специалистов, оборудование, классы.
Дизайном школы, конечно, занималась Дуня. Эта работа принесла ей массу удовольствия. И запись желающих на предстоящий учебный год уже закончена, через три дня – первые занятия. А завтра – праздничное официальное открытие.
В шкафу висит красивое серо-жемчужное платье, которое утром будет надето, бордовые лаковые шпильки к нему стоят в коридоре.
Дуня поудобнее устроилась на плече с темной вытатуированной вязью. Она знала там каждую линию, с закрытыми глазами могла воспроизвести узор и всякий раз читала в сложных переплетениях новую историю. Ведь любой этнический орнамент всегда несет в себе послание. Меняется время, меняется послание. Что ждет их завтра?
– Ты придумал десять слов или все же будет речь? – спросила негромко.
– Будет десять слов. Но! У меня прогресс. Все десять будут разные. И – внимание – цензурные!
Вполне в Ванином духе. Дуняша рассмеялась и поцеловала мужа в шею, как раз туда, где вязь только начиналась. Поколдовала на удачу. И туда же пробормотала:
– Придется такое историческое событие снять на камеру.
– И без тебя будет кому снимать, – Иван потянулся к выключателю. – У тебя другая работа.
И эта работа ей нравилась. «Любимая женщина» – самая лучшая работа на свете.
– Надеюсь, они все-таки уже спят, – пробормотал Ваня, касаясь губами щеки своей Дульсинеи.
В квартире было тихо-тихо. Правда – недолго. Вскоре на кухне снова захлопали холодильником, и почти сразу же послышалось громкое ломающимся юношеским голосом:
– Ма-а-ам, ты мне утром сделаешь блинчики на завтрак?
Добрый вечер
– Добрый вечер, сегодня с вами проведу его я, Татьяна Тобольцева. Лето в самом разгаре, если верить прогнозам, в ближайшие выходные будет солнечно и тепло. И я думаю, что в пятницу, когда рабочая неделя осталась позади, самое время поговорить о чем-то веселом, беззаботном и светлом. Например, о детстве. Тема сегодняшнего разговора – наше детство. Давайте поделимся своими воспоминаниями друг с другом. В свою очередь обещаю рассказать пару-тройку забавных историй из собственной жизни. Жду ваших звонков, сообщений, ну а пока послушаем песню.
* * *
Он был один. Стоял на верхней палубе и разглядывал проплывающий мимо берег. Майе отлично виделся четкий, словно нарисованный остро отточенным карандашом профиль. На плечи накинут белый свитер… а виски совсем-совсем белые… Она стояла, смотрела на мужа и слышала музыку. В последнее время она все время слышала музыку, когда была рядом с Ильей. Удивительно. Музыка схожа с книгами. В разном возрасте одно и то же произведение воспринимается по-разному. В юности «Адажио» Марчелло казалось ей очень-очень грустным и почему-то написанным для пожилых людей.
А сейчас оно звучит в ее муже. И каждый раз по-новому, подругому.
В его струнных переливах слышится усталость, когда Илья поздно возвращается домой, и благодарность, когда она оглядывается назад, на прожитые вместе годы, и нежность, когда прижимается лицом к его плечу, привычно ища тепла и опоры. И сейчас Майя слышала эту же музыку, а музыка рассказывала о красоте.
Вечерняя Москва, слегка розовеющее у горизонта небо, неспешный ход теплохода, в небе птицы, на палубе – муж, который, выполнив все обязательные для подобного вечера церемонии, переговорив с партнерами о важном, решил уединиться.
– Привет, – сказала она тихо, встав рядом.
– Привет, – улыбнулся он, снял с плеч свитер и накинул его на Майю. – Здесь прохладно.
Свитер пах Ильей – едва уловимая привычная нота горчинки.
– Никогда не смотрел на город с такого ракурса. Оказывается, когда плывешь, все кажется немного другим, куда-то исчезает городская круговерть, и время становится неторопливым.
Вот как. И с заведующим кафедрой, значит, уже договорилась. Илья забрал у нее чашку и сам допил чай. Гадость редкая, он терпеть его не мог. Пил только ради Май, чтобы успокоить. Когда жены не было дома, Илья заваривал себе ароматный черный, покрепче, с долькой лимона. Но Майя… проще было выпить этот, похожий по вкусу на сено, чем видеть в ее глазах тревогу и страх.
– Ты чувствуешь свою готовность к преподаванию?
– Да. Мне интересно, и я хочу попробовать.
Илья рассматривал пустую чашку. Он знал, что в немалой степени весь этот разговор связан с сыном. Когда другие дети еще только вступают в подростковый возраст и не задумываются о взрослой жизни, Юня уже сделал важный выбор. Как его сын умудрился родиться одновременно и талантливым математиком, и подающим надежды музыкантом, Илья не знал. И давно перестал задавать себе подобные вопросы. Он просто принял это. До недавнего времени мальчик участвовал сразу и в математических олимпиадах, и в музыкальных конкурсах. Пока все было не так серьезно, удавалось совмещать. Но сейчас ему двенадцать, и чаша весов склонилась в сторону музыки. Илья понимал, о чем говорила Майя, объясняя свое решение уйти из оркестра. Юня определился. Теперь начинается новый виток его жизни – очень сложный, важный и осознанный. Многочасовые занятия, музыкальные конкурсы, поездки. Все это – на Май.
Она приняла решение. Илья был уверен, что далось оно ей очень нелегко. И вот сейчас Майя сидела напротив и искала поддержку. Нервничала – он это чувствовал.
Ты оставляешь Большой театр…
Илья отставил чашку, подпер щеку ладонью и задумчиво посмотрел на свою жену. Потом поправил чуть перевернувшуюся сережку в ее ухе, потом коснулся указательным пальцем кончика ее носа и слегка улыбнулся:
– Я всегда на твоей стороне, Маленькая Май.
Через три недели к зданию Московской консерватории подъехал черный «мерседес», и мужчина за рулем сделал звонок.
– Я внизу, выходи.
Был очень ясный день. Солнце слепило. Зима порадовала снегом и легким морозом.
На улицу вышла красивая яркая женщина со скрипичным футляром в руке. Во дворе небольшими группами стояли студенты – будущие музыканты и певцы. Они что-то обсуждали. Слышался смех, распевки и даже споры. Петр Ильич Чайковский неизменно исполнял роль хранителя альма-матер для этих юных, влюбленных в музыку людей.
Женщина подошла к машине, но не торопилась садиться в салон. Она остановилась около дверцы водителя. Медленно опустилось стекло.
Двое молча смотрели друг на друга и улыбались, пока наконец Майя не произнесла:
– Здравствуй, Июль.
– Здравствуй, Май.
Накануне
Дуня сидела перед зеркалом в спальне и расчесывала волосы. Руки привычно двигались сверху вниз. Дуня прислушивалась к звукам своего дома. Уже поздний вечер и пора ложиться спать, но полное ощущение, что у детей день в самом разгаре.
Для Тани стали привычными уроки до одиннадцати – выпускной класс. Дуня переживала, что дочка не выспится, плохо встанет утром, пару раз даже предлагала оставить танцы и школьное радио, но…
– Мама, – смеялась Таня, целуя ее в щеку, – не переживай! Я все успею.
Дуня вздыхала и согласно кивала головой. Дочка серьезно занималась латинскими танцами, двигалась потрясающе и свела с ума половину мальчишек школы точно. А завтра – контрольная по физике. Как она ее сдавать будет?
Со стороны кухни послышался грохот. Это сын пошел искать, чем можно перекусить поближе к полуночи, – растущий организм.
– Почему наши дети никогда не ложатся спать вовремя?
Вопрос чисто риторический, однако ответ на него был получен.
– Они вовремя ложатся. У них просто свое собственное время.
Дуня посмотрела на мужа, который устроился на кровати поверх одеяла, закинув руку за голову. А затем вернулась к своему занятию.
– Они завтра не встанут, – расческа легла на полированную поверхность.
Настала пора крема для рук.
– А твоя волшебная лейка на что?
Дуня улыбнулась мужским глазам в зеркальном отражении.
Все такие же пушистые ресницы. Все такие же темные густые брови, только теперь между ними залегла глубокая вертикальная складка. И в волосах легкая седина, а в остальном… Ваня, любимый Ванечка. Дон Кихот, одним словом.
Для других же – Иван Тобольцев, тот самый, у которого за плечами десятки персональных фотовыставок, в том числе и международных, престижные премии, имя и куча поклонников его творчества. И поклонниц. Было время, когда Дуня ревновала. После вторых родов ее фигура утратила тонкость и стала более пышной. «Мягкой», как говорил Ваня.
А там – в фотостудии красотки сменяли одна другую: реклама, сессии для глянцевых журналов, личные портфолио.
А тут – мешки под глазами от бессонной ночи, потому что у Вани-младшего режутся зубки, юбка не сходится на талии, бедра потеряли былую упругость. Мягкие, да…
Дуне потребовалось время понять, что изменения ее фигуры муж не просто принял – они ему нравились. Вот эта округлость, мягкость, статность.
«Дуняшка моя», – говорил он, прижимая жену к себе.
И постепенно она успокоилась, вошла в привычную роль царицы – варила борщи, пекла пирожки, с удовольствием кормила любимого мужа, помогала отбирать фотографии для выставок и готовила каталоги его работ.
– Волшебная лейка уже зарезервирована на завтра для тебя, – сказала Дуня, поднявшись с пуфика.
Хотела добавить, что надо бы заранее налить холодной воды, но Ваня не дал – взял подошедшую Дульсинею за руку, потянул на себя, уложил рядом и обнял.
– Я завтра и без лейки встану.
Конечно, встанет. Завтра важный день – открытие Школы Ивана Тобольцева. Это курсы для тех, кто уже умеет держать в руках камеру и желает постичь секреты настоящего мастерства, кто хочет снимать «как Тобольцев». И для них все готово: учебная программа, группа высококлассных специалистов, оборудование, классы.
Дизайном школы, конечно, занималась Дуня. Эта работа принесла ей массу удовольствия. И запись желающих на предстоящий учебный год уже закончена, через три дня – первые занятия. А завтра – праздничное официальное открытие.
В шкафу висит красивое серо-жемчужное платье, которое утром будет надето, бордовые лаковые шпильки к нему стоят в коридоре.
Дуня поудобнее устроилась на плече с темной вытатуированной вязью. Она знала там каждую линию, с закрытыми глазами могла воспроизвести узор и всякий раз читала в сложных переплетениях новую историю. Ведь любой этнический орнамент всегда несет в себе послание. Меняется время, меняется послание. Что ждет их завтра?
– Ты придумал десять слов или все же будет речь? – спросила негромко.
– Будет десять слов. Но! У меня прогресс. Все десять будут разные. И – внимание – цензурные!
Вполне в Ванином духе. Дуняша рассмеялась и поцеловала мужа в шею, как раз туда, где вязь только начиналась. Поколдовала на удачу. И туда же пробормотала:
– Придется такое историческое событие снять на камеру.
– И без тебя будет кому снимать, – Иван потянулся к выключателю. – У тебя другая работа.
И эта работа ей нравилась. «Любимая женщина» – самая лучшая работа на свете.
– Надеюсь, они все-таки уже спят, – пробормотал Ваня, касаясь губами щеки своей Дульсинеи.
В квартире было тихо-тихо. Правда – недолго. Вскоре на кухне снова захлопали холодильником, и почти сразу же послышалось громкое ломающимся юношеским голосом:
– Ма-а-ам, ты мне утром сделаешь блинчики на завтрак?
Добрый вечер
– Добрый вечер, сегодня с вами проведу его я, Татьяна Тобольцева. Лето в самом разгаре, если верить прогнозам, в ближайшие выходные будет солнечно и тепло. И я думаю, что в пятницу, когда рабочая неделя осталась позади, самое время поговорить о чем-то веселом, беззаботном и светлом. Например, о детстве. Тема сегодняшнего разговора – наше детство. Давайте поделимся своими воспоминаниями друг с другом. В свою очередь обещаю рассказать пару-тройку забавных историй из собственной жизни. Жду ваших звонков, сообщений, ну а пока послушаем песню.
* * *
Он был один. Стоял на верхней палубе и разглядывал проплывающий мимо берег. Майе отлично виделся четкий, словно нарисованный остро отточенным карандашом профиль. На плечи накинут белый свитер… а виски совсем-совсем белые… Она стояла, смотрела на мужа и слышала музыку. В последнее время она все время слышала музыку, когда была рядом с Ильей. Удивительно. Музыка схожа с книгами. В разном возрасте одно и то же произведение воспринимается по-разному. В юности «Адажио» Марчелло казалось ей очень-очень грустным и почему-то написанным для пожилых людей.
А сейчас оно звучит в ее муже. И каждый раз по-новому, подругому.
В его струнных переливах слышится усталость, когда Илья поздно возвращается домой, и благодарность, когда она оглядывается назад, на прожитые вместе годы, и нежность, когда прижимается лицом к его плечу, привычно ища тепла и опоры. И сейчас Майя слышала эту же музыку, а музыка рассказывала о красоте.
Вечерняя Москва, слегка розовеющее у горизонта небо, неспешный ход теплохода, в небе птицы, на палубе – муж, который, выполнив все обязательные для подобного вечера церемонии, переговорив с партнерами о важном, решил уединиться.
– Привет, – сказала она тихо, встав рядом.
– Привет, – улыбнулся он, снял с плеч свитер и накинул его на Майю. – Здесь прохладно.
Свитер пах Ильей – едва уловимая привычная нота горчинки.
– Никогда не смотрел на город с такого ракурса. Оказывается, когда плывешь, все кажется немного другим, куда-то исчезает городская круговерть, и время становится неторопливым.