Синий бант
Часть 32 из 51 Информация о книге
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Я думал, тут монстры будут! – Иван Иванович ткнул рукой себе в грудь. – Годзилла против Кинг-Конга. А тут… – он скорчил презрительную гримасу.
– Ты что! – поспешил не согласиться Илья Ильич. – Это же бессмертная музыка Петра Ильича Чайковского. Я очень жду китайский танец!
Иван Иванович некоторое время сосредоточенно рассматривал своего собеседника.
– А меня уже в школу записали. А тебя?
– А я – гений. У меня индивидуальные занятия. Я в уме умножаю двузначные числа.
Эффектная темноволосая женщина слушала диалог сына со все возрастающим изумлением. А поклонник монстров насупился.
– А ко мне завтра друг придет! Мы будем в приставку играть, – наконец нашел чем парировать «гения» Иван Иванович.
– А у меня… собака есть, – после паузы тихо проговорил Илья Ильич. Его мама подняла было руку, чтобы погладить сына по голове. И опустила.
– Ух ты! – восхитился Иван Иванович. – Здорово! А я хотел крысу. Но сестра так визжала в магазине, что… – он вздохнул. И докончил совсем уныло: – Купили черепаху.
Ответить Илья Ильич не успел. Потому что в разговор вмешалась подбежавшая женщина. У нее было бледное лицо, растрепавшаяся прическа, сбившийся набок платок на плечах и почти обезумевшие от паники глаза. И даже в таком стоянии было видно, что женщина хороша – простой степенной славянской красотой. За руку она держала яркую темноволосую девочку лет десяти с толстой косой до талии. И бант на косе, и платье на девочке были одной расцветки – синие в белый горошек.
– Ваня!.. – женщина держалась за грудь, пытаясь унять дыхание. – Ваня, ну как ты мог убежать! Мы тебя потеряли. Ты почему ушел?
– Мне ваты захотелось, – ничуть не обескураженно ответил Ваня.
– А почему молча? Почему не сказал?
– Я думал, что быстро, а пришлось стоять.
Во время этого разговора мама Ильи бегло оглядела вновь подошедших. И все поняла. Женщина – мать Вани, девочка рядом – его сестра. Очень похожи между собой дети.
А вот мальчик Илья глядел на тех, кто теперь стоял рядом с Ваней, не отрывая взгляда широко раскрытых глаз. В первую очередь от банта – огромного, синего, в белый горошек. И от того, что к этому банту прилагалось. А когда дошел до лица девочки, даже дыхание задержал. Таких глаз – больших, темных, густо обрамленных длинными ресницами, отчего они напоминали звездочки, – Илья никогда не видел. И теперь глядел с восторгом и едва дыша.
– Ее покупают, у тебя даже денег нет, – продолжала распекать мама Вани своего сына. Между тем мама Ильи обернулась к продавцу – подошла их очередь.
– Есть! – мальчик с гордым видом вынул из кармана довольно крупную купюру. – Бабушка сказала, что я могу купить себе все, что захочу. Правда, она сказала, что нужно программку, но вата вкуснее.
– Ваня, посмотри, как много здесь людей, какой это огромный комплекс. Ты мог бы потеряться и не найтись. Не делай так больше, пожалуйста, – женщина говорила уже спокойно и вполне пришла в себя.
– Не волнуйтесь, мы бы в любом случае присмотрели за мальчиком, – мама Ильи вручила своему сыну палочку с ватой. – Вы будете брать?
Ее голос звучал ровно и вежливо, и в нем почти не чувствовалось искреннего недоумения тем фактом, что кто-то может потерять собственного ребенка.
Мама с дочкой наконец стала замечать кого-то, кроме сына. Она перевела взгляд на людей, что стояли рядом. И узнала эту молодую женщину, для которой когда-то, лет десять назад, украшала концертный зал. А значит, этот малыш…
Женщина в ярком платке на плечах внимательно посмотрела на ребенка рядом со своим сыном. Вату тот держал как древко знамени – идеально прямо и ровно.
– Здравствуйте, – вежливо сказал мальчик Илья, когда заметил, что на него обратили внимание.
– Здравствуй, – мягко проговорила женщина. А потом подняла глаза на маму Ильи. – Нет, спасибо. Сейчас уже представление начнется, а мы в другой части арены. Нам пора, купим вату в перерыве.
Уводимый за руку матерью, мальчик Ваня весело пообещал своему новому знакомому:
– Увидимся в перерыве! – а потом еще было слышно уже удаляющееся: – Вот если бабушка сказала, что деньги мои, то после ваты что останется тоже мое, правильно? Может, все же купим крысу?
Мальчик Илья проводил синий в белый горошек бант долгим и завороженным взглядом. И бантов таких красивых он тоже никогда в жизни не видел.
В перерыве дети не встретились, хотя мальчик Илья упорно водил маму по всему коридору вокруг арены. Но очаровавший его синий бант в белый горошек так и не встретился им.
Он увидел бант позже, на парковке, за секунду до того, как за ним захлопнулась дверь красного автомобиля. А мама уже тянет Илью в другую сторону и говорит, что папа ждет их около машины. И сейчас они поедут покупать рождественские подарки. Мальчик обернулся в последний раз, но синий бант уже исчез.
Чтобы вернуться спустя четырнадцать лет.
* * *
Он скучал по собственному дому, в который возвращался каждый вечер, по собственной семье, с которой общался каждый день. Так бывает. Потому что конец года выдался очень напряженным и почти весь декабрь, за исключением редких выходных, Юню Илья видел спящим и разговаривал с ним лишь по телефону днем. А Май… у Май была череда предновогодних спектаклей и концертов. И если бы не две важные встречи в самом начале января, Илья обязательно уехал бы. С семьей. И уедет. Обязательно. В феврале. Майя договорится о подмене ее в оркестре на несколько дней, и они все вместе махнут в Альпы, будут жить в шале, кататься с гор на лыжах и пить обжигающий и пахнущий пряностями глинтвейн. Юне, конечно, глинтвейн не полагается, зато полагается горячий шоколад. В честь зимнего отпуска. Но все это будет потом.
А сейчас Илья стоял около серебристого «мерседеса» и ждал жену и сына. В этом году зима порадовала снегом, поэтому Новый год был без слякоти и унылых грязных луж. В общем, настоящий. В пять уже темно, но фонари ярко освещали парковку, и Илья наблюдал, как снег хлопьями летел на капоты машин. А потом:
– Папа!
И запоздалый жест Май, которая не успела схватить ребенка за шарф. И Юня уже на руках у отца, тыкается холодным носом ему в шею, словно отогревается, обнимает крепко за шею и тараторит:
– Папа, папа, так жалко, что ты с нами не пошел! Там такой смешной китайский танец был! Мандарины сыпались из карманов и все смеялись, – а потом прислонил свои губы к самому уху Ильи и прошептал: – А еще там девочка была с глазами-звездочками. И мальчик, который мечтает о крысе, а ему никто не покупает, а мне купили сладкую вату.
Май уже стояла рядом. И двое взрослых смотрели друг на друга и улыбались, а потом Илья сказал:
– Пошли.
И они пошли к черному «мерседесу», а ключи от серебристого отдали водителю, чтобы тот доставил машину к дому.
Черный же взял курс на один из центральных, старейших и знаменитейших универмагов страны с высокой стеклянной крышей, с кучей самых разных магазинов, с красивыми прилавками, конфетами, елочными игрушками, кафе и даже… даже маленьким луна-парком около огромной новогодней елки.
Увидев карусель, Юня замер. Единственное, что сказал:
– Я думал, на них катаются только летом. А это рождественская?
Да, эта была рождественской, настоящей и сказочной одновременно, и Юня засмеялся, когда чуть приподнялся в своем самолетике над полом и начал кружиться.
А Май бегала вокруг карусели, пытаясь найти удачный ракурс и сфотографировать сына – успеть. Илья стоял чуть в стороне и за всем этим наблюдал: видел, как чуть покраснели от возбуждения щеки жены, слышал восторженный смех сына, и внутри привычно начало щемить. Там постоянно болело за них – за Май, которая всегда будет младше, и он в ответе, за Юню… Они с Майей не сразу поняли, что их ребенок не обычный, не такой, как все. Юня научился читать в три года – сам, по детским книжкам с большими картинками и почти такими же огромными буквами. В четыре с легкостью выполнял логические задания для подготовительной группы детского сада, в пять перечитал все детские энциклопедии и, обладая уникальной памятью, сыпал самой разнообразной информацией, такой, о которой не каждый взрослый знает. Еще в жизни Юни были музыка и цифры. Цифры и музыка. Илья не раз наблюдал, как, усердно изучая гаммы, сын вдруг срывался с места и бежал к столу, где лежала раскрытая тетрадь с карандашом, и что-то торопливо там записывал, а потом возвращался на свое место около рояля и продолжал занятие. Словно музыка помогала ему решать задачи. А задачи были музыкой. Впрочем, так, наверное, и было, потому что однажды на вопрос Ильи, почему тетрадь с математикой всегда лежит рядом с роялем, Юня удивленно посмотрел на отца и ответил:
– Но ведь они же так похожи! Только в музыке ноты, а в математике цифры.
Словно это объясняло все. А может, и правда объясняло. Илья смотрел на сына, на его счастливое лицо и думал о том, как сложится жизнь этого необычного мальчика. Как он найдет свой путь в этом мире, свой собственный угол? И внутри – да, щемило. Пока Юня укрыт от всего любовью родных, теплотой и уютом дома, живет в своем мире нот и цифр. А что дальше? Как дальше?
Илья слишком хорошо знал жизнь: знал, что можно купить за деньги, а что нельзя. И знал еще, что сделает все для счастья своего ребенка.
После карусели пришло время магазинов и подарков. Юня выбрал себе огромную красочную книгу с головоломками и заданиями, к которой прилагался набор цветных карандашей. А потом потянулся к небольшому яркому мячу. «Для Сатурна, – прокомментировал мальчик свой выбор. – Ведь Рождество же у всех, правда? Значит, у Сатурна тоже!»
В итоге к мячику прибавилась собачья игрушка-косточка, которую купили в зоомагазине.
После этого было решено подняться на второй этаж и, как заявил Юня, «празднично поужинать». Все знали, что в его понимании «празднично поужинать» означало заказать большую порцию картофеля фри, «который очень вредный, но по праздникам можно».
Но подняться на второй этаж сразу не получилось, потому что на пути попалась еще одна нарядная елка. Ее необычные огоньки постепенно меняли свой цвет. Юня сначала застыл перед елкой, потом захотел потрогать огоньки, потом захотел узнать, как так получается, и Илья старательно искал слова, которыми можно было бы объяснить шестилетнему ребенку принцип работы разноцветной гирлянды. Отец и сын настолько были заняты разговором, что не сразу заметили отсутствие мамы.
Майю они нашли спустя десять минут у прилавка с народными поделками из дерева. Она не менее внимательно изучала ассортимент, чем ее сын чуть ранее – разноцветную гирлянду.
Впрочем, про гирлянду Юня тут же забыл, потому что увидел нечто, состоявшее из множества деревянных расписных пластинок, собранных на ленту словно бусы. Мальчик никогда не видел ничего подобного. И даже предположить не мог, для чего можно использовать такую конструкцию.
– А это что? – спросил он, не отводя глаз от трещотки.
– Папа тебе расскажет, – Майя достала кошелек. – Это любимый папин музыкальный инструмент! После рояля и скрипки.
– Ну, в общем, сынок, с учетом болтливости твоей мамы, к трещоткам у меня слабость, – негромко парировал Илья.
Май, расплатившись, обернулась и весело засмеялась.
Юня тут же взял с прилавка покупку и стал ее изучать, чуть нахмурив брови. Что же это за неведомый музыкальный инструмент такой? Озадаченно повертел в руках, а потом все же спросил:
– Как это работает?
На что родители ответили одновременно:
– Папа покажет.
– Мама покажет.
Юня посмотрел на двух взрослых, поджал губы и произнес:
– Сам разберусь.
И они продолжили свой путь под громкий стрекот трещотки, с которой Юня все же разобрался и заявил, что это отличный музыкальный инструмент, идеально подходящий для китайского танца, который он, собственно, и исполнял.
Чуть позже, разместившись за столиком и сделав заказ, Илья внимательно рассмотрел новое приобретение, которое лежало около начатой бутылки вина, потом перевел взгляд на жену и спросил:
– Трещотка, значит?
– Твоя ЛЮБИМАЯ трещотка, – уточнила Май, вертя в пальцах тонкую ножку высокого бокала с красным сухим.
После поездки в Милан, которая случилась несколько лет назад, он все же научил ее любить и понимать вина. Нашел способ. Однажды поставил перед Май пять бокалов с пятью разными винами и попросил назвать каждое именем композитора. Ей пришлось долго неторопливо дегустировать – маленькими глотками, ощущать послевкусие, подбирать к каждому вину свое дополнение: орехи, сыр, виноград, сухие галеты.
В итоге теперь терпкие вина Испании назывались «Равель», Штраус и Кальман отвечали за шампанское, Шопен, Дебюсси и Малер – за белые вина, а красные делились на Пуччини, Альбинони, Вагнера. И далеко не каждое вино удостаивалось своего собственного имени.
– Будешь давать уроки? – Илья снова бросил взгляд на деревянную игрушку.
– Ты что! – поспешил не согласиться Илья Ильич. – Это же бессмертная музыка Петра Ильича Чайковского. Я очень жду китайский танец!
Иван Иванович некоторое время сосредоточенно рассматривал своего собеседника.
– А меня уже в школу записали. А тебя?
– А я – гений. У меня индивидуальные занятия. Я в уме умножаю двузначные числа.
Эффектная темноволосая женщина слушала диалог сына со все возрастающим изумлением. А поклонник монстров насупился.
– А ко мне завтра друг придет! Мы будем в приставку играть, – наконец нашел чем парировать «гения» Иван Иванович.
– А у меня… собака есть, – после паузы тихо проговорил Илья Ильич. Его мама подняла было руку, чтобы погладить сына по голове. И опустила.
– Ух ты! – восхитился Иван Иванович. – Здорово! А я хотел крысу. Но сестра так визжала в магазине, что… – он вздохнул. И докончил совсем уныло: – Купили черепаху.
Ответить Илья Ильич не успел. Потому что в разговор вмешалась подбежавшая женщина. У нее было бледное лицо, растрепавшаяся прическа, сбившийся набок платок на плечах и почти обезумевшие от паники глаза. И даже в таком стоянии было видно, что женщина хороша – простой степенной славянской красотой. За руку она держала яркую темноволосую девочку лет десяти с толстой косой до талии. И бант на косе, и платье на девочке были одной расцветки – синие в белый горошек.
– Ваня!.. – женщина держалась за грудь, пытаясь унять дыхание. – Ваня, ну как ты мог убежать! Мы тебя потеряли. Ты почему ушел?
– Мне ваты захотелось, – ничуть не обескураженно ответил Ваня.
– А почему молча? Почему не сказал?
– Я думал, что быстро, а пришлось стоять.
Во время этого разговора мама Ильи бегло оглядела вновь подошедших. И все поняла. Женщина – мать Вани, девочка рядом – его сестра. Очень похожи между собой дети.
А вот мальчик Илья глядел на тех, кто теперь стоял рядом с Ваней, не отрывая взгляда широко раскрытых глаз. В первую очередь от банта – огромного, синего, в белый горошек. И от того, что к этому банту прилагалось. А когда дошел до лица девочки, даже дыхание задержал. Таких глаз – больших, темных, густо обрамленных длинными ресницами, отчего они напоминали звездочки, – Илья никогда не видел. И теперь глядел с восторгом и едва дыша.
– Ее покупают, у тебя даже денег нет, – продолжала распекать мама Вани своего сына. Между тем мама Ильи обернулась к продавцу – подошла их очередь.
– Есть! – мальчик с гордым видом вынул из кармана довольно крупную купюру. – Бабушка сказала, что я могу купить себе все, что захочу. Правда, она сказала, что нужно программку, но вата вкуснее.
– Ваня, посмотри, как много здесь людей, какой это огромный комплекс. Ты мог бы потеряться и не найтись. Не делай так больше, пожалуйста, – женщина говорила уже спокойно и вполне пришла в себя.
– Не волнуйтесь, мы бы в любом случае присмотрели за мальчиком, – мама Ильи вручила своему сыну палочку с ватой. – Вы будете брать?
Ее голос звучал ровно и вежливо, и в нем почти не чувствовалось искреннего недоумения тем фактом, что кто-то может потерять собственного ребенка.
Мама с дочкой наконец стала замечать кого-то, кроме сына. Она перевела взгляд на людей, что стояли рядом. И узнала эту молодую женщину, для которой когда-то, лет десять назад, украшала концертный зал. А значит, этот малыш…
Женщина в ярком платке на плечах внимательно посмотрела на ребенка рядом со своим сыном. Вату тот держал как древко знамени – идеально прямо и ровно.
– Здравствуйте, – вежливо сказал мальчик Илья, когда заметил, что на него обратили внимание.
– Здравствуй, – мягко проговорила женщина. А потом подняла глаза на маму Ильи. – Нет, спасибо. Сейчас уже представление начнется, а мы в другой части арены. Нам пора, купим вату в перерыве.
Уводимый за руку матерью, мальчик Ваня весело пообещал своему новому знакомому:
– Увидимся в перерыве! – а потом еще было слышно уже удаляющееся: – Вот если бабушка сказала, что деньги мои, то после ваты что останется тоже мое, правильно? Может, все же купим крысу?
Мальчик Илья проводил синий в белый горошек бант долгим и завороженным взглядом. И бантов таких красивых он тоже никогда в жизни не видел.
В перерыве дети не встретились, хотя мальчик Илья упорно водил маму по всему коридору вокруг арены. Но очаровавший его синий бант в белый горошек так и не встретился им.
Он увидел бант позже, на парковке, за секунду до того, как за ним захлопнулась дверь красного автомобиля. А мама уже тянет Илью в другую сторону и говорит, что папа ждет их около машины. И сейчас они поедут покупать рождественские подарки. Мальчик обернулся в последний раз, но синий бант уже исчез.
Чтобы вернуться спустя четырнадцать лет.
* * *
Он скучал по собственному дому, в который возвращался каждый вечер, по собственной семье, с которой общался каждый день. Так бывает. Потому что конец года выдался очень напряженным и почти весь декабрь, за исключением редких выходных, Юню Илья видел спящим и разговаривал с ним лишь по телефону днем. А Май… у Май была череда предновогодних спектаклей и концертов. И если бы не две важные встречи в самом начале января, Илья обязательно уехал бы. С семьей. И уедет. Обязательно. В феврале. Майя договорится о подмене ее в оркестре на несколько дней, и они все вместе махнут в Альпы, будут жить в шале, кататься с гор на лыжах и пить обжигающий и пахнущий пряностями глинтвейн. Юне, конечно, глинтвейн не полагается, зато полагается горячий шоколад. В честь зимнего отпуска. Но все это будет потом.
А сейчас Илья стоял около серебристого «мерседеса» и ждал жену и сына. В этом году зима порадовала снегом, поэтому Новый год был без слякоти и унылых грязных луж. В общем, настоящий. В пять уже темно, но фонари ярко освещали парковку, и Илья наблюдал, как снег хлопьями летел на капоты машин. А потом:
– Папа!
И запоздалый жест Май, которая не успела схватить ребенка за шарф. И Юня уже на руках у отца, тыкается холодным носом ему в шею, словно отогревается, обнимает крепко за шею и тараторит:
– Папа, папа, так жалко, что ты с нами не пошел! Там такой смешной китайский танец был! Мандарины сыпались из карманов и все смеялись, – а потом прислонил свои губы к самому уху Ильи и прошептал: – А еще там девочка была с глазами-звездочками. И мальчик, который мечтает о крысе, а ему никто не покупает, а мне купили сладкую вату.
Май уже стояла рядом. И двое взрослых смотрели друг на друга и улыбались, а потом Илья сказал:
– Пошли.
И они пошли к черному «мерседесу», а ключи от серебристого отдали водителю, чтобы тот доставил машину к дому.
Черный же взял курс на один из центральных, старейших и знаменитейших универмагов страны с высокой стеклянной крышей, с кучей самых разных магазинов, с красивыми прилавками, конфетами, елочными игрушками, кафе и даже… даже маленьким луна-парком около огромной новогодней елки.
Увидев карусель, Юня замер. Единственное, что сказал:
– Я думал, на них катаются только летом. А это рождественская?
Да, эта была рождественской, настоящей и сказочной одновременно, и Юня засмеялся, когда чуть приподнялся в своем самолетике над полом и начал кружиться.
А Май бегала вокруг карусели, пытаясь найти удачный ракурс и сфотографировать сына – успеть. Илья стоял чуть в стороне и за всем этим наблюдал: видел, как чуть покраснели от возбуждения щеки жены, слышал восторженный смех сына, и внутри привычно начало щемить. Там постоянно болело за них – за Май, которая всегда будет младше, и он в ответе, за Юню… Они с Майей не сразу поняли, что их ребенок не обычный, не такой, как все. Юня научился читать в три года – сам, по детским книжкам с большими картинками и почти такими же огромными буквами. В четыре с легкостью выполнял логические задания для подготовительной группы детского сада, в пять перечитал все детские энциклопедии и, обладая уникальной памятью, сыпал самой разнообразной информацией, такой, о которой не каждый взрослый знает. Еще в жизни Юни были музыка и цифры. Цифры и музыка. Илья не раз наблюдал, как, усердно изучая гаммы, сын вдруг срывался с места и бежал к столу, где лежала раскрытая тетрадь с карандашом, и что-то торопливо там записывал, а потом возвращался на свое место около рояля и продолжал занятие. Словно музыка помогала ему решать задачи. А задачи были музыкой. Впрочем, так, наверное, и было, потому что однажды на вопрос Ильи, почему тетрадь с математикой всегда лежит рядом с роялем, Юня удивленно посмотрел на отца и ответил:
– Но ведь они же так похожи! Только в музыке ноты, а в математике цифры.
Словно это объясняло все. А может, и правда объясняло. Илья смотрел на сына, на его счастливое лицо и думал о том, как сложится жизнь этого необычного мальчика. Как он найдет свой путь в этом мире, свой собственный угол? И внутри – да, щемило. Пока Юня укрыт от всего любовью родных, теплотой и уютом дома, живет в своем мире нот и цифр. А что дальше? Как дальше?
Илья слишком хорошо знал жизнь: знал, что можно купить за деньги, а что нельзя. И знал еще, что сделает все для счастья своего ребенка.
После карусели пришло время магазинов и подарков. Юня выбрал себе огромную красочную книгу с головоломками и заданиями, к которой прилагался набор цветных карандашей. А потом потянулся к небольшому яркому мячу. «Для Сатурна, – прокомментировал мальчик свой выбор. – Ведь Рождество же у всех, правда? Значит, у Сатурна тоже!»
В итоге к мячику прибавилась собачья игрушка-косточка, которую купили в зоомагазине.
После этого было решено подняться на второй этаж и, как заявил Юня, «празднично поужинать». Все знали, что в его понимании «празднично поужинать» означало заказать большую порцию картофеля фри, «который очень вредный, но по праздникам можно».
Но подняться на второй этаж сразу не получилось, потому что на пути попалась еще одна нарядная елка. Ее необычные огоньки постепенно меняли свой цвет. Юня сначала застыл перед елкой, потом захотел потрогать огоньки, потом захотел узнать, как так получается, и Илья старательно искал слова, которыми можно было бы объяснить шестилетнему ребенку принцип работы разноцветной гирлянды. Отец и сын настолько были заняты разговором, что не сразу заметили отсутствие мамы.
Майю они нашли спустя десять минут у прилавка с народными поделками из дерева. Она не менее внимательно изучала ассортимент, чем ее сын чуть ранее – разноцветную гирлянду.
Впрочем, про гирлянду Юня тут же забыл, потому что увидел нечто, состоявшее из множества деревянных расписных пластинок, собранных на ленту словно бусы. Мальчик никогда не видел ничего подобного. И даже предположить не мог, для чего можно использовать такую конструкцию.
– А это что? – спросил он, не отводя глаз от трещотки.
– Папа тебе расскажет, – Майя достала кошелек. – Это любимый папин музыкальный инструмент! После рояля и скрипки.
– Ну, в общем, сынок, с учетом болтливости твоей мамы, к трещоткам у меня слабость, – негромко парировал Илья.
Май, расплатившись, обернулась и весело засмеялась.
Юня тут же взял с прилавка покупку и стал ее изучать, чуть нахмурив брови. Что же это за неведомый музыкальный инструмент такой? Озадаченно повертел в руках, а потом все же спросил:
– Как это работает?
На что родители ответили одновременно:
– Папа покажет.
– Мама покажет.
Юня посмотрел на двух взрослых, поджал губы и произнес:
– Сам разберусь.
И они продолжили свой путь под громкий стрекот трещотки, с которой Юня все же разобрался и заявил, что это отличный музыкальный инструмент, идеально подходящий для китайского танца, который он, собственно, и исполнял.
Чуть позже, разместившись за столиком и сделав заказ, Илья внимательно рассмотрел новое приобретение, которое лежало около начатой бутылки вина, потом перевел взгляд на жену и спросил:
– Трещотка, значит?
– Твоя ЛЮБИМАЯ трещотка, – уточнила Май, вертя в пальцах тонкую ножку высокого бокала с красным сухим.
После поездки в Милан, которая случилась несколько лет назад, он все же научил ее любить и понимать вина. Нашел способ. Однажды поставил перед Май пять бокалов с пятью разными винами и попросил назвать каждое именем композитора. Ей пришлось долго неторопливо дегустировать – маленькими глотками, ощущать послевкусие, подбирать к каждому вину свое дополнение: орехи, сыр, виноград, сухие галеты.
В итоге теперь терпкие вина Испании назывались «Равель», Штраус и Кальман отвечали за шампанское, Шопен, Дебюсси и Малер – за белые вина, а красные делились на Пуччини, Альбинони, Вагнера. И далеко не каждое вино удостаивалось своего собственного имени.
– Будешь давать уроки? – Илья снова бросил взгляд на деревянную игрушку.