Швея из Парижа

– И чем ты теперь собираешься заняться? – спросил Сэм.

Эстелла пожала плечами. Всю долгую дорогу из Франции она боялась об этом задуматься.

– Сначала высплюсь. А об остальном подумаю завтра.

– Хороший план, – кивнула Джейни. – Я переехала к мужу, и комната в «Барбизоне» в твоем распоряжении.

Эстелла повертела на пальце ключи от дома Лены, привезенные из Франции.

– Я могу на какое-то время остаться у Лены.

– Что за радость слоняться одной по огромному особняку? – воскликнула Джейни. – В больших домах так одиноко.

Что-то в ее тоне заставило Эстеллу спросить:

– У тебя все в порядке?

Джейни слегка поморщилась, словно ослабли швы и ткань пошла складками.

– Вот никогда бы не подумала, что выйти замуж – все равно что начать жить с незнакомым человеком.

– Что ты имеешь в виду? – осторожно поинтересовалась Эстелла.

– Просто… – Джейни прикусила губу. – Вот знакомишься с мужчиной, встречаешься с ним какое-то время, а потом раз – и замуж. Однако все, что я знаю о Нейте, – это что он чем-то занимается в банке, любит черный кофе, предпочитает, чтобы его встречали с работы с бокалом бренди, и терпеть не может курятину. И еще в постели он ведет себя как в бизнесе.

– Деловой подход и здесь не помешает, – пошутила Эстелла, однако ответной улыбки не дождалась.

– На следующий день после свадьбы я чем-то отравилась, – пожаловалась Джейни. – Было так дурно, что не могла с постели встать. А Нейт сунул голову в дверь и заявил: ты отдыхай, а я пошел на работу. В «Барбизоне» за мной ухаживала бы ты. Или «подружка невесты». – Она наконец выдавила улыбку в сторону Сэма. – И мне так захотелось к маме! Когда тебе плохо, нужно, чтобы кто-то был рядом и утешал. Тот, кто любит тебя так, как может любить только по-настоящему близкий человек.

Эстелла вспомнила, как Алекс лежал в постели и она прикладывала влажное полотенце к его лбу, как он разговаривал с ней и как уснул рядом. И теперь она наконец поверила словам Питера. Джейни права. Даже пусть в тот момент никого, кроме Эстеллы, рядом с Алексом не было, она поняла: не будь у них той близости, о которой упоминала Джейни, неловкость помешала бы им вести откровенную беседу.

– Может, со временем все наладится? – предположил Сэм.

– Ты и правда считаешь, что через год мне будет комфортнее блевать на глазах у мужа? Или ему будет достаточно от меня улыбки, бренди и ростбифа? – Джейни вздохнула. – Мой муж не виноват, просто мир так устроен. Мужчина уходит на работу, жена остается дома; пару часов вечером они проводят вместе, а сексом занимаются, когда хочет муж.

Эстелла обняла Джейни, оплакивая острую на язык, жизнерадостную и сногсшибательную красотку, которой та была всего несколько недель назад. Место подруги заняла женщина закомплексованная, пожизненно приговоренная к кофеварке и связанная узами брака с мужчиной, которого знала не лучше чужой страны.

– А если тебе снова стать манекенщицей? – посоветовал Сэм.

– Замужние женщины не работают, – твердо заявила Джейни. Она расправила плечи, став более похожей на себя прежнюю, способную проникнуть на любую вечеринку без приглашения. – Ты еще не рассказал Эстелле, чем занимался сам?

– Я кроил посредственные вещи. – Сэм протянул Эстелле вырезку из «Вог». – Мы сберегли для тебя.

Эстелла пробежала глазами статью. Бэйб Пейли написала о ее моделях! В статье говорилось, что к Эстелле стоит присмотреться и читатели должны постараться заполучить что-нибудь из ее вещей. Здесь же прилагалась фотография с одной из вечеринок, куда королева косметики Лео Ричиер, присутствовавшая на показе Эстеллы, явилась в черном бархатном платье.

– Она позвонила в «Барбизон», спрашивала тебя, – взволнованно затараторила Джейни, тыкая пальцем на фото Лео Ричиер. – Хотела заказать платье. Так что я его упаковала – знаю, ты надевала платье один раз, но об этом никто не узнает, а ты сошьешь себе другое такое же, – принесла Лео, и она заплатила сто долларов. Сообщила мне, что они с Бэйб Пейли подруги, и – вуаля! – Джейни изобразила самый жуткий французский акцент, который Эстелле только приходилось слышать, – «Вог» опубликовал статью!

– Неужели? – засомневалась Эстелла.

– А еще она дала мне визитку своего мужа. Вроде бы он владеет универмагом «Форсайт». И хочет разместить заказ.

– Ты уверена?

– Конечно, – подхватил Сэм. – Вопрос в том, что ты собираешься с этим делать?

– Как только придумаю, – медленно проговорила Эстелла, – дам вам знать.





* * *


Эстелла неделями бродила по дому в Грамерси-парке, надеясь отыскать что-нибудь, что побольше расскажет о Лене. Лены было там очень много и в то же время очень мало. В спальне лежали одежда, косметика, драгоценности, которыми та ни разу не пользовалась; о вкусах хозяйки свидетельствовала эклектичная и неординарная коллекция живописи и фотоискусства: Фрида Кало, обнаженная красавица Тамара де Лемпицка[67], «Двойной портрет» Доры Маар[68], где одно негативное изображение женщины накладывалось на другое. Однако ничего личного! Ни писем, ни фотографий, ни сувениров.

Миссис Парди тоже куда-то исчезла, и дом стоял пустой. Большую часть времени Эстелла проводила в комнате, которую за несколько месяцев до того использовала в качестве мастерской. Она соответствовала комнате Алекса в доме в квартале Марэ. Витражное окно выходило на парк; рояль ожидал, пока его клавиши кто-нибудь тронет; отсутствовала разве что кровать, где лежал Алекс. На ее месте находился рабочий стол. Эстелла всматривалась в его поверхность, а затем переводила взгляд к зеркалу, у которого должна была стоять Джейни, готовая сама облечься в идеи, превратить эскизы в платья простым действием, просто набросив на себя ткань. Вот только Джейни сюда больше не вернется; каждое утро она просыпается рядом с мужем, засыпает рядом с ним и может в любое время уткнуться ему в плечо. Хотя в объятиях мужа подруга так и не обрела любви.

А вот Эстелла осталась одна и сама понятия не имела, кто она теперь. Не могла разобраться в своих чувствах. Да и остались ли они у нее? Она не в силах была думать о Лене, которая ушла навсегда, о маме, об Алексе, потому что они в каком-то смысле тоже ушли; Эстелла не знала, увидит ли их когда-либо. Не хотелось и думать, почему мама оставила себе только одну дочь и кто отец ее и Лены – уж точно не погибший французский солдат, как утверждала мама.

Вместо того Эстелла решила заняться продажей оставшихся рулонов ткани – сшить из них что-либо достойное не получится, а надо что-то есть и на что-то жить. Она наблюдала, как распродается ее недавно созданный бизнес, рулон за рулоном. Время от времени перечитывала статью из «Вог» и удивлялась – неужели это правда? Неужели идеи, которые раньше били из нее фонтаном, совершенно иссякли? От общения с закупщиком из «Форсайта» она увиливала; все равно показывать нечего.

Однажды в конце ноября она сидела в мастерской. Облака легкой дымкой проплывали на фоне солнечного диска, создавая особенный, неяркий свет – дымчатый, стальной, с примесью синевы, напомнивший о светомаскировке и о той ночи, когда они с Алексом сидели за роялем и он пел чудесную песню. Той ночи, когда Алекс поцеловал ее руку и Эстелла увидела в его глазах голод – настолько сильный, что не могла отвести взгляд; на несколько секунд в мире остались только она, Алекс и этот стальной свет. Эстелла никогда не чувствовала себя настолько парадоксально – свободной и в то же время заземленной. Словно неба не существовало. Словно весь белый свет растворился, оставив только их двоих.


– Алекс, где же ты, черт возьми? – пробормотала она. – И мама? Где она?

В ответ облака взяли верх и полностью поглотили солнце. И все же ощущение той ночи на Монмартре осталось с Эстеллой – необычное ощущение одновременного освобождения и заземленности, – и ее рука сама потянулась за карандашом и тетрадью для эскизов. Эстелла пролистала ее и добралась до набросков, сделанных на борту летающей лодки: платья всех цветов неба развевались по ветру и дождем струились по телу; женщина в любом из таких платьев будет выглядеть так, словно только что прилетела со звезд. Эстелла поняла, что модели хороши. Больше, чем хороши – лучшие из всех, которые она когда-либо придумывала!

Она открыла новую страницу и принялась рисовать. И так просидела несколько часов в темноте, не включая свет и уже едва разбирая, что рисует; но ей и не нужно было видеть, рука сама водила карандашом по бумаге, преобразуя возникающие в голове образы в эскизы. Идеи били ключом, она почти ничего не стирала – корректные пропорции, точно прорисованные детали: поясок делал акцент на талии в нужном месте, форма рукава была идеальна, в одной модели Эстелла приколола пион на плечо, в другой – завязала в виде цветка шарфик, в третьей смело поместила бутон на воротник.

Эстелла нашла акварели и добавила в эскизы красок. Юбки словно закружились; игра света и теней вдохнула в рисунки жизнь, словно чья-то рука – если бы могла дотянуться – водила кистью прямо по ткани, минуя стадию бумаги.

Эстелле показалось, будто хлопнула дверь; она совершенно точно почувствовала спиной порыв сквозняка и поежилась от озноба, однако ни это ощущение, ни даже голос, который произнес едва слышно: «Эстелла…» – не заставили ее обернуться.

Она всего на секунду подняла голову от тетради и вновь уткнулась в нее. Вот что значит игра воображения: задумалась и как будто опять перенеслась в ту парижскую ночь, даже голос Алекса мерещится.

И тут она услышала его вновь, уже громче:

– Эстелла?

На этот раз она обернулась и увидела в проходе силуэт мужчины. Алекс всматривался внутрь настолько нежно и нетерпеливо, что ноги сами понесли ее через вестибюль. Не успев ни о чем подумать, она безоглядно бросилась к нему. Алекс сделал шаг вперед и, едва она подскочила к нему, подхватил на руки. Эстелла обвила ногами его талию и впивалась ему в губы, все крепче и крепче, и ей все казалось мало; она отчаянно торопилась взять от него все что могла, пока он не исчез снова.

Они простояли так несколько секунд – одной рукой он подхватил ее под коленями, другой придерживал за спину, стискивая тонкую ткань платья. Все тело Эстеллы изнывало, а губы не желали отрываться от губ Алекса. Целовать бы и целовать его, попытаться рассказать, какой была дурой, как заблуждалась, как сильно хотела его и как не могла перестать о нем думать. Кажется, Алекс понял, потому что не отпускал ее, отвечал тем же, вбирал Эстеллу в себя. Он прошел чуть вперед и посадил ее на скамью. Эстелла все еще обвивала ногами его талию, и Алекс не мог дотянуться до ее лица, отодвинуться хотя бы чуть-чуть и лишь вглядывался в нее так глубоко, будто мог видеть насквозь.

– Боже, как я соскучился.

– Я боялась, ты погиб.

– Ты переживала?

– Я была в ужасе.

Алекс склонился лбом к ее лбу; она слышала его такое же неровное дыхание, как и у нее, слышала стук его сердца и своего собственного – ритмы совпадали идеально.

– Я должен это прекратить. – Алекс отстранился. – Вокруг тебя много мужчин намного лучше меня.

Эстелла любила его все больше – за неуверенность, за нежелание марать ее в том, что он называл своим полным взлетов и падений прошлым и недостойным настоящим.

– Алекс, только попробуй прекратить! Клянусь, я стану еще более назойливой и колючей. Ты даже не представляешь, какой я могу быть! – Она улыбнулась. А вот Алекс не воспринял ее слова как шутку.

– Я совершал страшные вещи, Эстелла. А хуже моего отца никого не было на свете. Тебе лучше встречаться с тем, кто больше знает светлую сторону жизни, чем темную, кто вырос в любви, а не в ненависти. Однажды ты посмотришь на меня и подумаешь – зря позволила себе целоваться со мной. Вот почему я должен это прекратить и… бежать прочь.

Эстелла чувствовала, каких усилий ему стоит сохранять ровную интонацию. А на словах «бежать прочь» голос Алекса слегка дрогнул.

– Мне наплевать на все. Я знаю, кто ты. – Она поймала его взгляд и больше не отпускала, пока Алекс продолжал говорить:

– Если бы ты не бросилась ко мне через вестибюль, ни за что бы не поцеловал тебя. Не потому, что не хочу целовать, а потому, что не хочу втягивать тебя в тот бардак, который называется моей жизнью. Я ухожу.

Алекс сделал шаг назад. Однако Эстелла поймала его руку и вместо ответа снова привлекла к себе и поцеловала, поцеловала еще глубже, наконец ощутив едва уловимую перемену в его теле, словно Алекс наконец отбросил сомнения. Алекс провел по щекам Эстеллы большим пальцем, затем его руки опустились к подолу ее платья, проникли под ткань, скользнув вдоль бедер, а затем и выше. Пальцы забрались под трусики, принялись ласкать кожу ягодиц. Алекс притянул Эстеллу ближе, и она почувствовала, насколько сильно он ее хочет.

– Алекс… – промурлыкала она у самых его губ, пока те не успели отправиться в путешествие вниз, к ее шее. Эстелла вцепилась пальцами в ткань его рубашки.

Алекс нащупал пуговицы у нее на груди и начал их теребить.

– Черт, как ты это расстегиваешь?

– Они декоративные! – рассмеялась она и, расстегнув пуговицу сзади на шее, сняла платье через голову и уселась рядом в одних трусиках. Алекс судорожно втянул в себя воздух.

– Бог мой… Ты такая красивая, что смотреть больше сил нет. – Он приподнял руку и ласково погладил ее грудь. Эстелла задрожала и еще сильнее сжала ворот его рубашки.

– А у меня больше сил нет, когда ты так делаешь, – прошептала она.

Он повторил. Эстелла резко вдохнула. Алекс поцеловал ее крепко, но торопливо.

– Подожди-ка.

Что, черт возьми, он собрался делать? Но Алекс раскатал по полу у камина рулон бархата – оттенок «полуночный синий» – и поднес спичку к заранее приготовленным дровам и бумаге. Затем вернулся к Эстелле, перенес ее к камину и осторожно уложил на бархат.

– Вот так лучше. Не то что у стола стоять. А здесь я могу лечь рядом.

– Рулон самой дорогой моей ткани…

– Мне прекратить? – сострил Алекс.

В ответ Эстелла поцеловала его и расстегнула рубашку, провела ладонями по телу, ощупывая каждый шрам, каждую рельефную мышцу, каждый дюйм восхитительного торса. Наклонилась и поцеловала его грудь. Прямо под губами билось сердце. Эстелла спустилась губами вниз по животу, мимо пупка, не прекращая обследовать тело руками. Добралась до ремня и расстегнула брюки.

– Эстелла… – Он приподнял ей голову.